Готический рассказ
Готический рассказ
- Живописненько, живописненько – бормочет себе под нос Ленька, по его бледной засыпающей физиономии, похоже, что прозвище Меланхолик заслужено не зря.
Като не отрываясь, молится на экран своего айфона, ее раскачивания наводят на меня странные мысли. Пихаю ее рукой в бок, пусть посмотрит. Красиво, в общем-то, за окном. Поэтически настроенные личности пустили бы слезу, взывая к нашим серым мозгам, и завыли заунывную песню о красоте лесистых гор, неба и чего-то там еще, но меня лично от поэзии тошнит. Като пихает меня в ответ, бурчит что-то нечленораздельно.
- Ой, какая же он няшка!- Подвизгивающе говорит Лизочка, показывая щурящейся, как крот, вылезший на свет, Таше фотографию очередного миловидного актеришки.
Дальнозоркая Ташка кивает в ответ, она тоже расплывается в глуповатой улыбочке. Я терпеть не могу их телячьи нежности в телефонах. Девицы – студентки-практикантки, по восемнадцать-девятнадцать лет каждой, а все вздыхают по киношным красавчикам.
- Глядь сюда, Лидка! Это тебе понравится! – Издевательски ржет надо мной Васька на заднем сидении.
Картинно закатываю глаза, оборачиваюсь и убиваю лопоухого парня одной репликой.
- Попей молочка, киса!
Уши Васьки мигом краснеют - ненавидит он свое котовское имя, да что поделаешь.
Наконец, подъехали. Сил нет терпеть больше это общество. Иванушка, правда не Дурачок, а заядлый Ботаник, пускается читать нам в слух заунывную, как плач голодной блохастой кошки, лекцию о старинных замках. Он начинает с древних римлян, потом переходит на средневековых мудрецов и монахов, потом - на мамочку Оскара Уайльда, которая сама была богатая и жила в таком вот замке, и вскоре все, а особенно Рыжий Барбос (по стечению обстоятельств заядлый враг Кыс-Кысыча) пихают его, умоляюще просят закруглиться и читать свои ботанические тексты про себя.
Володичка сидит передо мной, читает очередную чушь по археологии с до-чертиков умным видом, видно, надеется откопать скелет динозавра.
Куратор нашей группы, Лисавета, дочь Петрова (мы всегда ее так называем, с историческим апломбом, хотя в действительности она Елизавета Петровна, еще кличка дана за то, что она терпеть не может Като, ведь именно так и было в истории) отчаянно выползает из автобуса, мы, стараясь не палиться, слушаем тяжелый рок и за ее спиной крутим «козу». Телефон я забыла дома, оттого такая злая. Развозя лужи в непролазную грязь, гроза в начале июля обрушивается на нас еще до того, как замок, косящейся на нас своей отчаянно щербатой ухмылочкой пропустит нас в свою пасть. Я забыла телефон, и поэтому я злая. Хотя, тут все равно вай-фай не ловит.
Вечером у костерка мне тоже не по себе. Таращатся на меня эти каменные стены. Что-то недоброе клубится в тени. Кожей чувствую. Като на все наплевать, она танцует на плитах крепости босиком под непередаваемые звуки Металлики и одинаково не совсем чисто восторженные возгласы Кыс-Кысыча и Рыжего Барбоса. Ночуем здесь же, в спальниках. Мне это все уже порядком поднадоело - особенно не перестоваемое зудение (какое там зудение - визг бор машины) комаров, поющих ночные серенады над моей головой. С утра не веселее. Туман сырой до того что, кажется, все кости стынут. Плеер отсырел - даже музыку послушать нельзя. Злюсь. Брожу по окрестностям, пинаю камешки и пугаю сов. До того, как Рыжий и Серый Барбос не прибегают из ближайшей деревни, куда они ходили для добычи молока, свежего творога и впечатлений, с жуткими впечатлениями и рассказывают о произошедшем здесь месяц назад жестоком ритуальном убийстве. Мы все как один заинтригованные образуем кружок и они, чувствуя наш интерес, рассказывают:
- Месяц назад здесь нашли убитого жителя деревни, который уже пару десятков лет жил один и никто особо не думал о том, куда он то и дело пропадал. Шатался по лесам, бывало с пару месяцев, никто за него особенного не волновался, и вот однажды во вторую ночь после полнолуния (а деревенские в этом страшно шарят - они там картошку под новую луну сажают, а капусту, под старую, или как там еще). И вот находят его в этом самом замке, мертвого, в крови, обожженного да еще с черной кошкой рядом.
Ну, мы, конечно, поржали над ними вначале, что они, лопоухие, поверили такой чуши. А потом Лисавета построила нас, как школьников мелких и стала водить по замку, вскоре от сырых переходов, нескончаемых комнат, бастионов, лестниц, крепостных стен уже кружилась голова, а от замогильного душка преисподней из подвалов стало ломить все кости. Кто-то кайфовал, слушал музыку, резался в стрелялки (это про парней), пребывал в сумрачной Нирване, зыркал по сторонам, читал и рассказывал анекдоты. Никто кроме Иванушки не вслушивался, особенно в ее речи. И тут я стала замечать, что ни осеннее солнышко, то и дело, показывающее нам свой сияющий заграничный бок из-за плотной, как Железный Занавес, стены облаков, ни атмосфера средневековья, которая всех уже порядком пресытила, не могут развеселить наших Барбосов. Они плетутся в стороне, сами не свои, бледные, шатающиеся. Меня это как-то странно беспокоит. Я, конечно, не подаю вида (еще бы подавала, на глазах у Като!), но тревога ползет по спине холодными мурашками, на самый солнцепек нас выгоняют с лопатами. Практика, вообще-то до обеда, но сегодня из-за первой экскурсии копать придется на жаре. Думала, хоть кисточками махать будем. Ничего себе! Земля, земля, лопаты, копательные установки, солнце выползло, слушаю Пинкфлойд на одолженном у Като плеере. Ржем все над Рыжим Барбосом, который сегодня дежурный и моет всю посуду. Как вдруг… Прямо на Като с неба, наглейшим образом безоблачного, падает черная ворона. Она умирающая, черные перья окровавлены, глаза мутные, из сердца торчит шип, большой шип, как от колючки кактуса, когтистые лапы птицы конвульсивно впиваются в футболку Като, окровавленные перья летят во все стороны, моя подруга визжит от ужаса, все перемазанная в вороньей крови. Все в шоке. Ворона царапает лицо, руки, шею Като, девушка кричит от ужаса, от ее пронзительного крика у меня кровь стынет в жилах. Наконец, мальчишки отдирают птицу от Като, моя подруга падают в изнеможении на землю; она плачет, размазывая по щекам слезы, свою и воронью кровь. Ворона скоро умирает от шипа в сердце, ее уносят подальше, в кусты, все немного успокаиваются, я веду Като к реке, отмываться от крови и прийти в себя. Девушка трясется от холода, а не от страха - вода ведь горная, ледяная; мокрые белокурые волосы прилипли ко лбу, а порезы от когтей придется обезображивать - кто знает, какая грязь у вороны под когтями. Наконец, все становится более-менее нормально, но никто еще не может отойти от произошедшего. Некстати, Иванушка вспоминает о новелле Оскара Уайльда «Соловей и роза». Там соловей приносит себя в жертву любви молодого человека и богатой леди, и окрашивает розу, которую он подарит ей кровью из собственного сердца. Он протыкает себе сердце шипом куста, а потом, когда юноша находит розу, великолепную алую розу, он приносит ее своей возлюбленной, так в силу своей ничтожности и мелочности говорит, что роза не подходит к ее наряду и просит его выкинуть ее. В итоге любовь умирает, а роза, окрашенная кровью соловья, заканчивает свои дни в грязи под колесами телеги. Детская сказка, но если вслушаешься, охватывает невообразимым лиризмом и жестокостью людской, а если еще вдумываться, то кровь стынет в жилах. Като с детства все звали Роуз, а ворона умирала от шипа в сердце. Да и замок, возможно, принадлежал мамочке Уайльда. Теперь нам стало не до шуток. Кто-то решил неудачно пошутить, очень неудачно. Но откуда он узнал про детское прозвище нашей Като?! Мне плохо. Думаю, скоро мы дождемся и стареющего портрета на верхнем этаже.
Несколько дней ничего особенного не происходит: замок таит молчание тысячелетий (или столетий, какая разница!?). А потом я вспоминаю, что Барбосы рассказывали о том, что человек был найден мертвым наверху, он был весь в страшных ожогах, а еще рядом с ним нашли пустую раму. Раму, как от портрета. Теперь мне не до шуток.
У Като депрессия, ее лицо все исцарапано, она стала панически бояться птиц, в особенности ворон. Как могу, утешаю ее, общаюсь с лучшей подругой, как с маленьким ребенком. А на душе все искрится от подозрений, от страха.
Проходит неделя. Ничего не происходит. Лучше бы происходило - ожидания неизбежного для меня хуже самого неизбежного во сто крат. По крайней мере, мы бы знали, с чем имеем дело, но, кажется, кроме меня, Като и Барбосов никто ничего не предполагает. Наконец, я решила скооперироваться с мальчишками и прочесать замок от подвалов до чердаков. Ночью, разумеется. Чтобы все наши тревоги либо нашли вещественное доказательство, либо растворились в небытие. И вот мы, втроем (Като я брать побоялась), вооружившись фонариками, телефонами, картой, и перочинными ножиками (последнее ни сколько для самообороны - драться никто не умел; сколько для храбрости). Мы уходим от нашего спального лагеря, рядом с раскопками к самым стенам замка – мне не по себе под всевидящим долгим и тяжелым оком Луны. Там я прошу Барбосов подробнее рассказать о загадочном убийстве. Они в ответ показывают мне фотографию. Вглядываемся в жуткую черно-белую картинку, изображающую тело, распростертое на камнях, от этого на душе становится еще более противно.
Замок будто насмехается над нами, когда мы входим в крепостные ворота. Ощеренные кривыми зубами башни, бойницы.
- Эй, ребята! Я с вами, ладно?!- Шепчет вдруг кто-то у меня прямо над самым ухом. Вздрагиваю, от страшного мимолетного испуга, луч фонарика пляшет тарантеллу на камнях, потом упирается в лицо лопоухого мальчишки. Мы переводим дух. Кыс-Кысыч собственной персоной!
Идем дальше вчетвером. Барбосы, правда, недовольно бормочут себе под нос, но что мне до них?!
Скучноватый пейзажик, камни, башни, подвалы, кирпичи, коридоры, замасленные факелы, так и не зажженные стражи на стенах, сырость и холод преследуют нас по пятам.
- Живописненько, живописненько…- Бормочет себе под нос Рыжий Барбос. Все оглядываемся, будто Леньку ищем (это его коронная фраза). По-дружески пихаем Рыжего под ребра - будет знать, как нас пугать!
А потом в подвалах мы заблудились. Кыс-Кысыч и Барбосы утверждали, что они знают замок, как свои пять пальцев, да еще не разу. Но когда мы хотим выйти, не находим двери. Место это - же - точно помню, но на месте дверного проема – стена. Старая каменная стена. Тут еще как назло фонарик мой начинает мигать. Видать, батарейки садятся. По коже ползут мурашки. Мальчишки пытаются не терять самообладание, но чувствуют, что здесь определенно что-то плохое. Я нащупываю в кармане перочинный ножик, сжимаю рукоятку, и вдруг чувствуют, что между пальцами течет что-то жуткое и липкое. Достаю руку из кармана. Она вся перемазана красным. Странно, но мне совсем не больно. Хотя я чувствую, что это - кровь. Кричать мальчишкам мне совсем не хочется, но я чувствую жуткий страх. Фонарик мигает. Но даже в его прерывистом свет мне видится что-то белое на полу, и сверкающее на стене. Подхожу ближе, хоть, конечно, все трясусь от страха. Белое- это скелет, поломанные ребра торчат страшным остовом цветка, череп замер в предсмертном оскале страшной боли. Мне кажется, что пустые глазницы вперились именно в меня. Сверкающее - это слова, написанные кровью. Пытаюсь прочитать, но буквы, кажется, полыхают и наблюдают за мной. Невозможно прочесть, белиберда какая-то. Язык похож на английский, но это не английский. Фотографирую телефоном машинально. Я хочу скулить от страха. Кажется, за стеной что-то дышит, долгие вздохи, тяжело поднимается обросшая косматой шерстью грудь, сверкают в темноте глаза, желтые и мертвые, слепые. Когти скрежещут по каменным плитам, с клыков капает слюна. Того и гляди, фонарик потухнет, я кричу мальчишкам, держу нож окровавленными руками, плачу от страха, глотаю слезы. Наверное, я вспотела, потом, я думаю, что оно сможет меня по теплу, излучаемому мной. А еще может, его, как акулу, притягивает запах крови?! Чувствую, что оно приближается - я чую его дыхание, нарастающий гортанный рык. Кости скелетов, обглоданные им, трещат под тяжестью лап. Лап, которые вытягиваются, превращаясь в ноги. Это переродок, оборотень. Он меня не видит, но чует. И идет сюда. Идет, но не слышно. Крадется на мой запах. На мой запах страха.
Я не выдерживаю - я бегу. Уже чувствую легкую поступь человеческих ног за мной. Но я уверена, что это он. Тот, кто меня преследует. Он босиком. На ледяных плитах. Чтобы я не услышала шаги. Я бегу, сжимая нож. Если догонит, обернусь и успею пару раз всадить в него ноже перед тем, как он превратиться. Фонарика уже не светит. Поскальзываюсь на плитах, кидаю его за спину, слышу, как он ударяется о стены, включается и выхватывает из тьмы чью-то надвигающую тощую фигуру. Я бегу во все лопатки, я несусь, цепляясь за камни, и оставляя на них кровавые отпечатки. Наконец, влетаю в чьи-то руки. Я кусаюсь, рычу, царапаюсь не хочу дешево отдавать свою жизнь, пытаюсь пырнуть схватившего ножом в спину, но только чувствую знакомую куртку на плече, да в нос ударяет знакомый запах хозяйственного мыла, ни когда еще Кыс-Кысыч не вызывал у меня такой радости. Рыдаю у него на плече, вся перемазанная в крови. Он ошалело гладит меня по волосам, ничего не понимает. Замечает на моих руках кровь. Я сбивчивым голосом рассказываю ему, что за мной кто-то гонится. Говорю ему о скелете, исчезнувшем выходе и кровавой надписи. Говорю ему, что я ее сфотографировала. Кыс-Кысыч просит показать фотку. Читает надписи, а потом говорит:
- Это латынь, Лидка. Homo homini lupus est. Человек человеку волк.
- А за мной и гнался... Или мне почудилось. – Я шептала в ужасе.
- Кто гнался?! Ты знаешь что-то. Лидка, смотри на меня. – Он посерьезнел, в глазах промелькнула тревога. - Кто за тобой гнался, Лидка?
- Вначале…- Я сиплю, чтобы не расплакаться,- Вначале вроде как зверь за стеной - тяжелое дыхание, шерсть, лапы. И, почему-то он слепой, у меня руки в крови, вижу эту надпись, отказывает фонарик. Держу нож, бегу. А потом понимаю, что за спиной - человек. Он смотрит меня, не видит. Он стоит босиком на плитах. Стоит и смотрит на меня. А потом бросается в погоню.
А потом я смотрю на Кыс-Кысыча. Он сам не свой. И вдруг я замечаю, что он смотрит куда-то в пространство. Узкие ноздри хищно вдыхают воздух, и… он босиком. Я визжу от страха. Оно… оно превратилось в Кыс-Кысыча. Или, уже сожрало его. Вдруг, это его скелет там, на полу?! Или кого-нибудь из Барбосов… Кровь стынет в жилах. Я держу нож наготове, если он подойдет, скалюсь, как хищная кошка. Я его убью. Попробую убить. А потом чувствую холод и понимаю, что я тоже босиком. И эта жажда крови - откуда она. Вдруг... Вдруг, то существо перекинулось на меня?! Оно сейчас во мне, и я… Я вижу жилу на шее Кыс-Кысыча, хочу впиться в нее зубами. И чувствовать, как теплая, горячая кровь течет по подбородку… Оно вошло в меня.
- Кысыч, беги! Беги! - то ли кричу, то ли рычу. А потом думаю, вдруг Кысыч - тоже оборотень. А моя жажда крови, это, всего-лишь от испуга. Он убьет меня, или я его. Человек человеку волк. Мы стоим напротив друг дуга и раздумываем, как бы вцепиться друг другу в глотку. И найдут нас через много лет - два скелета. Два чисто обглоданных скелета.
А потом я вижу Барбосов. Они тоже разутые. И подходят как-то крадучись. И каждый держит нож наготове.
- Лидка, беги, я их задержу! Среди них оборотень! – Кричит Рыжий Барбос. Но лихорадочный блеск его глаз мне тоже очень не нравится. Что это у его брата на куртке? Кровь?
- Стоим на месте. Шаг в сторону, и все нападем. – Шиплю я, наклоняя голову на бок. В кого же оно вселилось?! Один из четверых - оборотень, остальным кажется, что он среди них. Я подозреваю всех четверых. И себя в том числе.
Не знаю, что нам делать. Всем выбросить ножи? Но если оборотень превратиться, он будет огромным зверем, вроде медведя, или волка. И без ножа с ним не совладать. А так… мы зарежем друг - друга. И найдут уже не два, а четыре обглоданных скелета.
- Лидка вне подозрений. Она слабая, и девочка. Оборотень бы не выбрал ее в жертвы. Не трогайте ее. – Защищает меня Кыс-Кысыч.
- А у кого руки в крови были? Кто рассказал об оборотне? Кто хочет сейчас вцепиться мне в глотку? С ножом она может убить нас всех. А если превратиться - то и подавно… - Шипит Рыжий Барбос.
- Я не исключаю себя. Я чувствую жажду крови. Мне хочется убить вас всех. – Рыкает Серый Барбос.
Мы все киваем. Именно это сейчас и чувствуем.
- Давайте все положим ножи. Тогда первый, кто потянется к ним, оборотень. И мы все бежим от него в разных направлениях. Или нападаем и разрывам на куски. - Предлагаю. Кладем ножи на пол. И смотрим друг на друга. Все, как зомби - малокровные глаза, босые ноги. И отчаянно хотим прикончить друг-друга.
Мне хочется дотянуться до ножа, и вдруг я чувствую, что начинаю превращаться. Изо рта полезли клыки, пальцы похожи на звериные когти. Так значит, оборотень я. Сейчас пока еще соображаю бежать подальше от ребят. А потом вижу, что они все превращаются - лица заострились, у всех клыки. И я понимаю… Что ничего не понимаю. А потом мы все кидаемся друг на друга. И найдут четыре скелета. А над ними надпись кровью
- Homo homini lupus est. Человек человеку волу.
Я открываю глаза, Кысыч тормошит меня:
- Лидка, просыпайся, ты сегодня дежурная!
Сажусь в спальнике, тяжело дышу. Я вся взмокла, смотрю на Кысыча. Токльо секунду назад я хотела его убить. Но он в кедах, доброе, слегка прыщавое лицо. И запах хозяйственного мыла.
- Что с лицом Като? Лучше?- Спрашиваю.
- А что с ним?! Като, как всегда неотразима. – Поворачиваю голову, там спит Като. Лицо у нее чистое, розовое, без каких-либо царапин.
А токльо потом я понимаю, что все это мне приснилось.
Я успокаиваюсь медленно, шнурую кроссовки и иду за Кысычем готовить завтрак. А зорька разливается над замком. Розовая, как сливки с клубникой. А не красная, как кровь.
- Живописненько, живописненько – бормочет себе под нос Ленька, по его бледной засыпающей физиономии, похоже, что прозвище Меланхолик заслужено не зря.
Като не отрываясь, молится на экран своего айфона, ее раскачивания наводят на меня странные мысли. Пихаю ее рукой в бок, пусть посмотрит. Красиво, в общем-то, за окном. Поэтически настроенные личности пустили бы слезу, взывая к нашим серым мозгам, и завыли заунывную песню о красоте лесистых гор, неба и чего-то там еще, но меня лично от поэзии тошнит. Като пихает меня в ответ, бурчит что-то нечленораздельно.
- Ой, какая же он няшка!- Подвизгивающе говорит Лизочка, показывая щурящейся, как крот, вылезший на свет, Таше фотографию очередного миловидного актеришки.
Дальнозоркая Ташка кивает в ответ, она тоже расплывается в глуповатой улыбочке. Я терпеть не могу их телячьи нежности в телефонах. Девицы – студентки-практикантки, по восемнадцать-девятнадцать лет каждой, а все вздыхают по киношным красавчикам.
- Глядь сюда, Лидка! Это тебе понравится! – Издевательски ржет надо мной Васька на заднем сидении.
Картинно закатываю глаза, оборачиваюсь и убиваю лопоухого парня одной репликой.
- Попей молочка, киса!
Уши Васьки мигом краснеют - ненавидит он свое котовское имя, да что поделаешь.
Наконец, подъехали. Сил нет терпеть больше это общество. Иванушка, правда не Дурачок, а заядлый Ботаник, пускается читать нам в слух заунывную, как плач голодной блохастой кошки, лекцию о старинных замках. Он начинает с древних римлян, потом переходит на средневековых мудрецов и монахов, потом - на мамочку Оскара Уайльда, которая сама была богатая и жила в таком вот замке, и вскоре все, а особенно Рыжий Барбос (по стечению обстоятельств заядлый враг Кыс-Кысыча) пихают его, умоляюще просят закруглиться и читать свои ботанические тексты про себя.
Володичка сидит передо мной, читает очередную чушь по археологии с до-чертиков умным видом, видно, надеется откопать скелет динозавра.
Куратор нашей группы, Лисавета, дочь Петрова (мы всегда ее так называем, с историческим апломбом, хотя в действительности она Елизавета Петровна, еще кличка дана за то, что она терпеть не может Като, ведь именно так и было в истории) отчаянно выползает из автобуса, мы, стараясь не палиться, слушаем тяжелый рок и за ее спиной крутим «козу». Телефон я забыла дома, оттого такая злая. Развозя лужи в непролазную грязь, гроза в начале июля обрушивается на нас еще до того, как замок, косящейся на нас своей отчаянно щербатой ухмылочкой пропустит нас в свою пасть. Я забыла телефон, и поэтому я злая. Хотя, тут все равно вай-фай не ловит.
Вечером у костерка мне тоже не по себе. Таращатся на меня эти каменные стены. Что-то недоброе клубится в тени. Кожей чувствую. Като на все наплевать, она танцует на плитах крепости босиком под непередаваемые звуки Металлики и одинаково не совсем чисто восторженные возгласы Кыс-Кысыча и Рыжего Барбоса. Ночуем здесь же, в спальниках. Мне это все уже порядком поднадоело - особенно не перестоваемое зудение (какое там зудение - визг бор машины) комаров, поющих ночные серенады над моей головой. С утра не веселее. Туман сырой до того что, кажется, все кости стынут. Плеер отсырел - даже музыку послушать нельзя. Злюсь. Брожу по окрестностям, пинаю камешки и пугаю сов. До того, как Рыжий и Серый Барбос не прибегают из ближайшей деревни, куда они ходили для добычи молока, свежего творога и впечатлений, с жуткими впечатлениями и рассказывают о произошедшем здесь месяц назад жестоком ритуальном убийстве. Мы все как один заинтригованные образуем кружок и они, чувствуя наш интерес, рассказывают:
- Месяц назад здесь нашли убитого жителя деревни, который уже пару десятков лет жил один и никто особо не думал о том, куда он то и дело пропадал. Шатался по лесам, бывало с пару месяцев, никто за него особенного не волновался, и вот однажды во вторую ночь после полнолуния (а деревенские в этом страшно шарят - они там картошку под новую луну сажают, а капусту, под старую, или как там еще). И вот находят его в этом самом замке, мертвого, в крови, обожженного да еще с черной кошкой рядом.
Ну, мы, конечно, поржали над ними вначале, что они, лопоухие, поверили такой чуши. А потом Лисавета построила нас, как школьников мелких и стала водить по замку, вскоре от сырых переходов, нескончаемых комнат, бастионов, лестниц, крепостных стен уже кружилась голова, а от замогильного душка преисподней из подвалов стало ломить все кости. Кто-то кайфовал, слушал музыку, резался в стрелялки (это про парней), пребывал в сумрачной Нирване, зыркал по сторонам, читал и рассказывал анекдоты. Никто кроме Иванушки не вслушивался, особенно в ее речи. И тут я стала замечать, что ни осеннее солнышко, то и дело, показывающее нам свой сияющий заграничный бок из-за плотной, как Железный Занавес, стены облаков, ни атмосфера средневековья, которая всех уже порядком пресытила, не могут развеселить наших Барбосов. Они плетутся в стороне, сами не свои, бледные, шатающиеся. Меня это как-то странно беспокоит. Я, конечно, не подаю вида (еще бы подавала, на глазах у Като!), но тревога ползет по спине холодными мурашками, на самый солнцепек нас выгоняют с лопатами. Практика, вообще-то до обеда, но сегодня из-за первой экскурсии копать придется на жаре. Думала, хоть кисточками махать будем. Ничего себе! Земля, земля, лопаты, копательные установки, солнце выползло, слушаю Пинкфлойд на одолженном у Като плеере. Ржем все над Рыжим Барбосом, который сегодня дежурный и моет всю посуду. Как вдруг… Прямо на Като с неба, наглейшим образом безоблачного, падает черная ворона. Она умирающая, черные перья окровавлены, глаза мутные, из сердца торчит шип, большой шип, как от колючки кактуса, когтистые лапы птицы конвульсивно впиваются в футболку Като, окровавленные перья летят во все стороны, моя подруга визжит от ужаса, все перемазанная в вороньей крови. Все в шоке. Ворона царапает лицо, руки, шею Като, девушка кричит от ужаса, от ее пронзительного крика у меня кровь стынет в жилах. Наконец, мальчишки отдирают птицу от Като, моя подруга падают в изнеможении на землю; она плачет, размазывая по щекам слезы, свою и воронью кровь. Ворона скоро умирает от шипа в сердце, ее уносят подальше, в кусты, все немного успокаиваются, я веду Като к реке, отмываться от крови и прийти в себя. Девушка трясется от холода, а не от страха - вода ведь горная, ледяная; мокрые белокурые волосы прилипли ко лбу, а порезы от когтей придется обезображивать - кто знает, какая грязь у вороны под когтями. Наконец, все становится более-менее нормально, но никто еще не может отойти от произошедшего. Некстати, Иванушка вспоминает о новелле Оскара Уайльда «Соловей и роза». Там соловей приносит себя в жертву любви молодого человека и богатой леди, и окрашивает розу, которую он подарит ей кровью из собственного сердца. Он протыкает себе сердце шипом куста, а потом, когда юноша находит розу, великолепную алую розу, он приносит ее своей возлюбленной, так в силу своей ничтожности и мелочности говорит, что роза не подходит к ее наряду и просит его выкинуть ее. В итоге любовь умирает, а роза, окрашенная кровью соловья, заканчивает свои дни в грязи под колесами телеги. Детская сказка, но если вслушаешься, охватывает невообразимым лиризмом и жестокостью людской, а если еще вдумываться, то кровь стынет в жилах. Като с детства все звали Роуз, а ворона умирала от шипа в сердце. Да и замок, возможно, принадлежал мамочке Уайльда. Теперь нам стало не до шуток. Кто-то решил неудачно пошутить, очень неудачно. Но откуда он узнал про детское прозвище нашей Като?! Мне плохо. Думаю, скоро мы дождемся и стареющего портрета на верхнем этаже.
Несколько дней ничего особенного не происходит: замок таит молчание тысячелетий (или столетий, какая разница!?). А потом я вспоминаю, что Барбосы рассказывали о том, что человек был найден мертвым наверху, он был весь в страшных ожогах, а еще рядом с ним нашли пустую раму. Раму, как от портрета. Теперь мне не до шуток.
У Като депрессия, ее лицо все исцарапано, она стала панически бояться птиц, в особенности ворон. Как могу, утешаю ее, общаюсь с лучшей подругой, как с маленьким ребенком. А на душе все искрится от подозрений, от страха.
Проходит неделя. Ничего не происходит. Лучше бы происходило - ожидания неизбежного для меня хуже самого неизбежного во сто крат. По крайней мере, мы бы знали, с чем имеем дело, но, кажется, кроме меня, Като и Барбосов никто ничего не предполагает. Наконец, я решила скооперироваться с мальчишками и прочесать замок от подвалов до чердаков. Ночью, разумеется. Чтобы все наши тревоги либо нашли вещественное доказательство, либо растворились в небытие. И вот мы, втроем (Като я брать побоялась), вооружившись фонариками, телефонами, картой, и перочинными ножиками (последнее ни сколько для самообороны - драться никто не умел; сколько для храбрости). Мы уходим от нашего спального лагеря, рядом с раскопками к самым стенам замка – мне не по себе под всевидящим долгим и тяжелым оком Луны. Там я прошу Барбосов подробнее рассказать о загадочном убийстве. Они в ответ показывают мне фотографию. Вглядываемся в жуткую черно-белую картинку, изображающую тело, распростертое на камнях, от этого на душе становится еще более противно.
Замок будто насмехается над нами, когда мы входим в крепостные ворота. Ощеренные кривыми зубами башни, бойницы.
- Эй, ребята! Я с вами, ладно?!- Шепчет вдруг кто-то у меня прямо над самым ухом. Вздрагиваю, от страшного мимолетного испуга, луч фонарика пляшет тарантеллу на камнях, потом упирается в лицо лопоухого мальчишки. Мы переводим дух. Кыс-Кысыч собственной персоной!
Идем дальше вчетвером. Барбосы, правда, недовольно бормочут себе под нос, но что мне до них?!
Скучноватый пейзажик, камни, башни, подвалы, кирпичи, коридоры, замасленные факелы, так и не зажженные стражи на стенах, сырость и холод преследуют нас по пятам.
- Живописненько, живописненько…- Бормочет себе под нос Рыжий Барбос. Все оглядываемся, будто Леньку ищем (это его коронная фраза). По-дружески пихаем Рыжего под ребра - будет знать, как нас пугать!
А потом в подвалах мы заблудились. Кыс-Кысыч и Барбосы утверждали, что они знают замок, как свои пять пальцев, да еще не разу. Но когда мы хотим выйти, не находим двери. Место это - же - точно помню, но на месте дверного проема – стена. Старая каменная стена. Тут еще как назло фонарик мой начинает мигать. Видать, батарейки садятся. По коже ползут мурашки. Мальчишки пытаются не терять самообладание, но чувствуют, что здесь определенно что-то плохое. Я нащупываю в кармане перочинный ножик, сжимаю рукоятку, и вдруг чувствуют, что между пальцами течет что-то жуткое и липкое. Достаю руку из кармана. Она вся перемазана красным. Странно, но мне совсем не больно. Хотя я чувствую, что это - кровь. Кричать мальчишкам мне совсем не хочется, но я чувствую жуткий страх. Фонарик мигает. Но даже в его прерывистом свет мне видится что-то белое на полу, и сверкающее на стене. Подхожу ближе, хоть, конечно, все трясусь от страха. Белое- это скелет, поломанные ребра торчат страшным остовом цветка, череп замер в предсмертном оскале страшной боли. Мне кажется, что пустые глазницы вперились именно в меня. Сверкающее - это слова, написанные кровью. Пытаюсь прочитать, но буквы, кажется, полыхают и наблюдают за мной. Невозможно прочесть, белиберда какая-то. Язык похож на английский, но это не английский. Фотографирую телефоном машинально. Я хочу скулить от страха. Кажется, за стеной что-то дышит, долгие вздохи, тяжело поднимается обросшая косматой шерстью грудь, сверкают в темноте глаза, желтые и мертвые, слепые. Когти скрежещут по каменным плитам, с клыков капает слюна. Того и гляди, фонарик потухнет, я кричу мальчишкам, держу нож окровавленными руками, плачу от страха, глотаю слезы. Наверное, я вспотела, потом, я думаю, что оно сможет меня по теплу, излучаемому мной. А еще может, его, как акулу, притягивает запах крови?! Чувствую, что оно приближается - я чую его дыхание, нарастающий гортанный рык. Кости скелетов, обглоданные им, трещат под тяжестью лап. Лап, которые вытягиваются, превращаясь в ноги. Это переродок, оборотень. Он меня не видит, но чует. И идет сюда. Идет, но не слышно. Крадется на мой запах. На мой запах страха.
Я не выдерживаю - я бегу. Уже чувствую легкую поступь человеческих ног за мной. Но я уверена, что это он. Тот, кто меня преследует. Он босиком. На ледяных плитах. Чтобы я не услышала шаги. Я бегу, сжимая нож. Если догонит, обернусь и успею пару раз всадить в него ноже перед тем, как он превратиться. Фонарика уже не светит. Поскальзываюсь на плитах, кидаю его за спину, слышу, как он ударяется о стены, включается и выхватывает из тьмы чью-то надвигающую тощую фигуру. Я бегу во все лопатки, я несусь, цепляясь за камни, и оставляя на них кровавые отпечатки. Наконец, влетаю в чьи-то руки. Я кусаюсь, рычу, царапаюсь не хочу дешево отдавать свою жизнь, пытаюсь пырнуть схватившего ножом в спину, но только чувствую знакомую куртку на плече, да в нос ударяет знакомый запах хозяйственного мыла, ни когда еще Кыс-Кысыч не вызывал у меня такой радости. Рыдаю у него на плече, вся перемазанная в крови. Он ошалело гладит меня по волосам, ничего не понимает. Замечает на моих руках кровь. Я сбивчивым голосом рассказываю ему, что за мной кто-то гонится. Говорю ему о скелете, исчезнувшем выходе и кровавой надписи. Говорю ему, что я ее сфотографировала. Кыс-Кысыч просит показать фотку. Читает надписи, а потом говорит:
- Это латынь, Лидка. Homo homini lupus est. Человек человеку волк.
- А за мной и гнался... Или мне почудилось. – Я шептала в ужасе.
- Кто гнался?! Ты знаешь что-то. Лидка, смотри на меня. – Он посерьезнел, в глазах промелькнула тревога. - Кто за тобой гнался, Лидка?
- Вначале…- Я сиплю, чтобы не расплакаться,- Вначале вроде как зверь за стеной - тяжелое дыхание, шерсть, лапы. И, почему-то он слепой, у меня руки в крови, вижу эту надпись, отказывает фонарик. Держу нож, бегу. А потом понимаю, что за спиной - человек. Он смотрит меня, не видит. Он стоит босиком на плитах. Стоит и смотрит на меня. А потом бросается в погоню.
А потом я смотрю на Кыс-Кысыча. Он сам не свой. И вдруг я замечаю, что он смотрит куда-то в пространство. Узкие ноздри хищно вдыхают воздух, и… он босиком. Я визжу от страха. Оно… оно превратилось в Кыс-Кысыча. Или, уже сожрало его. Вдруг, это его скелет там, на полу?! Или кого-нибудь из Барбосов… Кровь стынет в жилах. Я держу нож наготове, если он подойдет, скалюсь, как хищная кошка. Я его убью. Попробую убить. А потом чувствую холод и понимаю, что я тоже босиком. И эта жажда крови - откуда она. Вдруг... Вдруг, то существо перекинулось на меня?! Оно сейчас во мне, и я… Я вижу жилу на шее Кыс-Кысыча, хочу впиться в нее зубами. И чувствовать, как теплая, горячая кровь течет по подбородку… Оно вошло в меня.
- Кысыч, беги! Беги! - то ли кричу, то ли рычу. А потом думаю, вдруг Кысыч - тоже оборотень. А моя жажда крови, это, всего-лишь от испуга. Он убьет меня, или я его. Человек человеку волк. Мы стоим напротив друг дуга и раздумываем, как бы вцепиться друг другу в глотку. И найдут нас через много лет - два скелета. Два чисто обглоданных скелета.
А потом я вижу Барбосов. Они тоже разутые. И подходят как-то крадучись. И каждый держит нож наготове.
- Лидка, беги, я их задержу! Среди них оборотень! – Кричит Рыжий Барбос. Но лихорадочный блеск его глаз мне тоже очень не нравится. Что это у его брата на куртке? Кровь?
- Стоим на месте. Шаг в сторону, и все нападем. – Шиплю я, наклоняя голову на бок. В кого же оно вселилось?! Один из четверых - оборотень, остальным кажется, что он среди них. Я подозреваю всех четверых. И себя в том числе.
Не знаю, что нам делать. Всем выбросить ножи? Но если оборотень превратиться, он будет огромным зверем, вроде медведя, или волка. И без ножа с ним не совладать. А так… мы зарежем друг - друга. И найдут уже не два, а четыре обглоданных скелета.
- Лидка вне подозрений. Она слабая, и девочка. Оборотень бы не выбрал ее в жертвы. Не трогайте ее. – Защищает меня Кыс-Кысыч.
- А у кого руки в крови были? Кто рассказал об оборотне? Кто хочет сейчас вцепиться мне в глотку? С ножом она может убить нас всех. А если превратиться - то и подавно… - Шипит Рыжий Барбос.
- Я не исключаю себя. Я чувствую жажду крови. Мне хочется убить вас всех. – Рыкает Серый Барбос.
Мы все киваем. Именно это сейчас и чувствуем.
- Давайте все положим ножи. Тогда первый, кто потянется к ним, оборотень. И мы все бежим от него в разных направлениях. Или нападаем и разрывам на куски. - Предлагаю. Кладем ножи на пол. И смотрим друг на друга. Все, как зомби - малокровные глаза, босые ноги. И отчаянно хотим прикончить друг-друга.
Мне хочется дотянуться до ножа, и вдруг я чувствую, что начинаю превращаться. Изо рта полезли клыки, пальцы похожи на звериные когти. Так значит, оборотень я. Сейчас пока еще соображаю бежать подальше от ребят. А потом вижу, что они все превращаются - лица заострились, у всех клыки. И я понимаю… Что ничего не понимаю. А потом мы все кидаемся друг на друга. И найдут четыре скелета. А над ними надпись кровью
- Homo homini lupus est. Человек человеку волу.
Я открываю глаза, Кысыч тормошит меня:
- Лидка, просыпайся, ты сегодня дежурная!
Сажусь в спальнике, тяжело дышу. Я вся взмокла, смотрю на Кысыча. Токльо секунду назад я хотела его убить. Но он в кедах, доброе, слегка прыщавое лицо. И запах хозяйственного мыла.
- Что с лицом Като? Лучше?- Спрашиваю.
- А что с ним?! Като, как всегда неотразима. – Поворачиваю голову, там спит Като. Лицо у нее чистое, розовое, без каких-либо царапин.
А токльо потом я понимаю, что все это мне приснилось.
Я успокаиваюсь медленно, шнурую кроссовки и иду за Кысычем готовить завтрак. А зорька разливается над замком. Розовая, как сливки с клубникой. А не красная, как кровь.
Дина Бурсакова, 15 лет, Новосибисрк
Рейтинг: 0
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |