Писатель и его жена
С утра меня растолкал Джей.
- Лэви! Ну, ты и засоня!
Я деловито притворилась, что продолжаю спать, хотя и знала, что под глазами непременно всплывут синие круги. Если он будет слишком увлечен работой, то не заметит. Остается только надеется, что в этом городке, ничем не отличающегося от любого другого, ему будет хорошо работаться.
Не ожидаясь моего долгого пробуждения, Джей босиком прошлепал в ванную. Я слушала шум плещущей на ободранный кафель воды, это воскресило акт обливания из окна мальчишки с котом, выполненный в моем повторении с одержимостью истинного экзорцизма, я вспомнила и фонарщика с напомаженными бычками, и «девочку» в разношерстном парике.
Усмехнулась про себя. Если бы Джей написал что-нибудь об этом, с каким упоением я бы читала это! Мне уже до чертиков надоело видеть, как он садится за свои блокноты, в очередной раз просматривает затертые библиотечные копирки про Фридриха Барбароссу и крестовые походы, садится писать, выпивая ритуальную половину чашку кофе. Если пишется хорошо, он позволял себе холодное пиво, или (в особенно-особенно хорошем случае) - виски. Обычно дело ограничивалось ритуальным кофе. Когда Джей писал рассказы, я обожала их читать, лежа на спине на диване, который вытаскивала на наш захламленный коробками и ящиками со всяким бабушкиным старьем, балкончик. Была в его рассказах - коротких и прозаично-лиричных, комическая боль нашего времени, герои были, как правило, яркими типажами, увиденными им где-то на улице или же в трамваях (сколько же старых трамвайных билетиков находила его мама в карманах пальто, подумать страшно!). Это было действительно интересно читать. Особенно тот рассказ, про француженку-певичку из кабаре, которую тоже звали Лэви. Джей очень переживал, когда давал мне на прочтение этот рассказ, он спрашивал, не обиделась ли я, когда он описал в танцовщице канкана некоторые мои черты. Я не обиделась. Обняла его и сказала, что если так пойдет дело дальше, я стану для него вечной Камиллой под кружевным зонтиком Прованса. Клод из него вышел не особенно поэтичный (но мы, конечно, не в Живерни живем), но рассказы действительно были хорошие.
А потом он захотел создать большой роман. И непременно про крестовые походы, Фридриха Рыжебородого и его доблестного сына, про мамелюков, Старца Горы с его сарацинами, про тамплиеров и все под проливным дождиком средневековья. Мы с ним сидели в библиотеке, Джей искал информацию, с утра до ночи сидел за протертыми столами под светом мигающей лампы, с головой погружался в скучнейшие тома жизнеописаний деятелей средневековья, корпел над манускриптами, выжимая из каждой заумной строчки важные и полезные детали (как будто по винограду ходил - босиком по спелым гроздьям в огромных чанах, а соку вытекало так мало). Потом, когда информация бызжела через край, мы срочно поженились и бросились в путешествие. Мы ведь искали город, где Джей сможет работать так, как ему хочется. Благополучно проматывали мое приданое и дедушкино наследство, колесили под куполом жары и пыли по стране. И вот… докатились до подобных комнат. Но, не знаю, может мне и нравилось здесь.
Когда Джей вышел из ванной, я устала притворяться спящей и стояла у окна, держа на весу один из его новых блокнотов, закутанная в стоящую колом простыню, как в тогу древних греков.
- Лэви! Отдай! – Рассерженно вскричал Джей, но Перикловой грозы не получилось – на махровом полотенце кто-то в незапамятные довоенные (Первой мировой, конечно) времена наштамповал рыжих пузатых собачек с ухмыляющимся единственным глазом (хоть они и были изображены «в профиль», сходство с циклопом было, и было немалое) и желтой косточкой в зубах; теперь эти собачки глазели на меня блестящими глазками, да к тому-же долговязый по - подростковому нескладный вечно неловкий и неуклюжий Джей так потешно тянул шею, что я, прекрасно понимая, что это неправильно, засмеялась.
Джей сконфуженно уселся на кровать, стал рассматривать павлиний хвост, словно не обращая на меня внимания, его вид должен был выражать, верно, обиду, вселенское разочарование, великую растерянную лиричность, но собачки продолжали притворно скалиться, его поникшие сутулые плечи так напоминали детские, что я просто не могла не рассмеяться.
Я смеялась долго и заразительно, Джею ничего не оставалось делать, как присоединиться ко мне. Я чувствала болезненный укол совести, но мне было так потешно. Всегда было страшно потешно вместе с Джеем, что я продолжала смеяться.
- Вот увидишь, я напишу! – Джей говорил голосом плаксивого маленького ребенка, у которого взрослые зачем-то отобрали желтую пластмассовую уточку, а объяснить зачем – забыли.
- Что напишешь?! – Я театрально повернулась к нему и картинным жестом «сорвала покровы»- откинула в угол скомканную простыню, стоя в классическом каноническом одеянии Евы, спиной к окну, улыбалась так заразительно и мило, что Джей скоро смотрел на меня с счастьем. Не, не с таким, как у нормального двадцатилетнего парня, но со щенячьим обожанием. Мы обнимались (мне подмигивали собачки на его полотенце), я думала, что лучше уж Джей будет по-детски наивным писателем, чем угрюмым мрачным курильщиком, который хлещет стопками абсент и с мрачным тяжелым обожанием рычащего льва смотрит на тебя, как на дешевую портовую…
- Ах, Лэви, как мне хорошо! – Воскликнул Джей, оборвав не радостный, но такой манящий поток моих мыслей.
- Мне тоже, Джей, о, мне тоже! – Шептала я, а он по-прежнему смотрел на меня со своим раболепским радостным счастьем…
- Как, скажите, сэр, мне искупить свою вину?! – возглашала я в стиле, наверное, заезженной школьной неумелой постановки по мотивам какой-нибудь шекспировской пьесы.
- Ах, леди, мне без вас и свет не мил! – Джей не понял фарса и стал вальсировать со мной по комнате, а на нас с немым по-старушечьи шамкающим «Фуу! Как неприлично!» зерцал павлин.
Дотанцевались мы до того, что я высунулась из окна, (в той - же великолепной одежде, как и была), и с въедливым французским акцентом закричала:
- Гу-у-утен мо-оргэн!
Мне откликнулись только голуби, с шелестом крыльев поспешно слетевшие в карнизов лабиринтов крыш. Голуби, река, мерцающая вдалеке крыши. Крыши. Крыши. Я нюхала воздух, совершенно забыв обо всех приличиях, солнце обжигало своим пыльным дыханием, я плыла словно в блаженстве.
А потом кто-то устало - сиплым голосом, подражая моему деланному акценту, прокричал мне в ответ:
- Уже гу-у-утэн аб-э-э-нд, милая мадемуазель!
Я засмеялась, однако мигом спряталась под подоконником. На полу Джей корчился от смеха, смотря на меня. Я не растерялась, сиганула через комнату за простыню, завернулась в нее в стиле римской матроны и по шею высунулась из окна, чтобы разглядеть человека, кричавшего в ответ мне.
Он, как оказалось, брел по улице, молодой, угрюмый (но не в том стиле, не про львиный рык), чем-то похожий на вчерашнего фонарщика, в помятом, грязном, но, несомненно праздничном костюме, с продавленной фетровой шляпой, из таких, что носят гангстеры из немых черно-белых лент и кривоватой но вполне - себе ничего аристократической тросточкой.
- Как вы догадались? – Спросила я с деланным театральным жестом (левой рукой, однако, придерживая простыню).
- О чем, сударыня? - Ни тени упрека, ни тени жеманности в голосе.
- Я только вчера прилетела из Парижа!
Незнакомый знакомец кивнул, приподняв шляпу на голове, должно быть с жестом некоего старинного поклона.
- На чем - же, сударыня?
- С пеной морской, с облаками! – Я ассистировала рукой Джею, и он быстро выдрал из павлина парочку перьев.
- Никому не разглашайте мою тайну! – Я кинула павлиньи перья вниз, они вздрогнули, прорезав воздух, солнце облепило золотой пылью зеленые полыхающие лепестки перышек, опустились на дорогу, ирреальные, словно создания какого-то замысловатого миража.
- Какую - же, сударыня? – Незнакомый знакомец поднял перья, и снова глянул на меня.
- Я – внучатая племянница Клеопатры!
А потом я срочно исчезла из окна, на самом деле ржала, скорчившись под подоконником. Джей тоже смеялся, но немного делано, я ухмыльнулась про себя, заметив в его взгляде жгучие нотки ревности.
- Ты разве не ревнуешь, когда жена кричит что-то посторонним голая из окна? – Провокационно спросила я.
- Безумно! Уже хотел побежать за револьвером, чтобы стреляться с этим бродягой, а потом подумал, что стреляться из-за такой сумасшедшей гетеры, как ты, неразумно и решил посмотреть до конца.
- Даже не Афродита? Всего-лишь сумасшедшая гетера… - Я кинула в Джея простынею, хихикая. – На Александра Македонского ты, впрочем, тоже не тянешь…
- Лэви! Ну, ты и засоня!
Я деловито притворилась, что продолжаю спать, хотя и знала, что под глазами непременно всплывут синие круги. Если он будет слишком увлечен работой, то не заметит. Остается только надеется, что в этом городке, ничем не отличающегося от любого другого, ему будет хорошо работаться.
Не ожидаясь моего долгого пробуждения, Джей босиком прошлепал в ванную. Я слушала шум плещущей на ободранный кафель воды, это воскресило акт обливания из окна мальчишки с котом, выполненный в моем повторении с одержимостью истинного экзорцизма, я вспомнила и фонарщика с напомаженными бычками, и «девочку» в разношерстном парике.
Усмехнулась про себя. Если бы Джей написал что-нибудь об этом, с каким упоением я бы читала это! Мне уже до чертиков надоело видеть, как он садится за свои блокноты, в очередной раз просматривает затертые библиотечные копирки про Фридриха Барбароссу и крестовые походы, садится писать, выпивая ритуальную половину чашку кофе. Если пишется хорошо, он позволял себе холодное пиво, или (в особенно-особенно хорошем случае) - виски. Обычно дело ограничивалось ритуальным кофе. Когда Джей писал рассказы, я обожала их читать, лежа на спине на диване, который вытаскивала на наш захламленный коробками и ящиками со всяким бабушкиным старьем, балкончик. Была в его рассказах - коротких и прозаично-лиричных, комическая боль нашего времени, герои были, как правило, яркими типажами, увиденными им где-то на улице или же в трамваях (сколько же старых трамвайных билетиков находила его мама в карманах пальто, подумать страшно!). Это было действительно интересно читать. Особенно тот рассказ, про француженку-певичку из кабаре, которую тоже звали Лэви. Джей очень переживал, когда давал мне на прочтение этот рассказ, он спрашивал, не обиделась ли я, когда он описал в танцовщице канкана некоторые мои черты. Я не обиделась. Обняла его и сказала, что если так пойдет дело дальше, я стану для него вечной Камиллой под кружевным зонтиком Прованса. Клод из него вышел не особенно поэтичный (но мы, конечно, не в Живерни живем), но рассказы действительно были хорошие.
А потом он захотел создать большой роман. И непременно про крестовые походы, Фридриха Рыжебородого и его доблестного сына, про мамелюков, Старца Горы с его сарацинами, про тамплиеров и все под проливным дождиком средневековья. Мы с ним сидели в библиотеке, Джей искал информацию, с утра до ночи сидел за протертыми столами под светом мигающей лампы, с головой погружался в скучнейшие тома жизнеописаний деятелей средневековья, корпел над манускриптами, выжимая из каждой заумной строчки важные и полезные детали (как будто по винограду ходил - босиком по спелым гроздьям в огромных чанах, а соку вытекало так мало). Потом, когда информация бызжела через край, мы срочно поженились и бросились в путешествие. Мы ведь искали город, где Джей сможет работать так, как ему хочется. Благополучно проматывали мое приданое и дедушкино наследство, колесили под куполом жары и пыли по стране. И вот… докатились до подобных комнат. Но, не знаю, может мне и нравилось здесь.
Когда Джей вышел из ванной, я устала притворяться спящей и стояла у окна, держа на весу один из его новых блокнотов, закутанная в стоящую колом простыню, как в тогу древних греков.
- Лэви! Отдай! – Рассерженно вскричал Джей, но Перикловой грозы не получилось – на махровом полотенце кто-то в незапамятные довоенные (Первой мировой, конечно) времена наштамповал рыжих пузатых собачек с ухмыляющимся единственным глазом (хоть они и были изображены «в профиль», сходство с циклопом было, и было немалое) и желтой косточкой в зубах; теперь эти собачки глазели на меня блестящими глазками, да к тому-же долговязый по - подростковому нескладный вечно неловкий и неуклюжий Джей так потешно тянул шею, что я, прекрасно понимая, что это неправильно, засмеялась.
Джей сконфуженно уселся на кровать, стал рассматривать павлиний хвост, словно не обращая на меня внимания, его вид должен был выражать, верно, обиду, вселенское разочарование, великую растерянную лиричность, но собачки продолжали притворно скалиться, его поникшие сутулые плечи так напоминали детские, что я просто не могла не рассмеяться.
Я смеялась долго и заразительно, Джею ничего не оставалось делать, как присоединиться ко мне. Я чувствала болезненный укол совести, но мне было так потешно. Всегда было страшно потешно вместе с Джеем, что я продолжала смеяться.
- Вот увидишь, я напишу! – Джей говорил голосом плаксивого маленького ребенка, у которого взрослые зачем-то отобрали желтую пластмассовую уточку, а объяснить зачем – забыли.
- Что напишешь?! – Я театрально повернулась к нему и картинным жестом «сорвала покровы»- откинула в угол скомканную простыню, стоя в классическом каноническом одеянии Евы, спиной к окну, улыбалась так заразительно и мило, что Джей скоро смотрел на меня с счастьем. Не, не с таким, как у нормального двадцатилетнего парня, но со щенячьим обожанием. Мы обнимались (мне подмигивали собачки на его полотенце), я думала, что лучше уж Джей будет по-детски наивным писателем, чем угрюмым мрачным курильщиком, который хлещет стопками абсент и с мрачным тяжелым обожанием рычащего льва смотрит на тебя, как на дешевую портовую…
- Ах, Лэви, как мне хорошо! – Воскликнул Джей, оборвав не радостный, но такой манящий поток моих мыслей.
- Мне тоже, Джей, о, мне тоже! – Шептала я, а он по-прежнему смотрел на меня со своим раболепским радостным счастьем…
- Как, скажите, сэр, мне искупить свою вину?! – возглашала я в стиле, наверное, заезженной школьной неумелой постановки по мотивам какой-нибудь шекспировской пьесы.
- Ах, леди, мне без вас и свет не мил! – Джей не понял фарса и стал вальсировать со мной по комнате, а на нас с немым по-старушечьи шамкающим «Фуу! Как неприлично!» зерцал павлин.
Дотанцевались мы до того, что я высунулась из окна, (в той - же великолепной одежде, как и была), и с въедливым французским акцентом закричала:
- Гу-у-утен мо-оргэн!
Мне откликнулись только голуби, с шелестом крыльев поспешно слетевшие в карнизов лабиринтов крыш. Голуби, река, мерцающая вдалеке крыши. Крыши. Крыши. Я нюхала воздух, совершенно забыв обо всех приличиях, солнце обжигало своим пыльным дыханием, я плыла словно в блаженстве.
А потом кто-то устало - сиплым голосом, подражая моему деланному акценту, прокричал мне в ответ:
- Уже гу-у-утэн аб-э-э-нд, милая мадемуазель!
Я засмеялась, однако мигом спряталась под подоконником. На полу Джей корчился от смеха, смотря на меня. Я не растерялась, сиганула через комнату за простыню, завернулась в нее в стиле римской матроны и по шею высунулась из окна, чтобы разглядеть человека, кричавшего в ответ мне.
Он, как оказалось, брел по улице, молодой, угрюмый (но не в том стиле, не про львиный рык), чем-то похожий на вчерашнего фонарщика, в помятом, грязном, но, несомненно праздничном костюме, с продавленной фетровой шляпой, из таких, что носят гангстеры из немых черно-белых лент и кривоватой но вполне - себе ничего аристократической тросточкой.
- Как вы догадались? – Спросила я с деланным театральным жестом (левой рукой, однако, придерживая простыню).
- О чем, сударыня? - Ни тени упрека, ни тени жеманности в голосе.
- Я только вчера прилетела из Парижа!
Незнакомый знакомец кивнул, приподняв шляпу на голове, должно быть с жестом некоего старинного поклона.
- На чем - же, сударыня?
- С пеной морской, с облаками! – Я ассистировала рукой Джею, и он быстро выдрал из павлина парочку перьев.
- Никому не разглашайте мою тайну! – Я кинула павлиньи перья вниз, они вздрогнули, прорезав воздух, солнце облепило золотой пылью зеленые полыхающие лепестки перышек, опустились на дорогу, ирреальные, словно создания какого-то замысловатого миража.
- Какую - же, сударыня? – Незнакомый знакомец поднял перья, и снова глянул на меня.
- Я – внучатая племянница Клеопатры!
А потом я срочно исчезла из окна, на самом деле ржала, скорчившись под подоконником. Джей тоже смеялся, но немного делано, я ухмыльнулась про себя, заметив в его взгляде жгучие нотки ревности.
- Ты разве не ревнуешь, когда жена кричит что-то посторонним голая из окна? – Провокационно спросила я.
- Безумно! Уже хотел побежать за револьвером, чтобы стреляться с этим бродягой, а потом подумал, что стреляться из-за такой сумасшедшей гетеры, как ты, неразумно и решил посмотреть до конца.
- Даже не Афродита? Всего-лишь сумасшедшая гетера… - Я кинула в Джея простынею, хихикая. – На Александра Македонского ты, впрочем, тоже не тянешь…
Дина Бурсакова, 16 лет, Новосибисрк
Рейтинг: 3
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |