Ноябрь на удивление оказался теплым. И хотя я все время ожидал наступления холодов, и даже каждое утро подбегал к термометру за окном кухни, чтобы убедиться, что землю, наконец, засыпал первый снег, он все время показывал десять градусов выше нуля. Унылые дни рождались с восходом солнца и медленно угасали с его закатом, а потом один за другим исчезали в бескрайнем прошлом. Только память моя иногда напоминала о том, что что-то было и чего-то не стало, и что что-то надолго застряло в ней тяжелой болевой точкой.
В один из таких ноябрьских дней я медленно шел домой из школы. Ехать трамваем мне не захотелось, и я решил использовать последние теплые дни, чтобы немного прогуляться. На полпути я вспомнил, что у меня в ранце залежался бутерброд – большой кусок батона с толстым куском ветчины. Мой аппетит тут же проснулся, и я выудил бутерброд из пакета и поднес его к своему рту…
Эта собака, словно привидение, мгновенно оказалась прямо у моих ног. Я резко остановился и от неожиданности вытаращился на непрошеного… непрошеное… Я так и не смог подобрать нужное слово по отношению к этому бродячему существу.
Она уселась передо мной и уставилась на меня долгим голодным взглядом, а я застыл перед ней, как статуя, не зная, что делать. Потом у меня возникла мысль, что собака хочет съесть мою ветчину. Я с жалостью посмотрел на свой бутерброд, потом на непрошенного… гостя?.. проходимца?..
Собака, подняла левую лапу и преспокойно приложила ее к моей новой куртке. Волна отвращения мгновенно пронеслась по мне.
– Пошла! Пошла вон! – рявкнул я, отскакивая в сторону. – Давай, двигай! Чего прилипла ко мне? Больше нечем заняться? Иди, погуляй! С другими собачками побегай! Давай, беги отсюда!
Животное внимательно выслушало мой дурацкий монолог, свесив длинные уши и наклоняя голову то в одну сторону, то в другую. Мне показалось, что она поняла мое отрицательное отношение к ее непрошеному появлению, так как она не пошла за мной следом, когда я двинулся дальше, пытаясь счистить грязное пятно с куртки. Потом я жизнерадостно поднес свой бутерброд ко рту, намере-ваясь разделаться с ним в один присест. И тут же я почувствовал, как что-то гладкое и липкое проползло по моей левой руке. Я оглянулся.
Опять эта собака! Она лизнула мою руку! Я вздрогнул от гадливого чувства и вытер руку о джинсы. Чего ей надо? Мой драгоценный аппетитный бутерброд? Еще чего! А килограмм мяса, который лежит в нашем холодильнике, ей не надо? А, может, еще добавить для закуски морковку, свеклу и картошку?.. Мне вдруг стало так смешно, что я даже заулыбался этой дворняжке с дурацким хвостом в виде бублика. Ну и хвост! Какая гадость! Вот уж природа наградила! Лучше бы он стоял торчком, как у нашего кота Тома! Я представил непрошенного… попутчика с прямым, как палка, черным хвостом, и еще больше развеселился.
Пока эти мысли жужжащим роем проносились в моей голове, собака снова плюхнулась на тротуар у моих ног, а глаза ее так и примагнитились к моей еде. На этот раз мне стало не по себе. Я внимательнее пригляделся к морде собаки, перевел взгляд на ее глаза и замер от удивления: у животного были большие, яркие, чистые, голубые глаза.
“Ну вот”, – подумал я, – “бублик с голубыми глазами!” Я стоял и разглядывал дворняжку, все больше и больше находя ее просто мерзкой. Цвет ее короткой шерсти невозможно было точно определить. Скорее она была многоцветной. Я видел в одном фильме гадких пятнистых гиен. Вот эта точно на нее похожа. Эта дворняжка была какой-то жуткой смесью чего-то с чем-то. Ножки маленькие и кривые. Непонятно, как они держали толстое круглое тело. Морда короткая. Челюсти слегка приоткрыты, и наружу выпирали два ряда мелких и острых зубов. Уши длинные и обвисшие. Я вспомнил, что у гиен они короткие и остроконечные. Ну а хвост… этот хвостик… такой противный… такой закрученный… рулет какой-то! Этот хвост меня просто доставал!
Животное несколько секунд молча сидело возле меня, явно выпрашивая мой бутерброд. И тут его челюсти слегка приоткрылись, и из ее пасти тонкой густой струйкой медленно потекла блестящая клейкая жидкость. Я содрогнулся от отвращения. Все, с меня хватит! Я двинулся дальше и медленно обошел это чучело. Собака засеменила следом и сбоку уставилась на мою руку с зажатым в ней бутербродом тяжелым жадным взглядом. И вдруг мне на мгновение представилось, как она впивается в него своими острыми зубами и отгрызает его вместе с моей кистью и убегает, унося оба предмета в неизвестном направлении.
Я размышлял несколько секунд. Потом слова сами вылетели из моего рта.
– Ты, наверно, голодная! – спросил я утвердительно. – Или у тебя маленькие собачонки голодные? Нет, скорее, маленькие гиенки! Ну, ладно, – сказал я и с сожалением посмотрел на свой бутерброд. – Я поем дома, а ты забирай это и беги, пока я не раздумал.
Я наклонился и положил свой завтрак на еще зеленую траву газона. Собака подскочила к нему, аккуратно взяла его, зажав зубами за кончик, и резво побежала прочь от меня. Тут только я заметил, что это была не собака, а пес. Он, не смотря по сторонам, вылетел на дорогу, бесцеремонно пересек ее у самых колес автобуса, потом перебежал трамвайную линию и скрылся из виду.
А я двинулся дальше, стараясь побыстрее выкинуть из головы это происшествие и саму собаку со странными голубыми глазами. Дома решил, что вся эта история не стоит того, чтобы забивать ею свою голову и головы моих родителей, и ничего не стал рассказывать им.
На следующий день мать вручила мне такой же бутерброд с ветчиной. На большой перемене я успел отгрызть от него половину, потому что прозвенел звонок на следующий урок. Я аккуратно уложил остаток в один из карманов ранца и тут же забыл о нем.
Поскольку погода была такой же приятной, как и днем раньше, я отправился домой по тому же пути, что за день до этого.
На полпути от дома меня встречала… Та Самая уродливая уличная дворняжка… Мое дыхание остановилось. Мои ноги онемели от ужаса. Нет, я, конечно, не боялся этой… этого… ну, в общем, маленького монстра. Просто его вид внушал мне такое отвращение, что у меня возникла мысль пнуть его ногой со всей силой, так, чтобы он улетел от меня куда-нибудь подальше и навсегда исчез с моего пути.
Пес тем временем преспокойно подбежал ко мне на своих кривых коротеньких лапках и гавкнул. Мне показалось, что сделал он это довольно дружелюбно. Потом радостно завилял своим мерзким бубликом и попытался снова оставить отпечатки своих лап на моей куртке. Я вовремя отскочил в сторону, и коротышка плюхнулся на асфальт, продолжая награждать меня знаками внимания и любви. Меня затошнило от этих знаков, и я, не останавливаясь, молча продолжил идти к дому.
Бублик, как я мысленно назвал животное, которое без спроса набивалось мне в друзья, неотступно следовал за мной, подпрыгивая и повизгивая от радости. Кажется, этот бродяга еще чего-то хочет получить от меня, подумал я. Ага, сейчас! Подожди немного, я тебе сейчас наш холодильник притащу!
Я молча двигался вперед, стараясь не подпускать к себе грязную псину. Через минуту я вдруг вспомнил о половинке завтрака, которая лежала в моем ранце, и стал размышлять, отдать ее Бублику или не отдать. Я не хотел ее отдавать. Мне очень хотелось съесть ее самому. От ощущения, что у меня во рту удобно расположился кусок вкусной сочной ветчины, мое настроение тут же улучшилось. Но я постарался удержаться от желания немедленно расправиться с бутербродом. Я молча достал его и на этот раз не положил его на землю, а протянул прямо к безобразной пасти собаки. Бублик благодарно тявкнул и осторожно взял бутерброд кончиками зубов. Потом развернулся и побежал к дороге, которую пересек без всякой опаски, и через несколько секунд исчез за кустами.
Третья встреча состоялась на следующий день на том же самом месте, что и предыдущие. Псина терпеливо поджидала меня, и когда она увидела и узнала меня, бросилась мне навстречу, радостно размахивая своим рулетом. Я вынул очередной, недоеденный бутерброд и выдал его попрошайке. Он, как и прежде, взял его за кончик и засеменил в том же самом направлении, что и прежде.
Я стоял и долго наблюдал за ним. Потом мне в голову пришли неожиданные вопросы: почему эта дворняжка не съедала свою добычу на месте? куда она относила мои бутерброды? кому она их отдавала? может, она съедала их тайком, чтобы никто не видел? а может, она устроила себе укромный тайничок и складывала там еду про запас?
Мне расхотелось идти домой. Плохо соображая, зачем я это делаю, я быстро пошел вслед за собакой. Я шел очень быстро и вскоре догнал ее. Она продолжала бежать, не оглядываясь. Через пару минут она свернула направо к зарослям лугопарка и через мгновение скрылась за буграми. Я ускорил шаг и двинулся в том же направлении. Через некоторое время я уже раздвигал голые ветки кустарника и еще через пару минут оказался на крошечной полянке. На краю ее был сооружен навес из веток. На ветки были наложены грязные куски картона и полиэтиленовой пленки.
Я осторожно приблизился к навесу. И хотя была середина дня, я немного боялся, так как уже появились первые признаки наступающих сумерек. Сердце мое быстро билось от страха, и я чувствовал его гулкие удары. Мое дыхание стало тяжелым и прерывистым. Я боялся. По-настоящему боялся. Мало кто отважился бы заходить в дебри лугопарка даже днем, когда его освещают успокаивающие лучи солнца. Слишком много я слышал разговоров о бездомных бродягах и исчезновениях людей в этих местах. А сейчас, когда солнце неуклонно опускалось за крыши высотных домов, придти сюда было просто глупо и опасно.
На мгновение я даже остановился и уже почти развернулся, чтобы поскорее бежать с этого жуткого места, когда из-под полиэтиленовой занавески вдруг появилась знакомая безобразная морда. Я сразу узнал Бублика. Пес выскочил наружу и стал громко лаять, кружась вокруг меня.
– Кто там? – раздался сиплый мужской голос из шалаша. А потом полянку заполнили ужасные звуки хриплого кашля.
Мои ноги онемели от ужаса. Я мгновенно представил себе кошмарную картину: из шалаша вылезает страшный бородатый мужик с длинными корявыми руками, в каждой из которых зажаты огромные топоры, и эти топоры медленно взлетают в воздух, медленно летят прямо на меня и медленно…
– Это я, – пролепетал я слабым голосом.
– Понятно, что не я, – ответил голос в перерыве между приступами кашля. – Ты что, ребенок?
– Нет, – вяло отозвался я. Мой голос еще больше ослабел, а ноги стали ватными, как иногда говорила моя мать, когда очень уставала. – Я не ребенок.
– Ну, хорошо, неребенок, входи, раз уж оказался тут.
Я стал быстро размышлять: входить или нет. А вдруг там целая банда бездомных головорезов? А вдруг им нечего есть, и они меня?.. С другой стороны, там вроде был один голос…
– Входи, не бойсь, я тебя не съем. Я вообще-то не ем маленьких детей, – просипел голос, а вслед за этим, раздалось такое гнусное ржанье, что я уже готов был без оглядки мчаться подальше отсюда, туда, где много людей, а еще лучше –прямо к себе домой.
– Да ладно, я пошутил, – сказал мужчина в шалаше, – заходи.
И я решился. Найдя разрез между кусками пленки, я нагнулся, чтобы не удариться головой о низкую крышу, и буквально вполз вовнутрь. Здесь передо мною предстала еще более мрачная картина, чем та, которую я себе мысленно рисовал. Почти все пространство внутри шалаша занимала лежанка, сделанная из мелких кусочков веток. На ней были постелены грязный рваный матрас, на матрасе лежали куски тряпок, которые раньше, очевидно, были одеждой. В полутьме шалаша я успел разглядеть старые брюки, рубашки, засаленный джемпер и куртку. На всем этом тряпье лежал мужчина лет пятидесяти, укутанный в такие же грязные тряпки. На голову его была натянута черная засаленная вязаная шапочка с огромной дырой. Лицо мужчины заросло седыми волосами. Он тяжело и прерывисто дышал. Из его полуоткрытого рта раздавались хриплые звуки. И не только звуки, а еще и плохой запах. Весь шалаш был заполнен отвратительным смрадом давно не мытого тела и грязной вонючей одежды.
Я мгновенно устал от общения, которое еще даже не началось, и собрался было попрощаться с хозяином этой мусорной свалки и с миром покинуть гадкое место, но не успел даже рот открыть.
– Присаживайся, а то потолок мне проткнешь головой.
Я огляделся, пытаясь обнаружить стул в этом убогом жилище. Ничего похожего на стул я не увидел. Тогда я с трудом примостился на деревянном ящичке для апельсинов возле ног бомжа.
– Как тебя зовут, пацан? – спросил человек на лежанке.
– Саша, – ответил я автоматически не своим голосом. – А вас? – более глупая идея мне в голову никогда не приходила.
Мужчина некоторое время молчал.
– Виктор. Виктор Васильевич, – ответил он, наконец, всматриваясь в меня. – Что ты тут делаешь, пацан? Ты что, не знаешь, что таким, как ты, здесь не место?
– Знаю.
– Если знаешь, зачем ходишь здесь?
– Ваша собака… – начал я неуверенно. – Просто я увидел, что она мой бутерброд понесла сюда… вроде.
– А-а-а, – протянул бомж, – так ты хочешь забрать его обратно?
– Нет, – поспешно сказал я, – просто я подумал, может щенята у нее тут.
– Нет тут никаких щенят, – резким голосом выдохнул бродяга. – Это он мне жратву носит. А зовут его Витязь!
Я чуть не подпрыгнул от удивления. Ничего себе кличка. Как раз для этой замызганной гиены. Бублик в это время уже успел пристроиться калачиком у груди бомжа. Он уставился в меня немигающим взглядом, а из полуоткрытой пасти, из которой торчали острые хищные зубки, высунулся кончик розового языка, который там и застрял неподвижно. К моему горлу подступила тошнота.
– Ну, ладно, я пойду, – быстро сказал я, поднимаясь с намерением поскорее покинуть это ужасное место. Никакой симпатии или жалости этот бомж мне не внушал.
– Что, не хочешь поговорить?
Я замялся.
– А о чем?
– Ну, о том, о сем. О себе, как ты учишься, наверное, двоечник?..
– Как вы догадались? – спросил я резко. – Самый главный двоечник в школе!
– Ух, ты! Какой нервный! Ну, а отец, мать у тебя есть?
Я неожиданно разозлился.
– У меня-то есть, а у вас? Вы тут что делаете? Почему вы дома не лежите? Наверное, жена выгнала? – со злостью выплюнул я все свое отвращение в лицо человеку, который потерял человеческий облик.
Бродяга от удивления даже рот открыл.
– Ну, ты, парень, даешь!
– Ничего я не даю. Просто вам нужно пойти домой. Не можете же вы здесь зимой жить!
– Как ты узнал, что меня жена выгнала?
– Я просто так сказал. Я не знал. Что, поругались?
– Ну… как тебе сказать… – мужчина замялся, видимо не зная, стоит ли со мной откровенничать или нет. Наконец решился.
– Я сам виноват. Слишком много пил, вот и допился.
– А что, больше вам некуда было пойти?
– Ну… сначала жил у друга, а потом и он меня вытурил.
– А что, родители или родственники не могли вас взять?
– Нет у меня никого. Я из детдома. Слышал о таких?
– Слышал, – буркнул я, мечтая о том, чтобы этот болтун поскорее выпроводил меня.
– Единственные родственники – жена и дочь. Верой зовут.
– Кого – дочь или жену?
– Дочь. Жена у меня еще та, не хочу о ней говорить.
– А чего на работу не устроитесь, там общежитие могут дать. Или вы не умеете ничего делать?
– Умею, умел вернее. Я был учителем, учителем математики. Десять лет работал в сельской школе. Пока не запил. Вытурили меня и оттуда за пьянку. Однажды на урок пришел навеселе, директриса подловила и предложила написать заявление по собственному желанию, хотя желания у меня никакого не было. Сам виноват. Все водка проклятая, она меня доконала.
– Так бросили бы пить! Очень трудно было? Что, слабак что ли? – бросил я грубо в лицо бомжу.
Бродяга долго не отвечал. Он смотрел на меня тягучим пронизывающим взглядом.
– Ну, ладно. Иди, пацан, домой. А то тебя родители уже ждут не дождутся.
– Что, испугались? Не знаете, что ответить? – со злостью сказал я. – Вот поэтому вы и становитесь бомжами, что не знаете, что ответить, когда у вас какие-то трудности.
– Не болтай глупости. Иди лучше домой.
Я повернулся к человеку спиной, готовясь покинуть это зловонное место.
– Больно едкий ты на язык, – за моей спиной раздался хриплый голос, а вслед за ним тяжелый, со свистом, кашель.
Это заставило меня обернуться.
– Вернулись бы вы к себе домой, попросили бы прощения. Ваша жена вас простит.
– Откуда ты знаешь, что простит.
Я чуть не рассмеялся.
– Вы посмотрите на свой вид. Она как увидит вас, так сразу простит и примет обратно.
– Какой ты грамотный, я посмотрю. Не простит она меня и не примет. Обидел я ее очень, ну и… ну… ну, в общем, стукнул ее чуть кулаком… Все водка проклятая, совсем мозги поехали. Не знал, что делаю. Позвала она своего братца, ну и… и… вышиб он меня из хаты.
Я стоял, не зная, что сказать.
– Да потом, поздно мне возвращаться, – продолжил бомж, укладываясь на спину.
– Что ж так? – спросил я равнодушно.
– Да так. Я уже полный доходяга. Проживу еще день-два и на тот свет. Пора уже.
– А что, вам так много лет, что уже пора? – спросил я просто так, переминаясь с ноги на ногу.
– Мне? Тридцать шесть, – в голосе бомжа прозвучала едва прикрытая горечь.
Я недоверчиво посмотрел на него, пытался рассмотреть лицо мужчины, но оно почти полностью обросло седыми волосами, да и в наступающей темноте невозможно было что-либо разглядеть. К тому же голос у него был как у старика: резкий и скрипучий.
Тут мне в голову пришла хорошая, как мне показалась, идея.
– Давайте мы вызовем вам скорую помощь. В больнице вас подлечат, а потом… – я замолчал, не зная, что дальше сказать и чем ему еще помочь.
– Нет нужды. Все. Уже поздно. Давай вали домой, мальчик. Иди уже, – сказал он слабым голосом. Мне показалось, что он засыпает.
Я молча откинул край пленки и, пригнувшись, вышел из жилища бомжа. Сзади раздался надрывный кашель, а потом бездомный бросил мне вдогонку:
– Я скажу Витязю, чтобы он проводил тебя до дороги. Все-таки не так страшно тебе будет. Витязь иди! Быстро, до дороги, а потом обратно!
Собака послушно вскочила, выскользнула из-под навеса и побежала вперед по тропинке, ведущей к дороге и человеческим жилищам. Я молча пошел следом, не прощаясь с человеком, которого раздавили его собственные слабость и глупость. Настроение мое было мрачное, а мысли невеселые.
У дороги Бублик-Витязь остановился, повернулся ко мне, негромко тявкнул и побежал обратно в лесопарк, к своему хозяину-неудачнику, а я быстро двинулся к своему собственному теплому и уютному дому, темневшему невдалеке. Была уже почти половина пятого, но темнота уже успела окутать город. Только улица была ярко освещена придорожными лампами, и тысячи светящихся окон говорили, что там, за ними живут нормальные люди.

– Где ты был так долго? Я уже в школу звонила. Там сказали, что все давно ушли домой, – встретила меня мать на пороге, в голосе ее звучало беспокойство.
Я рассказал ей о встрече с бомжем, не вдаваясь в подробности.
– Ну, вообще то, он не бомж, – сказала мать, внимательно выслушав меня.
– А кто, если не бомж?
– Бездомный человек.
– А что такое бомж? Все говорят бомж, бомж, а что это?
– Бомж означает ‘без определенного места жительства’. Такое сокращение. Это плохое слово, если его вообще можно назвать словом. Обезличивающее личность. В нем вообще нет упоминания человека. Непонятно, кто это человек или собака. Мне не нравится это слово.
– Зато нашей милиции очень нравится.
– Это почему?
– Она ничего с ними не делает, не ловит, не забирает куда надо.
– Ну, не знаю. Думаю, что милицию тошнит от этих бродяг, но она ничего не может с ними поделать. Эти люди не любят или не хотят работать, зато любят бродить, где попало, и ночевать, где придется.
– Тебе их не жалко?
Мать пожала плечами.
– Они сами виноваты. Какая им польза от нашей жалости!
– Может, позвоним в скорую помощь? Пусть приедет и заберет его в больницу. Он еще может вернуться к своей жене и дочке.
Мать на минуту задумалась.
– Уже поздно и темно. Пусть переспит эту ночь в своем шалаше. Сейчас достаточно тепло, а завтра утром я вызову скорую помощь, и его отвезут в больницу. Там его отмоют и приведут в божеский вид. Ну и… все решится.
Я посмотрел на термометр за окном. Он показывал десять градусов тепла. Пожалуй, мать права. Дождемся утра и вызовем скорую и чем-то поможем этому бом… бездомному человеку. До самой ночи мысли о человеке, брошенном всеми, умирающем в одиночестве темном холодном лесопарке, не покидали меня, пока я не заснул беспокойным сном.
Утром я вскочил в семь часов и стал будить мать. Она недовольно пробурчала:
– Куда ты так торопишься? Ничего с твоим бродягой не случится. Позавтракай сначала.
– Давай сначала отправим его в больницу, а потом я поем, – сказал я, подавая ей трубку телефона.
Мать молча набрала номер, потом долго разговаривала по телефону. Наконец отключилась.
– Не очень то там обрадовались, скажу тебе. Но вообще-то сказали, что пошлют машину, как только освободится. Надо ждать. Пойдем встречать ее около трамвайной остановки.
– Я сам могу встретить, тебе не обязательно выходить, – крикнул я, уже натягивая на себя куртку.
– Ты уверен, что найдешь это место? Давай я пойду с тобой. Все-таки там довольно опасно ходить одному.
– А вчера не опасно было? Тем более в темноте. К тому же со мной будет врач из скорой помощи. Ничего не случится. Все, я пошел.
Я выскочил за дверь и побежал к трамвайной остановке встречать машину скорой помощи, а мать что-то кричала мне вслед, но я ее уже не слышал, полностью захваченный мыслями о больном бездомном человеке.
Улица встретила меня пронизывающим холодом. Температура за ночь резко опустилась. Я пожалел, что не взглянул на термометр перед уходом. Моя куртка была довольно легкой, и я сразу почувствовал, что замерзаю. Улица была пустынной. По дороге проехала пара машин и микроавтобус. Несколько пешеходов спешили на остановку. Шел мелкий колючий снег. Двадцать девятое ноября. Наконец явилась непрошеная зима.
Я простоял пять минут, потом еще десять минут, часто поглядывая на часы в мобильнике. Еще десять минут. Снег стал падать большими мягкими хлопьями. Я топтался на месте, вглядываясь то в одну сторону дороги, то в другую, не зная, откуда приедет скорая. Потом часы показами десять минут девятого. Все! Опоздаю в школу, подумал я раздраженно. И все из-за этого бом… бездомного дядьки. Зачем я только с ним связался. Нужно было мне тащиться к нему и болтать! Когда же они приедут, наконец?
Машина подъехала неожиданно и тихо остановилась прямо возле меня. Окно кабины опустилось, и толстый молодой врач спросил меня:
– Вы вызывали скорую?
– Да.
– Ну и где он, этот ваш бомж? – в голосе врача звучала неприкрытая брез-гливость.
– Вон там, в кустах, – я рукой показал в сторону сухих зарослей.
– Понятно. Туда может машина проехать?
– Не знаю. Немного можно проехать по той дороге, а потом через кусты пеш-ком.
– Садись сюда, – показал мне врач на соседнюю дверь. Я быстро забрался в фургон и уселся рядом с молодым медбратом. – Все, поехали, Славик!
Машина медленно двигалась по бугристой дороге, пока я не сказал, где остановиться. Мы втроем вышли из нее, и я пошел впереди, показывая путь к жилищу бездомного. Тонкий слой снега мягко вдавливался в мокрую землю под нашими ногами.
Наконец показался знакомый шалаш. Врач первым подошел к нему и сорвал кусок полиэтиленовой стенки, освобождая проход внутрь. Потом, пригнувшись, вошел. Места для всех там не было, поэтому мы с медбратом остались около входа, пытаясь заглянуть в шалаш. Медбрат, наконец, догадался сорвать почти всю пленку, и мы увидели лежащего мужчину и его собаку. Глаза бездомного были закрыты. Возможно, он еще спал. Врач нагнулся к нему и брезгливо взял его за руку. Подняв ее, он освободил кисть и запястье от грязного, поношенного пальто.
– Все, – сказал он. – Готов. Твердый как кусок льда и никакого пульса. – Иди принеси старое одеяло, там, под боковым сиденьем поищи, – обратился он к медбрату. И позови Славика, пусть поможет перенести тело в машину.
Медбрат ушел, а я стоял в немом оцепенении, дрожа от холода и злости на самого себя. Почему я не уговорил мать вызвать скорую вчера. Тогда еще было не поздно. Можно было спасти этого человека. Я смотрел на замершее тело бездомного и собаку, которая притулилась между его телом и рукой, положив свою безобразную голову ему на плечо. Так они и заснули вместе непробудным сном.
Медбрат вернулся вместе с водителем. Они расстелили одеяло рядом с бездомным и, взяв его за штанины и пальто в плечах, приподняли с его ложа.
– Уберите сначала собаку, – распорядился врач, когда увидел, что мертвое животное поднимается вместе с мертвым человеком. – Отдерите ее от мужика… Так, хорошо… Вон туда, в кусты брось … Давайте кладите его поскорее.
Бездомного кое-как уложили на одеяло и понесли, словно мешок с картошкой, к машине. Здесь водитель открыл задние двери, и оба мужчины с трудом просунули мертвеца внутрь, уложив его не на носилки, а прямо на пол. Водитель захлопнул двери. Все уселись на свои места, и врач обратился ко мне.
– Ты с ним разговаривал?
Я молча кивнул.
– Он сказал, как его зовут и откуда он?
– Он сказал, что его зовут Виктор Васильевич. Он из какого-то села. Был там учителем математики.
– Больше ничего не сказал? Это все?
– Да. Еще ему тридцать шесть лет.
– Да? – недоверчиво сказал врач, что-то записывая в блокноте. – Ну, ладно. Раз все, тогда поехали. Довести тебя до дороги?
Я отказался. Машина медленно тронулась и уехала, увозя тело человека, который пытался открыться мне и рассказать о своей разбитой жизни, и которого я не дослушал, потому что мне было противно его слушать. Вот теперь мне действительно стало противно. Я медленно брел, уже не чувствуя холода, и печальные мысли сопровождали меня до самого моего дома.

Денис Бандура, 17 лет, Харьков

Рейтинг: 1