Сказка-быль « Про Анечку и деда Ивана»
Случилось это в те далекие времена, про которые нашим мамам рассказывали их бабушки. Аисты, говорят, на Руси тогда еще не боялись людей, высиживали своих птенцов прямо на соломенных крышах. Трава на заливных лугах стояла в ту пору в человеческий рост и золотились на небе крупные, что спелые сливы, звезды. И жили на земле трудолюбивые, отзывчивые, хоть небогатые люди.
Доставала ржаной каравай из печи хозяйка, перво-наперво сбрызгивала его ключевой водицей, прикрывала рушником, а уж потом ставила на обед квасную окрошку, а ребятня сидела вокруг стола тихохонько, - а то как же! – больно бьет по лбу отцова деревянная ложка.
Дед, стоя, уважительно разрезал на ломти дымящийся, похрустывающий румяной коркой самый вкусный на свете довоенный хлебушко.
Бабы на своем веку рожали по 10-12 ребятишек, и каждый такой паренек мечтал за землю-матушку сложить свою буйну голову. Уж то ли верили тогда в сказку истинно, по-русски, то ли не переводились на Руси Ильи Муромцы да Добрынюшки, а Добро побеждало Зло, хотя и суровая жизнь меньше всего походила на сказку.
Цвела-красовалась Рассеюшка, только вороги перешептывались, - хороша, мол Маша, да не наша. А Ярославны да Настасьюшки, Марьюшки да Василисушки – бровь соболиная, румянец – кровь с молоком, очи – озера синие. Доля ваша женская – ждать да горе мыкать…
Мельник Андрей, что жил на краю деревни, ждал сватов. Его ненаглядная Сашенька – дочка младшая – пришлась по душе Ивану – сыну Найденову. Куда было спрятать парню его цыганскую породу. Высокий, осанистый, черной смолью в усах и горящими веселыми глазами не одну девицу свел с ума своей удалью, силой и хваткой богатырской, душою доброю. Девятнадцать годков минуло с того дня, как переночевал за рекой цыганский табор, и исчезли на утро в дорожной пыли его цветастые кибитки, а у крыльца скособоченного домика в шали цыганка оставила подкидыша. Найденный, Найденыш, Найденов, стало быть.
Крепеньким, как боровичок, по-петушиному крикливым рос большеглазый цыганенок в многодетной крестьянской семье. И когда впервые осознал себя росинкой малой на неоглядной земле, полюбил до боли в сердце то место, где родился, осознал себя Русским Иваном.
И теперь встречали они с Сашенькой лазоревые рассветы, судьбинушку пополам делили.
Умывалось в речке, рано просыпалось Ясно Солнышко, и как положено в сказке росли в их крепкой семье три сына: Петр, Алексей и Гришенька.
Все хорошо – да вот беда: заслонила вдруг сине небушко туча черная, туча грозная. То не крыльями она хлопала, а снарядами смертушку на людей насылала, не перо роняла – дым да порох расстилала. Не мало не много – 5 годков – питалась та гитлеровская птица русской кровушкой. И уж ни одной избы не осталась, куда бы она не заглянула, ни одной семьи, чтоб не задела своей зловещей тенью. Реки слез текли по земле, а ей, окаянной, все было мало. Загорелись на Прохоровском поле хлеба, стало днем темно, как ночью, смешалось небо с землей, танки с самолетами. Стояли на коленях перед образами матери и жены, вдовы и сироты.
Изловчился тут Русский солдат, как ударил ту птицу поганую Огненной Курской Дугой. Стала она, подлая, трепыхаться да назад отскакивать. Дотащилась до своего логова в рейхстаге да дух и спустила. А уж сколько добрых молодцев со сета белого изжила – ни в сказке сказать, ни до сих пор сосчитать.
А русоволосый, голубоглазый Петр пропал без вести, так и не вернулся в домик под вязами с той проклятой войны. Опустились плечи у Александры, не узнать нашей прежней Сашеньки. А тут Гришенька заболел. Ломило все косточки, уходила сила из белых ручек и резвых ножек. А ведь прожил-то на свете всего ничего – седьмой годок не перелетовал. Скосила хворобушка. Как искупался в речке да поостыл,а тут еще работа непосильная изнурила: весной на корове пахал, летом косил, от матери с отцом не отставал, осенью сад с братом плакали да вырубали. Жарко горели яблони и сливы, но не спасли в лютые морозы. Покрылась изба изнутри морозной шубой, иней со стен и потолка сыпался.
Почернела вся от горя Александра, ни отвары, ни заговоры, ни горячая русская печка не спасли сыночка.
Не снарядом и пулей, так холодом и голодом, никого не щадила война. И обличье свое поменяла. Ходила теперь по деревням старуха Морана. Где постучит в окошко, там беда случается.
Не выдержал тут Иван, Найденов сын, и молвил: «Ну-ка, Касьяны, Тимофеи, Герасимы, подошел и наш черед. Пора за сыновей отомстить. А ты, Алексей, за хозяина оставайся, береги мамку и помни, что не найдется на свете такой силы, чтобы русский дух пересилила. Но дороже жизни может быть только Мир, Добро и Память. Храни их пуще собственного глаза. Может статься, и я не вернусь».
Не пришлось больше встретиться девятилетнему Алеше с отцом, но слова его на всю жизнь запомнил, на ус намотал, своим сыновьям передал.
Разве могла подумать Александра, что родившаяся через 2 месяца Анечка никогда не увидит своего отца. Саша, Сашенька, Александра прижимала к груди большеглазую малышку, читала похоронку на Ивана и не верила написанному. Свинцовые слезы сжали горло, переполнили навек горем. Если бы не дети – превратилась бы женщина в горючий неподвижный камень или осоку, что, качаясь, шепчет в беспаметстве над водой любимые имена.
Спасибо тебе, милая бабушка Саша, за то, что укрывала холодными ночами два меленьких тельца, сохраняла оставшихся птенцов. За то, что ты, Русская Берегиня, не гранитной была, а выстояла, не трехжильной, а вынесла каторжный труд после разрухи. Если бы ты не сберегла Анечку, не появилась бы на свет моя мама, не было бы и меня.
Никакие невзгоды не смогли погасить твоей нежности, не осилили твой русский характер. Только ты могла до последнего своего дня верить в то, что пропавший без вести твой сын жив, что обязательно не дойдет, так доползет к родному порогу.
Нов семье Найденовых так и осталось неразгаданной тайной: узнал ли Иван о рождении Анечки. Обидно, как же так?! И повоевать не успел и дочку на руках подержать… Знал только, уходя на войну, что прибавление в семье под Христианский праздник намечается – Анны Зачатие, 21 декабря.
Пришлось Ивану в ту зимнюю пору, дней 10 спустя, с группой разведчиков на лыжах идти на задание по направлению станции Ржава. Неблизкий путь от Прохоровки. Тело боли не чувствовало, а душа изнывала. Вот и станция Ельниково, отсюда до родного Вязова рукой подать, 7-8 километров короткой дороги через Пристенное. Самому завернуть? Потом догоню… Нет, разведгруппа без командира останется. Заметил боевой товарищ тревогу Ивана. «Товарищ командир, я найду дорогу, не сомневайтесь и вас мигом догоню по снежку новогоднему. Что семье-то передать?»
Условились друзья: «Если вдруг разминемся или не суждено будет встретиться, напиши, Федя нацарапай большими буквами на здании вокзала одно лишь слово «ягненок» или «ярочка». По цыганскому поверью, так кличут некрещеных еще мальчика или девочку».
…Материнский сон чуток, да и Федор стучал осторожно. Проворной ласточкой порхнула Сашенька к окну. Нет, не приснилось. Так и есть. Солдат.
…Скупая соленая капля выкатилась из глаз человека в белом Маскхалате, что склонился над колыбелькой. А через минуту счастливому Федору уже улыбались вдогонку полуночные звезды.
Сашенька уже до зари не уснула. То ли себе, то ли детям шептала ласковую сказку и тихонько плакала от счастья, молила Господа о том, чтобы товарищи встретились…
Росла Анечка и видела отца только на портрете. Он висел на чисто выбеленной стене крестьянского дома в раме под стеклом, украшенный домотканым вышитым рушником. Это Анечка сама вышивала. Полотенце и сейчас свято хранится в нашем доме. Вот только ни фотографий, ни писем, ни похоронки – одни желтые клочки бумаги, истертые, изглаженные руками святой женщины – Александры Андреевны Найденовой – моей прабабушки, залитые ее слезами.
Да еще надпись на стене старого вокзала станции Ельниково, большими печатными буквами на белой штукатурке «Ярочка». И это уже не сказка.
Летом босой Алеша прошел эти 7 самых коротких в своей жизни километров самого длинного пути и поклялся отыскать могилу отца. Выросшая и ставшая уже Туголуковой Анечка много раз посылала запросы и получала на них одни и те же ответы: «Ваш брат, Найденов Петр Иванович, пропал без вести». Но так же упорно, по-русски, как и ее мать, не соглашалась с этим.
Алексей отыскал под Обоянью могилу отца. И передал ему букетик скромных анютиных глазок – благодарность от дочки за подаренную ей жизнь.
Про нас, молодых, иногда говорят: «Иваны, не помнящие родства». Моя мама очень тревожится, а вдруг внуки станут такими. Сколько же раз она мне рассказывала, не скрывая слез, много других историй о династиях Найденовых, Воинивых, Туголуковых, Кулаковых.
И теперь мне кажется, что в моей судьбе живет, произрастает каждый листок, каждая веточка нашего общего генеалогического древа.
А дедушка Иван всегда со мною рядом. Я часто пытаюсь изобразить его портрет и думаю: «Вот солнышко светит, и небо такое голубое, и я, твоя правнучка, такая счастливая, а ты ведь шагнул ради этого смерти навстречу. Я обещаю об этом помнить. Для того и сочинила эту сказку. Чтобы дети моих детей не превратились однажды в Иванов, родства не помнящих.
Я горжусь тобой, дорогой дедушка!»
Доставала ржаной каравай из печи хозяйка, перво-наперво сбрызгивала его ключевой водицей, прикрывала рушником, а уж потом ставила на обед квасную окрошку, а ребятня сидела вокруг стола тихохонько, - а то как же! – больно бьет по лбу отцова деревянная ложка.
Дед, стоя, уважительно разрезал на ломти дымящийся, похрустывающий румяной коркой самый вкусный на свете довоенный хлебушко.
Бабы на своем веку рожали по 10-12 ребятишек, и каждый такой паренек мечтал за землю-матушку сложить свою буйну голову. Уж то ли верили тогда в сказку истинно, по-русски, то ли не переводились на Руси Ильи Муромцы да Добрынюшки, а Добро побеждало Зло, хотя и суровая жизнь меньше всего походила на сказку.
Цвела-красовалась Рассеюшка, только вороги перешептывались, - хороша, мол Маша, да не наша. А Ярославны да Настасьюшки, Марьюшки да Василисушки – бровь соболиная, румянец – кровь с молоком, очи – озера синие. Доля ваша женская – ждать да горе мыкать…
Мельник Андрей, что жил на краю деревни, ждал сватов. Его ненаглядная Сашенька – дочка младшая – пришлась по душе Ивану – сыну Найденову. Куда было спрятать парню его цыганскую породу. Высокий, осанистый, черной смолью в усах и горящими веселыми глазами не одну девицу свел с ума своей удалью, силой и хваткой богатырской, душою доброю. Девятнадцать годков минуло с того дня, как переночевал за рекой цыганский табор, и исчезли на утро в дорожной пыли его цветастые кибитки, а у крыльца скособоченного домика в шали цыганка оставила подкидыша. Найденный, Найденыш, Найденов, стало быть.
Крепеньким, как боровичок, по-петушиному крикливым рос большеглазый цыганенок в многодетной крестьянской семье. И когда впервые осознал себя росинкой малой на неоглядной земле, полюбил до боли в сердце то место, где родился, осознал себя Русским Иваном.
И теперь встречали они с Сашенькой лазоревые рассветы, судьбинушку пополам делили.
Умывалось в речке, рано просыпалось Ясно Солнышко, и как положено в сказке росли в их крепкой семье три сына: Петр, Алексей и Гришенька.
Все хорошо – да вот беда: заслонила вдруг сине небушко туча черная, туча грозная. То не крыльями она хлопала, а снарядами смертушку на людей насылала, не перо роняла – дым да порох расстилала. Не мало не много – 5 годков – питалась та гитлеровская птица русской кровушкой. И уж ни одной избы не осталась, куда бы она не заглянула, ни одной семьи, чтоб не задела своей зловещей тенью. Реки слез текли по земле, а ей, окаянной, все было мало. Загорелись на Прохоровском поле хлеба, стало днем темно, как ночью, смешалось небо с землей, танки с самолетами. Стояли на коленях перед образами матери и жены, вдовы и сироты.
Изловчился тут Русский солдат, как ударил ту птицу поганую Огненной Курской Дугой. Стала она, подлая, трепыхаться да назад отскакивать. Дотащилась до своего логова в рейхстаге да дух и спустила. А уж сколько добрых молодцев со сета белого изжила – ни в сказке сказать, ни до сих пор сосчитать.
А русоволосый, голубоглазый Петр пропал без вести, так и не вернулся в домик под вязами с той проклятой войны. Опустились плечи у Александры, не узнать нашей прежней Сашеньки. А тут Гришенька заболел. Ломило все косточки, уходила сила из белых ручек и резвых ножек. А ведь прожил-то на свете всего ничего – седьмой годок не перелетовал. Скосила хворобушка. Как искупался в речке да поостыл,а тут еще работа непосильная изнурила: весной на корове пахал, летом косил, от матери с отцом не отставал, осенью сад с братом плакали да вырубали. Жарко горели яблони и сливы, но не спасли в лютые морозы. Покрылась изба изнутри морозной шубой, иней со стен и потолка сыпался.
Почернела вся от горя Александра, ни отвары, ни заговоры, ни горячая русская печка не спасли сыночка.
Не снарядом и пулей, так холодом и голодом, никого не щадила война. И обличье свое поменяла. Ходила теперь по деревням старуха Морана. Где постучит в окошко, там беда случается.
Не выдержал тут Иван, Найденов сын, и молвил: «Ну-ка, Касьяны, Тимофеи, Герасимы, подошел и наш черед. Пора за сыновей отомстить. А ты, Алексей, за хозяина оставайся, береги мамку и помни, что не найдется на свете такой силы, чтобы русский дух пересилила. Но дороже жизни может быть только Мир, Добро и Память. Храни их пуще собственного глаза. Может статься, и я не вернусь».
Не пришлось больше встретиться девятилетнему Алеше с отцом, но слова его на всю жизнь запомнил, на ус намотал, своим сыновьям передал.
Разве могла подумать Александра, что родившаяся через 2 месяца Анечка никогда не увидит своего отца. Саша, Сашенька, Александра прижимала к груди большеглазую малышку, читала похоронку на Ивана и не верила написанному. Свинцовые слезы сжали горло, переполнили навек горем. Если бы не дети – превратилась бы женщина в горючий неподвижный камень или осоку, что, качаясь, шепчет в беспаметстве над водой любимые имена.
Спасибо тебе, милая бабушка Саша, за то, что укрывала холодными ночами два меленьких тельца, сохраняла оставшихся птенцов. За то, что ты, Русская Берегиня, не гранитной была, а выстояла, не трехжильной, а вынесла каторжный труд после разрухи. Если бы ты не сберегла Анечку, не появилась бы на свет моя мама, не было бы и меня.
Никакие невзгоды не смогли погасить твоей нежности, не осилили твой русский характер. Только ты могла до последнего своего дня верить в то, что пропавший без вести твой сын жив, что обязательно не дойдет, так доползет к родному порогу.
Нов семье Найденовых так и осталось неразгаданной тайной: узнал ли Иван о рождении Анечки. Обидно, как же так?! И повоевать не успел и дочку на руках подержать… Знал только, уходя на войну, что прибавление в семье под Христианский праздник намечается – Анны Зачатие, 21 декабря.
Пришлось Ивану в ту зимнюю пору, дней 10 спустя, с группой разведчиков на лыжах идти на задание по направлению станции Ржава. Неблизкий путь от Прохоровки. Тело боли не чувствовало, а душа изнывала. Вот и станция Ельниково, отсюда до родного Вязова рукой подать, 7-8 километров короткой дороги через Пристенное. Самому завернуть? Потом догоню… Нет, разведгруппа без командира останется. Заметил боевой товарищ тревогу Ивана. «Товарищ командир, я найду дорогу, не сомневайтесь и вас мигом догоню по снежку новогоднему. Что семье-то передать?»
Условились друзья: «Если вдруг разминемся или не суждено будет встретиться, напиши, Федя нацарапай большими буквами на здании вокзала одно лишь слово «ягненок» или «ярочка». По цыганскому поверью, так кличут некрещеных еще мальчика или девочку».
…Материнский сон чуток, да и Федор стучал осторожно. Проворной ласточкой порхнула Сашенька к окну. Нет, не приснилось. Так и есть. Солдат.
…Скупая соленая капля выкатилась из глаз человека в белом Маскхалате, что склонился над колыбелькой. А через минуту счастливому Федору уже улыбались вдогонку полуночные звезды.
Сашенька уже до зари не уснула. То ли себе, то ли детям шептала ласковую сказку и тихонько плакала от счастья, молила Господа о том, чтобы товарищи встретились…
Росла Анечка и видела отца только на портрете. Он висел на чисто выбеленной стене крестьянского дома в раме под стеклом, украшенный домотканым вышитым рушником. Это Анечка сама вышивала. Полотенце и сейчас свято хранится в нашем доме. Вот только ни фотографий, ни писем, ни похоронки – одни желтые клочки бумаги, истертые, изглаженные руками святой женщины – Александры Андреевны Найденовой – моей прабабушки, залитые ее слезами.
Да еще надпись на стене старого вокзала станции Ельниково, большими печатными буквами на белой штукатурке «Ярочка». И это уже не сказка.
Летом босой Алеша прошел эти 7 самых коротких в своей жизни километров самого длинного пути и поклялся отыскать могилу отца. Выросшая и ставшая уже Туголуковой Анечка много раз посылала запросы и получала на них одни и те же ответы: «Ваш брат, Найденов Петр Иванович, пропал без вести». Но так же упорно, по-русски, как и ее мать, не соглашалась с этим.
Алексей отыскал под Обоянью могилу отца. И передал ему букетик скромных анютиных глазок – благодарность от дочки за подаренную ей жизнь.
Про нас, молодых, иногда говорят: «Иваны, не помнящие родства». Моя мама очень тревожится, а вдруг внуки станут такими. Сколько же раз она мне рассказывала, не скрывая слез, много других историй о династиях Найденовых, Воинивых, Туголуковых, Кулаковых.
И теперь мне кажется, что в моей судьбе живет, произрастает каждый листок, каждая веточка нашего общего генеалогического древа.
А дедушка Иван всегда со мною рядом. Я часто пытаюсь изобразить его портрет и думаю: «Вот солнышко светит, и небо такое голубое, и я, твоя правнучка, такая счастливая, а ты ведь шагнул ради этого смерти навстречу. Я обещаю об этом помнить. Для того и сочинила эту сказку. Чтобы дети моих детей не превратились однажды в Иванов, родства не помнящих.
Я горжусь тобой, дорогой дедушка!»
Галуцких Марина, 14 лет, с.Кривые Балки
Рейтинг: 2
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |