Жгучий след
Мерный стук колес поезда, совершающего свое путешествие из солнечного города Анапы в изрезанный морозами Томск, отдается во всем теле мягко и успокаивающе, тело расслаблено, трехнедельный отдых окутывает сознание, будто бы цветастым бабушкиным покрывалом, сотканным из ярких воспоминаний.
Прохладный ветер врывается в окно, разбавляя свежестью кисловато – спертую обстановку плацкарта. Очередной его нахальный, резкий, ребяческий порыв принес с собой что-то, отчего тело напряглось, испытав непривычные ощущения, а в голове заработал механизм, заведенный здоровым любопытством. Мгновенно среагировав, поворачиваюсь к мутному, покрытому пылью стеклу и вижу, что поезд проносится мимо огромных площадей, пораженных безжалостным пламенем, которое почти вплотную подступает к железнодорожному пути.
Все органы чувств напрягаются и начинают улавливать мельчайшие подробности окружающего мира, память вызывает нарезку кадров, составляющих личные ассоциации.
В последней сводке новостей, которую я видела, диктор, успевший, судя по внешнему виду, сполна глотнуть московского воздуха, неряшливый и вялый, словно его только что разбудили и галстук он завязывал впопыхах, будто бы делая одолжение, нехотя сообщил, что содержание окиси азота, углекислого и угарного газов зашкаливает и ситуация достигла своего апогея.
В памяти начали хаотично всплывать благополучно забытые уроки химии, к которым, наверное, нужно было проявлять больше интереса, но максимум извлеченной информации дал мне лишь размытое представление о том, что это плохо. Плохо для всех.
И это самое «плохо» происходило здесь и сейчас.
Здесь и сейчас это напоминает мне один навязчивый образ, который словно в засаде ожидал удачного момента, дабы выскочить и атаковать сознание.
Примерно двадцать лет назад состав Анапа – Томск столкнулся со встречным поездом. Катастрофа эта была наполнена страхом и ужасом, паникой и неразберихой, криками и истерикой… мощью и красотой. Огонь был так прекрасен, что притягивал людей, как огромный магнит притягивает булавки. Некоторые, завороженные происходящим, даже забывали о том, что происходит вокруг, что рядом их дети. Эти люди позже сравнивали происходящее с «Последним днем Помпеи». И картина эта так явно встала перед глазами, стала настолько реалистичной, подкрепляемая осознанными страхами за свою жизнь и жизнь близких, что показалось, будто на секунду я оказалась там, на секунду, ставшую уже не отделимой частью меня…
Преодолев естественный страх от таких жутковатых совпадений, снова выглянула в окно, за которым ночь все также плотно держит в объятиях проносящуюся мимо меня землю. Небо поражает глубиной и сбалансированностью цвета, не то темный ультрамарин, не то невнятный болотный. Свет луны холодный и пронзительный, отчего небесная гладь кажется еще более далекой и затягивающей…
На контрасте с этим небом столбы пламени смотрятся неестественными, ирреальными.
Задумавшись, судорожно и поверхностно вдохнула воздух, закашлялась как-то особенно хрипло, словно туберкулезник со стажем, но мозг мгновенно среагировал, обработал информацию и выдал: горелая смола, характерные, сильные, вызывающие какие-то нервные подергивания всего организма, запахи паленой шерсти и мяса, тлеющие подгнившие прошлогодние листья…
Целые гарнизоны маленьких, но, по-видимому, очень агрессивно настроенных искорок-воинов, борющихся за какое-то свое сокровище, бесценность которого известна лишь им, принимают странные, не имеющие для нас смысла, но, наверняка, эффективные позиции, резко изменяя положение, и оставляя своего невидимого противника в негодовании от такой хитрости и изворотливости. А может, это уже победные пляски, словно древние ритуальные обряды, где одни кружатся очень гармонично, мерно подрагивая в такт невидимым бубнам, а другие наоборот, преодолевают расстояние дергано и натужно, в неком пьянящем забытье, отдавшись ритму, охватившего каждого, ставшего его сутью…
Треск. Вспоминается старый недовольный патефон, который ворчит, скользя иглой по пустой дорожке на поверхности пластинки. Вот только звук патефона был добрый и даже какой-то заботливый, а этот …он угрожает и демонстрирует превосходство, которое вводит в ощущение безнадежности…
Крики птиц. Большинство уже покинуло сцену, где столь трагично разыгрывалось последнее пятое действие, остальные теперь могут лишь метаться, заполняя пространство надрывными криками, летая вокруг своих гнезд и беспомощно оглядывая окружающее их несколько остекленевшим взглядом. Постепенно они выбьются из сил, не выдержав нервной нагрузки на сердце и физической, так неожиданно свалившейся на их небольшие тельца и хрупкие скелеты с пористой структурой костей. В свете окруживших их огней, оперение приобретает металлический отлив, несчастные похожи на поломанный механизм, вышедший из под контроля, будто истек срок эксплуатации и теперь действия их не подчинены даже им самим.
Не имея возможности сказать последнее слово, выразить свои чувства, безвозвратно погибает красота. Так нелепо и трагично мы убили ее. Кому теперь нужен ворох оправданий, который давно пора выкинуть, как кучу старых «желтых» газет. Давно пора вынести себе вердикт – виновны.
Но при этом мы, виновные люди придумали философское учение - гилозоизм, говорящее о всеобщей одухотворенности материи, утверждающее, что чувствительность как элементарная форма психики присуща всем без исключения вещам, существующим в природе. Теперь, зная это, я начала совершенно иначе смотреть на то, что происходит вокруг, да и характер моих поступков стал другим…
Наверняка и к этому событию причастна рука существа, называющего себя «высшей ступенью эволюции». Существо, которое возвело себя на пьедестал, на вершину, которое до невозможности уверено в правильности совершаемых поступков, логичности размышлений, успехе любого начатого дела, совершает такое…
Человек.
В большинстве случаев виновник природных пожаров именно он, знающий о боли других, как о существующем факте, как о догме, человек не жалеет времени и сил, чтобы причинять все новые и новые страдания, последствия которых уже необратимы. Не жалеет он и интеллекта, которым так гордится, чтобы методы, которыми он действует, становились все более и более изощренными. «Человек разумный» придумал такую странную вещь, как «мирный атом», забравший огромное количество жизней, придумал тоталитарных и авторитарных правителей, мучивших людей на протяжении многих лет, создал религии, утверждающие, что иноверцы не имеют равных прав…
Ни одно существо в природе так себе не противоречит.
Как же мы можем распоряжаться судьбой окружающего нас мира, если до сих пор не научились распоряжаться собой?
Мы не можем честно признаться себе фактически ни в чем. Ни в своей гибельности, ни в том, что во время безумной гонки на пути к цивилизации, потеряли много больше, чем нашли. Теперь, окружив себя искусственным, мы не видим настоящего, путаем страхи с нежеланием, лицемерим, играем порой совершенно нелепые роли, страдаем от одиночества, даже когда сами оттолкнули всех, кто предлагал нам частичку себя, жалуемся на бестактность молодежи, не ценящей труд других, но сами при этом выбрасываем окурок мимо урны, забывая о работящем дворнике, прилежно подметающем родную улицу…
Мы горим…
Топливом служит все: самые счастливые воспоминания, противоположные им, те, от которых накатывает волна брезгливости и сводит желудок, невнятные отрывки разговоров и размытые образы старых друзей, знакомых, мысли о будущем, ждущие воплощения в реальность.
Словно травяные палы, огонь распространяется в нас с огромной скоростью, быстро подхватываемый ветром суетной будничной круговерти. Вскоре это, на первый взгляд контролируемое ранневесеннее явление, основанное пока лишь на первой эмоциональной вспышке, прикрытое маской уверенности и благополучия, без которой тебя в современном мире сочтут уродом, выбивающимся из общего ряда «уверенных и благополучных», превратится в верховой, а может и торфяной пожар.
Пересуды и праздное обсуждение происходящего действуют словно катализаторы, изменяя скорость и механизм горения топлива наших душ.
А какие эффектно мы пытаемся остановить катастрофу, сбрасывая тонны воды со специализированных самолетов-танкеров, но задымление настолько масштабно, что летчики нашего разума не могут даже толком «прицелиться». Снова всего лишь неэффективная видимость активных действий…
А за этой видимостью, у меня перед глазами горит деревня. Небольшая, среднестатистическая,
таких много, одной больше, одной меньше… Она стала для меня чем – то вроде двадцать пятого кадра в фильме, чем – то, что видишь всего секунды, но что становится для тебя самым важным,
детальным, шокирующим. Взгляд цепляет все: каждый дом, охваченный пламенем, коровы, шкура которых обожжена плешами и они несутся, не разбирая маршрута, мыча, взывая к помощи, которой не получат. Удивительно, как эта картина повторяет содержание строк, которые неустанно вертятся у меня в голове. Как точно о многострадальных деревнях на рубеже девятнадцатого – двадцатого веков писал К. Случевский:
Чернеет полночь. Пять пожаров!
Столбами зарева стоят!
Кругом зажиточные села
Со всеми скирдами горят!
Иль это дьявол сам пролетом
Земли коснулся пятерней,
И жгучий след прикосновенья
Пылает в темени ночной!
И далеко пойдет по краю,
И будут в свете дня видны
В печальных лицах погорельцев
Благословенья сатаны…
Глупо и нелепо, особенно, в нашей тщательно распланированной жизни, когда видишь, что люди пробегают мимо, лица их искажены гримасами, а в руках они волочат какие – то авоськи, набитые в принципе не нужным для них хламом. Одежда из ярких синтетических волокон загорается прямо на них. Они уже и на людей то слабо похожи, скорее на диких животных, не имеющих ни малейшего понятия, в какую среду их поместили.
Вместе с домом горят книги, нажитые годами мелочи, фотографии, быт, память, жизнь…
Теперь понятно, кто те люди, на станциях, увиденные мной днем, в саже, фактически нагие, без вещей, пустые и молчаливые. Некоторые из них просили подачку, некоторые раскачивались на месте, словно неисправный маятник, не разбирающий, который час, и, кажется, были уже пьяны, другие гипнотизировали одну точку, тупо уставившись на нее красными опухшими глазами и воспалившимися, уже гнойными повреждениями кожи…
Погорельцы.
Где же наш хваленый контроль над всем и вся, где охранная культура, вышки в деревнях, надзор? Может, этого нет, потому что, то, что тратилось на это, теперь тратится на другое. Может наш хваленый «рационализм» подвел нас. Может стоит понять, что главный признак цивилизованности – это умение ограничить себя в потребностях?
Беспомощные, мы говорим, что освоили силу огня еще в глубокой древности, в стоянках нижнего палеолита -Чжоукоудянь в Азии, Киик-Коба, Крапина в Европе и др. — обнаружены мощные слои золы.
Огонь давал и должен продолжать давать человечеству свет и тепло. Давящая громада современных технологий и совершенствующейся промышленности заставила нас забыть о другом огне. О том ласковом пламени, необходимом для жизни, которое и заставило там, в древности сесть людей у костра, пытаться выразить свои эмоции, зародило чувство, чувство к жизни, чувство к прекрасному. В свою очередь появился огонь страдания, огонь служения и пожертвования, но ведь он тоже прекрасен.
Свет и тепло.
Именно когда вокруг все полыхает, нам так необходимы свет и тепло.
Даже когда все было объято беспощадными языками пламени Второй мировой, были те, кто «согревал» нуждающихся в этом. Кузьмина – Караваева Елизавета Юрьевна или Мать Мария, святая, оставшаяся в миру…Героиня французского Сопротивления, она снабжала фальшивыми справками евреев, оберегая их от отправки в лагеря уничтожения, созданные существами, «людьми разумными». Она была тем светом, той вспышкой, для которой не было преград. Освещая все вокруг, она отбросила тень лишь на свою жизнь, которая закончилась31 марта 1945, в газовой камере. Догорела…
Януш Корчак – поляк по национальности, врач, педагог. У него никогда не было детей и это было его осознанным решением. Пожертвовав собой, он посвятил всю свою жизнь тем, которые подвергались гонению и нападкам - еврейским детям. Он сам решил, когда ему умирать и сгорел с ними, с теми, которым отдался весь и полностью.
Со временем мы забудем вспыхивавшие когда-то огни несправедливости, подлости, мелочности, а вот отголоски таких великих и действительно нужных поступков будут эхом отдаваться в наших жизнях. Вот человек, люди, отдавшие себя огню и не побоявшиеся его, те, кто поняли, что огонь великое благо в руках именно человека.
Стоит хорошенько подумать, сейчас, сегодня, когда мы будто расплачиваемся за все, что натворили, когда выпуск новостей без описания подробностей очередной катастрофы уже не интересен, достойны ли мы быть согретыми? Сможем ли закрыть глаза, перестать делать вид, что все знаем и все контролируем и просто признаться…во всем.
Попытаться научиться не сжигать, хотя бы ради себя и самых близких.
Каждый может гореть ради света и тепла.
Гори, чтобы светить…
Прохладный ветер врывается в окно, разбавляя свежестью кисловато – спертую обстановку плацкарта. Очередной его нахальный, резкий, ребяческий порыв принес с собой что-то, отчего тело напряглось, испытав непривычные ощущения, а в голове заработал механизм, заведенный здоровым любопытством. Мгновенно среагировав, поворачиваюсь к мутному, покрытому пылью стеклу и вижу, что поезд проносится мимо огромных площадей, пораженных безжалостным пламенем, которое почти вплотную подступает к железнодорожному пути.
Все органы чувств напрягаются и начинают улавливать мельчайшие подробности окружающего мира, память вызывает нарезку кадров, составляющих личные ассоциации.
В последней сводке новостей, которую я видела, диктор, успевший, судя по внешнему виду, сполна глотнуть московского воздуха, неряшливый и вялый, словно его только что разбудили и галстук он завязывал впопыхах, будто бы делая одолжение, нехотя сообщил, что содержание окиси азота, углекислого и угарного газов зашкаливает и ситуация достигла своего апогея.
В памяти начали хаотично всплывать благополучно забытые уроки химии, к которым, наверное, нужно было проявлять больше интереса, но максимум извлеченной информации дал мне лишь размытое представление о том, что это плохо. Плохо для всех.
И это самое «плохо» происходило здесь и сейчас.
Здесь и сейчас это напоминает мне один навязчивый образ, который словно в засаде ожидал удачного момента, дабы выскочить и атаковать сознание.
Примерно двадцать лет назад состав Анапа – Томск столкнулся со встречным поездом. Катастрофа эта была наполнена страхом и ужасом, паникой и неразберихой, криками и истерикой… мощью и красотой. Огонь был так прекрасен, что притягивал людей, как огромный магнит притягивает булавки. Некоторые, завороженные происходящим, даже забывали о том, что происходит вокруг, что рядом их дети. Эти люди позже сравнивали происходящее с «Последним днем Помпеи». И картина эта так явно встала перед глазами, стала настолько реалистичной, подкрепляемая осознанными страхами за свою жизнь и жизнь близких, что показалось, будто на секунду я оказалась там, на секунду, ставшую уже не отделимой частью меня…
Преодолев естественный страх от таких жутковатых совпадений, снова выглянула в окно, за которым ночь все также плотно держит в объятиях проносящуюся мимо меня землю. Небо поражает глубиной и сбалансированностью цвета, не то темный ультрамарин, не то невнятный болотный. Свет луны холодный и пронзительный, отчего небесная гладь кажется еще более далекой и затягивающей…
На контрасте с этим небом столбы пламени смотрятся неестественными, ирреальными.
Задумавшись, судорожно и поверхностно вдохнула воздух, закашлялась как-то особенно хрипло, словно туберкулезник со стажем, но мозг мгновенно среагировал, обработал информацию и выдал: горелая смола, характерные, сильные, вызывающие какие-то нервные подергивания всего организма, запахи паленой шерсти и мяса, тлеющие подгнившие прошлогодние листья…
Целые гарнизоны маленьких, но, по-видимому, очень агрессивно настроенных искорок-воинов, борющихся за какое-то свое сокровище, бесценность которого известна лишь им, принимают странные, не имеющие для нас смысла, но, наверняка, эффективные позиции, резко изменяя положение, и оставляя своего невидимого противника в негодовании от такой хитрости и изворотливости. А может, это уже победные пляски, словно древние ритуальные обряды, где одни кружатся очень гармонично, мерно подрагивая в такт невидимым бубнам, а другие наоборот, преодолевают расстояние дергано и натужно, в неком пьянящем забытье, отдавшись ритму, охватившего каждого, ставшего его сутью…
Треск. Вспоминается старый недовольный патефон, который ворчит, скользя иглой по пустой дорожке на поверхности пластинки. Вот только звук патефона был добрый и даже какой-то заботливый, а этот …он угрожает и демонстрирует превосходство, которое вводит в ощущение безнадежности…
Крики птиц. Большинство уже покинуло сцену, где столь трагично разыгрывалось последнее пятое действие, остальные теперь могут лишь метаться, заполняя пространство надрывными криками, летая вокруг своих гнезд и беспомощно оглядывая окружающее их несколько остекленевшим взглядом. Постепенно они выбьются из сил, не выдержав нервной нагрузки на сердце и физической, так неожиданно свалившейся на их небольшие тельца и хрупкие скелеты с пористой структурой костей. В свете окруживших их огней, оперение приобретает металлический отлив, несчастные похожи на поломанный механизм, вышедший из под контроля, будто истек срок эксплуатации и теперь действия их не подчинены даже им самим.
Не имея возможности сказать последнее слово, выразить свои чувства, безвозвратно погибает красота. Так нелепо и трагично мы убили ее. Кому теперь нужен ворох оправданий, который давно пора выкинуть, как кучу старых «желтых» газет. Давно пора вынести себе вердикт – виновны.
Но при этом мы, виновные люди придумали философское учение - гилозоизм, говорящее о всеобщей одухотворенности материи, утверждающее, что чувствительность как элементарная форма психики присуща всем без исключения вещам, существующим в природе. Теперь, зная это, я начала совершенно иначе смотреть на то, что происходит вокруг, да и характер моих поступков стал другим…
Наверняка и к этому событию причастна рука существа, называющего себя «высшей ступенью эволюции». Существо, которое возвело себя на пьедестал, на вершину, которое до невозможности уверено в правильности совершаемых поступков, логичности размышлений, успехе любого начатого дела, совершает такое…
Человек.
В большинстве случаев виновник природных пожаров именно он, знающий о боли других, как о существующем факте, как о догме, человек не жалеет времени и сил, чтобы причинять все новые и новые страдания, последствия которых уже необратимы. Не жалеет он и интеллекта, которым так гордится, чтобы методы, которыми он действует, становились все более и более изощренными. «Человек разумный» придумал такую странную вещь, как «мирный атом», забравший огромное количество жизней, придумал тоталитарных и авторитарных правителей, мучивших людей на протяжении многих лет, создал религии, утверждающие, что иноверцы не имеют равных прав…
Ни одно существо в природе так себе не противоречит.
Как же мы можем распоряжаться судьбой окружающего нас мира, если до сих пор не научились распоряжаться собой?
Мы не можем честно признаться себе фактически ни в чем. Ни в своей гибельности, ни в том, что во время безумной гонки на пути к цивилизации, потеряли много больше, чем нашли. Теперь, окружив себя искусственным, мы не видим настоящего, путаем страхи с нежеланием, лицемерим, играем порой совершенно нелепые роли, страдаем от одиночества, даже когда сами оттолкнули всех, кто предлагал нам частичку себя, жалуемся на бестактность молодежи, не ценящей труд других, но сами при этом выбрасываем окурок мимо урны, забывая о работящем дворнике, прилежно подметающем родную улицу…
Мы горим…
Топливом служит все: самые счастливые воспоминания, противоположные им, те, от которых накатывает волна брезгливости и сводит желудок, невнятные отрывки разговоров и размытые образы старых друзей, знакомых, мысли о будущем, ждущие воплощения в реальность.
Словно травяные палы, огонь распространяется в нас с огромной скоростью, быстро подхватываемый ветром суетной будничной круговерти. Вскоре это, на первый взгляд контролируемое ранневесеннее явление, основанное пока лишь на первой эмоциональной вспышке, прикрытое маской уверенности и благополучия, без которой тебя в современном мире сочтут уродом, выбивающимся из общего ряда «уверенных и благополучных», превратится в верховой, а может и торфяной пожар.
Пересуды и праздное обсуждение происходящего действуют словно катализаторы, изменяя скорость и механизм горения топлива наших душ.
А какие эффектно мы пытаемся остановить катастрофу, сбрасывая тонны воды со специализированных самолетов-танкеров, но задымление настолько масштабно, что летчики нашего разума не могут даже толком «прицелиться». Снова всего лишь неэффективная видимость активных действий…
А за этой видимостью, у меня перед глазами горит деревня. Небольшая, среднестатистическая,
таких много, одной больше, одной меньше… Она стала для меня чем – то вроде двадцать пятого кадра в фильме, чем – то, что видишь всего секунды, но что становится для тебя самым важным,
детальным, шокирующим. Взгляд цепляет все: каждый дом, охваченный пламенем, коровы, шкура которых обожжена плешами и они несутся, не разбирая маршрута, мыча, взывая к помощи, которой не получат. Удивительно, как эта картина повторяет содержание строк, которые неустанно вертятся у меня в голове. Как точно о многострадальных деревнях на рубеже девятнадцатого – двадцатого веков писал К. Случевский:
Чернеет полночь. Пять пожаров!
Столбами зарева стоят!
Кругом зажиточные села
Со всеми скирдами горят!
Иль это дьявол сам пролетом
Земли коснулся пятерней,
И жгучий след прикосновенья
Пылает в темени ночной!
И далеко пойдет по краю,
И будут в свете дня видны
В печальных лицах погорельцев
Благословенья сатаны…
Глупо и нелепо, особенно, в нашей тщательно распланированной жизни, когда видишь, что люди пробегают мимо, лица их искажены гримасами, а в руках они волочат какие – то авоськи, набитые в принципе не нужным для них хламом. Одежда из ярких синтетических волокон загорается прямо на них. Они уже и на людей то слабо похожи, скорее на диких животных, не имеющих ни малейшего понятия, в какую среду их поместили.
Вместе с домом горят книги, нажитые годами мелочи, фотографии, быт, память, жизнь…
Теперь понятно, кто те люди, на станциях, увиденные мной днем, в саже, фактически нагие, без вещей, пустые и молчаливые. Некоторые из них просили подачку, некоторые раскачивались на месте, словно неисправный маятник, не разбирающий, который час, и, кажется, были уже пьяны, другие гипнотизировали одну точку, тупо уставившись на нее красными опухшими глазами и воспалившимися, уже гнойными повреждениями кожи…
Погорельцы.
Где же наш хваленый контроль над всем и вся, где охранная культура, вышки в деревнях, надзор? Может, этого нет, потому что, то, что тратилось на это, теперь тратится на другое. Может наш хваленый «рационализм» подвел нас. Может стоит понять, что главный признак цивилизованности – это умение ограничить себя в потребностях?
Беспомощные, мы говорим, что освоили силу огня еще в глубокой древности, в стоянках нижнего палеолита -Чжоукоудянь в Азии, Киик-Коба, Крапина в Европе и др. — обнаружены мощные слои золы.
Огонь давал и должен продолжать давать человечеству свет и тепло. Давящая громада современных технологий и совершенствующейся промышленности заставила нас забыть о другом огне. О том ласковом пламени, необходимом для жизни, которое и заставило там, в древности сесть людей у костра, пытаться выразить свои эмоции, зародило чувство, чувство к жизни, чувство к прекрасному. В свою очередь появился огонь страдания, огонь служения и пожертвования, но ведь он тоже прекрасен.
Свет и тепло.
Именно когда вокруг все полыхает, нам так необходимы свет и тепло.
Даже когда все было объято беспощадными языками пламени Второй мировой, были те, кто «согревал» нуждающихся в этом. Кузьмина – Караваева Елизавета Юрьевна или Мать Мария, святая, оставшаяся в миру…Героиня французского Сопротивления, она снабжала фальшивыми справками евреев, оберегая их от отправки в лагеря уничтожения, созданные существами, «людьми разумными». Она была тем светом, той вспышкой, для которой не было преград. Освещая все вокруг, она отбросила тень лишь на свою жизнь, которая закончилась31 марта 1945, в газовой камере. Догорела…
Януш Корчак – поляк по национальности, врач, педагог. У него никогда не было детей и это было его осознанным решением. Пожертвовав собой, он посвятил всю свою жизнь тем, которые подвергались гонению и нападкам - еврейским детям. Он сам решил, когда ему умирать и сгорел с ними, с теми, которым отдался весь и полностью.
Со временем мы забудем вспыхивавшие когда-то огни несправедливости, подлости, мелочности, а вот отголоски таких великих и действительно нужных поступков будут эхом отдаваться в наших жизнях. Вот человек, люди, отдавшие себя огню и не побоявшиеся его, те, кто поняли, что огонь великое благо в руках именно человека.
Стоит хорошенько подумать, сейчас, сегодня, когда мы будто расплачиваемся за все, что натворили, когда выпуск новостей без описания подробностей очередной катастрофы уже не интересен, достойны ли мы быть согретыми? Сможем ли закрыть глаза, перестать делать вид, что все знаем и все контролируем и просто признаться…во всем.
Попытаться научиться не сжигать, хотя бы ради себя и самых близких.
Каждый может гореть ради света и тепла.
Гори, чтобы светить…
Качесова Олеся, 16 лет, Северск
Рейтинг: 15
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |