Полина Широких, 16 лет
***

Раиса Ивановна медленно открыла глаза. Она всегда вставала по будильнику. Даже теперь, когда будильника не было, она открывала глаза ровно в десять утра, вставала с кровати, подходила к голой стене и тупым ножиком с зазубринами ставила очередную черточку. Раньше она выцарапывала их на обоях, но теперь их не осталось. Последний кусок отмокал в маленькой кастрюльке на плите. Шел сто второй день блокады. На серой от грязи и пыли стене было ровно сто две черточки. Раиса Ивановна была одинока. Теперь. Три недели назад пришла похоронка, на которой холодными острыми буквами было выведено имя сына Раисы Ивановны. Она просто посмотрела на бумагу и перевернула портрет, одиноко стоящий на тумбочке, светлыми глазами вниз.
Каждое утро Раиса Ивановна смотрела сквозь грязное окно на грязное небо ровно три минуты, после чего по-старушечьи одевалась и выходила наружу. Сегодня шел снег. Несмотря ни на что снег оставался абсолютно белым. Раиса Ивановна поплотнее натянула на голову старую серую шаль и побрела вдоль развалин домов. В ее желудке ничего не было со вчерашнего дня, но ее это никак не волновало. Словно тело жило отдельно от всех остальных органов. Телу надо было двигаться, нагибаться и поднимать отсыревшие деревяшки с земли. Ножка стула, которую подняла Раиса Ивановна, оказалась неровной и впилась в ладонь, оставляя множество маленьких царапин и несколько заноз. Сзади кто-то громко звал кого-то домой. Впервые за этот день Раисе Ивановне подумалось, что ей звать домой некого, и она продолжила размеренно, не спеша поднимать остатки дверей, щепки от тумбочек и комодов. Деревяшки бесшумно падали на дно потертой тряпичной котомки, будто совсем не задевая друг дружку. Раиса Ивановна что-то тихо напевала под нос, сгорбленно и неуклюже огибая торчащие из земли металлические стержни и куски бетона, сталактиты Ленинграда. У нее была работа. Или то, что называли работой. Сейчас, когда котомка наполнится доверху, Раиса Ивановна понесет ее к зданию Института Растениеводства. Кем она была в нем - непонятно. Может, младший научный сотрудник, может, просто уборщица или сторож. В условиях блокады все внезапно стали равны: они все по очереди сторожили большой шкаф с семенами, оберегая коллекцию от мародеров. Но что могут сделать несколько робких старушек против толпы голодного народа?
До здания института около двух часов быстрым шагом, и Раиса Ивановна не спешила, делая остановки через каждые десять-двадцать шагов. Возраст не позволял идти быстро, хотя, кажется, побежать вперед было бы так просто, да только вот ноги уже не несут. А снег все падал, укрывая белым пеплом серую шаль. Раиса Ивановна напевала.
По пути она встретила двух или все же трех детей в обносках, бегущих куда-то по развалинам домов. Они кричали и размахивали руками с такой силой, словно хотели подняться в воздух. А после кто-то из них упал вниз, и они снова кричали, громче, пронзительнее. А деревяшек в котомке было уже больше половины. Раиса Ивановна напевала, поднимая с покрывшегося снегом обломка маленькую дощечку. На ощупь она была влажная, крошилась в руке.
Идти было тяжело, воздух давил на хрупкую сгорбленную фигуру.
Вот показался, еще целый, институт Растениеводства. Он уходил вверх, словно поддерживая небо над руинами. Раиса Ивановна засеменила к зданию, периодически спотыкаясь и заваливаясь вбок.
Котомка наполнена доверху, некоторые деревяшки уже падают на покрытые снегом останки домов, а Раиса Ивановна все подкладывает и напевает.
Двери института покрыты глубокими царапинами. Каждый день они появляются тут словно из ниоткуда.
Дрожащими морщинистыми руками Раиса Ивановна попыталась вставить ключ в амбарный замок, деревяшки из котомки с оглушающим стуком начали падать на землю, рассыпаясь в труху. Солнце катилось вниз.
Внутри, кажется, еще холоднее, ветер прорывался сквозь разбитые окна, змеем скользя между высокими стеллажами. Раиса Ивановна, напевая, стала подниматься по шаткой лестнице наверх. Шаль сползала с покатых плеч.
Надо подняться наверх, чтобы высыпать деревяшки в печь. И Раиса Ивановна поднималась, поглаживая уголок котомки, словно котенка. Под ее ногами скрипели доски, которые тоже могут пойти на растопку, и она остановилась в задумчивости: а не выломать ли их, чтобы затем положить в котомку.
Печь наверху почти остыла, всю ночь простояв без отопления, и Раиса Ивановна, аккуратно открыв еле теплую заслонку, засыпала деревяшки внутрь. Меньше половины котомки. На серой шали медленно таяли снежинки.
Печка горела тихо, потрескивая искрами, как старушка - костями.
Раиса Ивановна побрела к шкафу с зернами. Несмотря на голод, ей и в голову не приходило открыть один из примерзших ящичков и забрать оттуда хоть одну песчинку.
Шкаф блестел в тусклом закатном свете, будто покрытый инеем. А может и покрытый. Когда Раиса Ивановна садилась на пол, прислоняясь к нему, она не приглядывалась. Да и что бы она увидела без очков, давно погребенных под развалинами дома, в котором когда-то жила ее сестра.
Раиса Ивановна тихо напевала, стараясь не закрывать глаза. Снег падал все медленнее.
На завтрашнее утро в институте найдут лишь закостеневшее тело с котомкой, прижатой к груди, да остывшую печку. Возможно, покачают головой и проверят, на месте ли зерна. И рамка, опущенная фотографией вниз, в маленькой квартирке с порезанными стенами, будет покрываться пылью, слой за слоем.
А пока Раиса Ивановна напевала, все ниже опуская веки.

Полина Широких, 16 лет, Санкт-Петербург

Рейтинг: 4