Храм
Когда я нахожусь в храмах или церквях, мне неловко. В голове разрастаются тысячи вопросов, ответить на которые невозможно. Кто я. Кто они. Были ли они на самом деле. Зачем я здесь. Зачем я здесь, если не чувствую того благоговения, что окружающие меня люди. Зачем я здесь, если я устала и у меня шатается каблук. Зачем я здесь, если из-за гула в голове я не понимаю ни слова, из того, что здесь говорят.
Несмотря на все это циничное отношение к религии, на планете есть место, которое я зову Храмом.
Осенью в Храме золотятся листья и текут ручьи: тогда я начинаю испытывать настоящую тоску по Храму и сбегаю туда в каждую свободную минуту, игнорируя смешные страхи более одомашненных подростков на тему маньяков, серийных убийц, алкоголиков, диких животных, призраков и прочих пугающих вещей, что в изобилии водятся в русских лесах.
К счастью, родителей никогда не интересовало, куда порою исчезает их дочь. По причине того, что у меня их нет. Хотя я знаю, что где-то по планете ходит биологическая единица, произведшая меня на свет, но единственное, что я о ней знаю, так это то, что у этой единицы рыжие волосы: потому что у меня такие же. За что ей огромное спасибо: теплый, почти медовый оттенок прекрасно сочетается с Храмом.
А вот на алкоголиков я все-таки наткнулась, правда, не в Храме, а в окрестностях, но отчего-то не испытывала страха. Первым и последним, что мне сказали, было:
- Опаньки.
И это «опаньки» так интригующе прозвучало в лесной застывшей осенней тиши, что я сразу поняла, что меня здесь и собираются похоронить , завалив, наверное, для маскировки красочной мягкой листвой.
Убежала, по дороге радуясь своей физической подготовке и худобе, промчалась вдоль реки, поскальзываясь на камнях. За мной немного гнались, но куда им угнаться за «нервным неуравновешенным подростком»? А мне было почему-то полубезумно весело. Хотелось запеть во все горло, так чтобы фонтаны взрывались, чтобы сбить людей с ног, чтобы кровь из ушей. Хотелось с разбегу прыгнуть в уже холодевшую осеннюю реку с рыжими ржавыми пятнышками листьев, поджав под себя ноги, хотелось сесть на мокрых камнях в позу лотоса и рассказывать всем здешним алкоголикам о мире, пацифизме и любви.
Потом лес кончился, а вместе с ним и задор. Добралась до дому, грязная по уши, отмылась, заварила любимого барбарисового чая и за полуразваленным шатким кухонным столом, медитируя над чаем и скатертью в чайных липких разводах, решила для себя: эти люди, так агрессивно настроенные против девушек –подростков, - исключение, подтверждающее правило, и я их ( и им подобных) в жизни больше никогда не встречу.
*
Завтра будет первое сентября. А значит – снова в Храм, в окутанную влажным туманом тишину.
Но для начала - утро. Промозглое уже. И школьный праздник, который я буду просто терпеть, как терпят зубную боль в кабинете стоматолога.
Иногда вспоминаю, как в начальной школе я радовалась этому дню. Тогда я была хорошая, как новенькая кукла, подаренная капризному ребенку: юбка, букет, белые капроновые колготки на тощих кривых спичках-ногах. В окружении таких же маленьких кукол терпеливо ждала момента, когда директор скажет речь, когда снова можно будет расклеивать листы учебников и оборачивать тетради в обложки.
Но это – «до». А сейчас «после»
До и после – моя жизнь, поделенная на две неравных части. В середине – переезд, который моя тогда еще детская память обернула в емкое точное слово «взрыв» Определение «переезд» отошло куда-то на второй план, а сам этот мучительный процесс до сих пор ассоциируется со взрывами -щелчками купейных дверей, с грохотом винта самолета, с страхом напополам с желанием забиться в щель и никогда не выходить наружу.
В ночь с тридцатого на первое я не спала, мучаясь странными отрывочными мыслями. По углам давно скопилась теплая шерстяная тьма, за окном тянулись десятки таких же домов, как мой, и в каждом был потушен свет, словно там давным-давно никто не обитал, и тьма там казалась совсем другой – холодной и необжитой, не из шерсти.
Я мучилась воспоминаниями. Вздыхала. Слушала музыку на плеере, пытаясь заснуть под густой тягучий голос. Перечитывала письма, которые давным-давно выучила наизусть. Проколола даже еще одну дырку в ухе, вставила сережку. Мысленно торопила осень, так хотелось в Храм.
Порой мне приходит мысль в голову, что Храм – это единственное место, где я чувствую себя на своем месте. Порой мне приходит мысль в голову, что эта привязанность к нескольким десяткам метров золоченых деревьев, оврагов и косых тропинок делает меня странной для окружающих.
Кстати, окружающие словно почувствовали, что этой ночью кому-то абсолютно не спится: ранним-ранним утром, когда небо уже было моего любимого цвета, под окном начали ходить люди, пару раз проехали машины, мазнув по серому потолку желтыми бликами фар.
А когда в следующий раз я взглянула на часы, обнаружилось, что пора собираться в школу.
Я никогда не любила. Просто не видела ни в одном из окружающих меня людей хоть немного тепла, о которое хотелось бы греться мне самой. Хотя неоднократно отмечала про себя красивых людей: с красивыми глазами, каскадами волос или с россыпью весенних солнечных веснушек на лице. Отмечала и забывала. Потому что все равно.
Но этот день все же доказал, что я не бесчувственный кусок биомассы, не робот и что по венам у меня течет вполне обычная кровь, которая при волнении может бурлить не меньше, чем у более чувствительных людей. Открытие это не особо меня вдохновило, и я затолкала его на задворки сознания и поскорее забыла.
У этого Человека не было ни одной черты, которая, по моему мнению, могла меня заинтересовать: рыжих волос, веснушек, синяков под глазами, бус на шее, горбинки на носу, рук, исполосанных линиями неоново-голубых вен, глаз с рыжими крапинками тоже не было. Обычный человек, проживающий свою жизнь , как миллионы других, ничем не выделяющийся из толпы разряженных унылых школьников.
За лето одноклассники снова поменялись, хотя в общем-то они меня никогда особо не интересовали, мы существовали в параллельных Вселенных. В их Вселенной не было Храма, не было взрыва, не было «до» и «после». А в моей соответственно не было новых босоножек, дискотек по субботам, парней и жесткого похмелья.
Но посмотреть на них, странно повзрослевших, было забавно.
С урока после классного часа я ушла, решив, что с меня хватит, и, даже не заходя домой, побежала в Храм нарядными туфлями по листьям.
Вот это Храм, вот это я понимаю, тепло, разливающееся по каждой вене, ощущения, которого я толком не испытывала, но видела мельком в чужих жизнях и семьях.
В серое прозрачное небо мягко врастали золотые круглые кроны, воздух был по-осеннему застывший, как янтарь, а я стало быть – жук , навеки замерший в золотой смоле. Где-то за деревьями еще плескалась река, смешивалась плеском с лесными шорохами, где-то позади была дорога, дома и люди.
Я забралась поближе к дубовому стволу, бросила на землю сумку и куртку, уткнулась носом в шершавое царапающее тепло коры. Я знала, что здесь я прикрыта листвой, что здесь никто не помешает мне думать, вспоминать и мечтать…
Наверное, я бы здесь, как часто бывало, просидела бы до вечера.
Несмотря на все это циничное отношение к религии, на планете есть место, которое я зову Храмом.
Осенью в Храме золотятся листья и текут ручьи: тогда я начинаю испытывать настоящую тоску по Храму и сбегаю туда в каждую свободную минуту, игнорируя смешные страхи более одомашненных подростков на тему маньяков, серийных убийц, алкоголиков, диких животных, призраков и прочих пугающих вещей, что в изобилии водятся в русских лесах.
К счастью, родителей никогда не интересовало, куда порою исчезает их дочь. По причине того, что у меня их нет. Хотя я знаю, что где-то по планете ходит биологическая единица, произведшая меня на свет, но единственное, что я о ней знаю, так это то, что у этой единицы рыжие волосы: потому что у меня такие же. За что ей огромное спасибо: теплый, почти медовый оттенок прекрасно сочетается с Храмом.
А вот на алкоголиков я все-таки наткнулась, правда, не в Храме, а в окрестностях, но отчего-то не испытывала страха. Первым и последним, что мне сказали, было:
- Опаньки.
И это «опаньки» так интригующе прозвучало в лесной застывшей осенней тиши, что я сразу поняла, что меня здесь и собираются похоронить , завалив, наверное, для маскировки красочной мягкой листвой.
Убежала, по дороге радуясь своей физической подготовке и худобе, промчалась вдоль реки, поскальзываясь на камнях. За мной немного гнались, но куда им угнаться за «нервным неуравновешенным подростком»? А мне было почему-то полубезумно весело. Хотелось запеть во все горло, так чтобы фонтаны взрывались, чтобы сбить людей с ног, чтобы кровь из ушей. Хотелось с разбегу прыгнуть в уже холодевшую осеннюю реку с рыжими ржавыми пятнышками листьев, поджав под себя ноги, хотелось сесть на мокрых камнях в позу лотоса и рассказывать всем здешним алкоголикам о мире, пацифизме и любви.
Потом лес кончился, а вместе с ним и задор. Добралась до дому, грязная по уши, отмылась, заварила любимого барбарисового чая и за полуразваленным шатким кухонным столом, медитируя над чаем и скатертью в чайных липких разводах, решила для себя: эти люди, так агрессивно настроенные против девушек –подростков, - исключение, подтверждающее правило, и я их ( и им подобных) в жизни больше никогда не встречу.
*
Завтра будет первое сентября. А значит – снова в Храм, в окутанную влажным туманом тишину.
Но для начала - утро. Промозглое уже. И школьный праздник, который я буду просто терпеть, как терпят зубную боль в кабинете стоматолога.
Иногда вспоминаю, как в начальной школе я радовалась этому дню. Тогда я была хорошая, как новенькая кукла, подаренная капризному ребенку: юбка, букет, белые капроновые колготки на тощих кривых спичках-ногах. В окружении таких же маленьких кукол терпеливо ждала момента, когда директор скажет речь, когда снова можно будет расклеивать листы учебников и оборачивать тетради в обложки.
Но это – «до». А сейчас «после»
До и после – моя жизнь, поделенная на две неравных части. В середине – переезд, который моя тогда еще детская память обернула в емкое точное слово «взрыв» Определение «переезд» отошло куда-то на второй план, а сам этот мучительный процесс до сих пор ассоциируется со взрывами -щелчками купейных дверей, с грохотом винта самолета, с страхом напополам с желанием забиться в щель и никогда не выходить наружу.
В ночь с тридцатого на первое я не спала, мучаясь странными отрывочными мыслями. По углам давно скопилась теплая шерстяная тьма, за окном тянулись десятки таких же домов, как мой, и в каждом был потушен свет, словно там давным-давно никто не обитал, и тьма там казалась совсем другой – холодной и необжитой, не из шерсти.
Я мучилась воспоминаниями. Вздыхала. Слушала музыку на плеере, пытаясь заснуть под густой тягучий голос. Перечитывала письма, которые давным-давно выучила наизусть. Проколола даже еще одну дырку в ухе, вставила сережку. Мысленно торопила осень, так хотелось в Храм.
Порой мне приходит мысль в голову, что Храм – это единственное место, где я чувствую себя на своем месте. Порой мне приходит мысль в голову, что эта привязанность к нескольким десяткам метров золоченых деревьев, оврагов и косых тропинок делает меня странной для окружающих.
Кстати, окружающие словно почувствовали, что этой ночью кому-то абсолютно не спится: ранним-ранним утром, когда небо уже было моего любимого цвета, под окном начали ходить люди, пару раз проехали машины, мазнув по серому потолку желтыми бликами фар.
А когда в следующий раз я взглянула на часы, обнаружилось, что пора собираться в школу.
Я никогда не любила. Просто не видела ни в одном из окружающих меня людей хоть немного тепла, о которое хотелось бы греться мне самой. Хотя неоднократно отмечала про себя красивых людей: с красивыми глазами, каскадами волос или с россыпью весенних солнечных веснушек на лице. Отмечала и забывала. Потому что все равно.
Но этот день все же доказал, что я не бесчувственный кусок биомассы, не робот и что по венам у меня течет вполне обычная кровь, которая при волнении может бурлить не меньше, чем у более чувствительных людей. Открытие это не особо меня вдохновило, и я затолкала его на задворки сознания и поскорее забыла.
У этого Человека не было ни одной черты, которая, по моему мнению, могла меня заинтересовать: рыжих волос, веснушек, синяков под глазами, бус на шее, горбинки на носу, рук, исполосанных линиями неоново-голубых вен, глаз с рыжими крапинками тоже не было. Обычный человек, проживающий свою жизнь , как миллионы других, ничем не выделяющийся из толпы разряженных унылых школьников.
За лето одноклассники снова поменялись, хотя в общем-то они меня никогда особо не интересовали, мы существовали в параллельных Вселенных. В их Вселенной не было Храма, не было взрыва, не было «до» и «после». А в моей соответственно не было новых босоножек, дискотек по субботам, парней и жесткого похмелья.
Но посмотреть на них, странно повзрослевших, было забавно.
С урока после классного часа я ушла, решив, что с меня хватит, и, даже не заходя домой, побежала в Храм нарядными туфлями по листьям.
Вот это Храм, вот это я понимаю, тепло, разливающееся по каждой вене, ощущения, которого я толком не испытывала, но видела мельком в чужих жизнях и семьях.
В серое прозрачное небо мягко врастали золотые круглые кроны, воздух был по-осеннему застывший, как янтарь, а я стало быть – жук , навеки замерший в золотой смоле. Где-то за деревьями еще плескалась река, смешивалась плеском с лесными шорохами, где-то позади была дорога, дома и люди.
Я забралась поближе к дубовому стволу, бросила на землю сумку и куртку, уткнулась носом в шершавое царапающее тепло коры. Я знала, что здесь я прикрыта листвой, что здесь никто не помешает мне думать, вспоминать и мечтать…
Наверное, я бы здесь, как часто бывало, просидела бы до вечера.
Аббазова Инна, 15 лет, Хадыженск
Рейтинг: 6
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |