Сны из детства
Я проснулся оттого, что плачу.. Мне снился добрый, мягкий, будоражащий сердце сон. Сквозь дрёму, почти в забытьи, как бы во взгляде на себя со стороны, увидел, как губы прошептали: «Деда, деда, не уходи, почитай ещё...»
Пробили часы. Тяжёлый вздох последнего удара разбудил меня окончательно. Было ещё темно. Сквозь неплотно закрытое шторами окно увидел, что в доме напротив ни огонька. Город спал. Приземистый дом-сосед смотрел на меня молчаливо, пожалуй, безразлично.
Закрываю глаза. Виденный во сне образ возвращается. «Деда, деда, не уходи, почитай ещё...»
...Вспомнилось детство. Я, ученик второго класса, сопровождаемый дедушкой в школу в сильную метель, с огромным удивлением наблюдаю интересную картину. Мы встречаемся с высоким человеком в длинном пальто, в белой пушистой кроличьей шапке и ... с увесистой сетчатой сумкой с книгами под мышкой (это потом я узнал название «авоська»). И мой любимый «охранник», всегда обожавший тепло, ворчавший на суровую зиму, любивший спать на тёплой печке, подукрывшись ватным одеялом, вдруг... снимает шапку (и это вечный недруг морозов!) перед этим человеком и кланяется.
Сбитый с ритма левой ноги неожиданной остановкой деда, я, удивлённый и поражённый, выглядываю из-за его спины.
- Здравствуйте, Пётр Андреевич!- донеслось до меня, и в это время дед
поддал мне в нос толстым тулупом во время очередного поклона.
Подтянутый за шарф вперёд, я шагаю наравне с дедушкой.
- Деда! А это кто?
- Уважаемый нами человек! Учитель!
- А почему я его не знаю?
- Вот станешь учиться в 4 классе и узнаешь. Это - директор школы. Он идёт в другое здание. Туда, где учится твой брат.
- Деда, а почему у него такая рваная сумка? Одни дырки!
- Хмм, хмм! А чтобы книги дышали.
- А зачем им дышать? Разве они живые?
- Живые, ещё как живые! В них столько жизни и силы, что хватит на всех-всех.
- Всё это ты выдумываешь! Я вот приду в школу и спрошу у своей учительницы, правда ли, что книги живые!
- Спроси, спроси, внучок! Гмм!..
Но в этот момент больше всего я позавидовал белой шапке.
Любовь к чтению во мне усиливалась с каждым годом. Радости деда не было предела.
- Молодец, внучок! Давай! Давай! А сумок с дырками, чтобы книги дышали, я тебе накуплю.
Дед любил, когда я ему читал вслух. Затащит меня на печь: «Читай!! »
....Мысль-видение оборвалась. Встаю, подхожу к окну, припадаю к его холодному стеклу.
По-доброму вздыхает ветер, ласково треплет чёлку сирени. Пустынно-синяя ночь стала уходить, а вспененная река мыслей заполняла всё тело. Хотелось что-то говорить, хотя слова были такими бессильными, что горло сдавливала безысходная тоска. Опять ложусь в кровать. Душа словно леденеет, но память сердца всё сильнее тревожит меня. Глаза невольно
слипаются Дедуля сидит на скамейке у бревенчатого дома, одной рукой
прижал меня к себе, а в другой на старческой тёмной ладони горсточка отвоёванного у бабушки пшена.
- Подожди, внучок, ещё рано. Потерпи ещё полчасика. Воробьи -
хитрюги присматриваются к нам. Давай бросим немножко пшена. Смотри,
сейчас придёт разведчик. Зорко посматривая по сторонам, с опаской шагая,
словно по тонкому льду, подходит взрослый воробей, расфуфыривая перья,
как будто готовится пойти в атаку. Надменно подтягивает к себе лапкой одну
золотистую крупинку, другую. Раздумывает, стоит ли брать ещё? Прилично ли беспокоить хозяина двора, да ещё со внуком.
Дедуля на этот раз более щедро подсыпает аппетитного пшена, и вдруг, словно по команде, воробьи рассыпаются как горох.
Скачут, мечутся, жизнерадостно верещат, стараются побольше запастись лакомством, шуршат, как дворники, крыльями в песке.
- Смотри, смотри,- толкает ласково меня дед. Тимофей-то наш опять нежится.
Вижу, как на широкой скамейке под тенью яблони греется в лучах утреннего солнца наш кот. Воробьёв кот Тимофей презирал. Надо потерять всё уважение к себе, чтобы, как они, трещать целый день с рассвета до заката. Тимоха позволить себе этого не мог. Кот сладко зевал, открывая небрежно только один глаз.
- Ну-ка, внучок, иди расшевели его, - усмехнулся дедуля.
Я мигом смастерил бумажный бант на нитке и стал трясти им у носа кота, задевая его по усам. Тимофей недовольно крутит головой, жмурится и словно говорил: «Ты что же, меня за глупого котёнка считаешь?» Тут он медленно встал и надменно стал удаляться к сараю у забора, где знал удобные и спокойные лежанки. По пути он останавливается, задирает голову вверх и злыми глазами смотрит на воробьев. «Мудрец наш Тимофей! Мудрец!» - довольно произносит дед.
- Деда, а деда!
- Ну-у!
- Помнишь... ты мне обещал взять с собой на голубятню, запустить Дружков.
- А если-бабка?
- Я незаметно. Сначала я, потом-ты. Притаюсь в домике, она и не заметит.
- Голуби-то всполошатся от незнакомца.
- Не-а, не испугаются, я им уже воду подливал три раза.
- У-у-ух, сорванец,- и добавил не без гордости:- Дедова кровь.
- И бабка не заметила?
- Она в магазин ходила и к Степановне, как она любит всегда говорить с насмешкой: «Пойду узнаю новости, а ты смотри без деда телевизор не включай, а то сгорит».
-У-у, старая трясогузка. Сгорит, сгорит...
-Деда, а деда...
- Давай!!!
В несколько шагов-прыжков я оказался у голубятни. Дед, не скрывая своего восторга, торжественно-спокойно стал подниматься по лестнице, а я просто влип в стеклянное окошечко. Довольно поваркивают любимцы деда, запрокидывая голову, брызжут серебристой водой, бродят взад-вперёд, сонно и важно сидят на шестках, выгнув грудки в дугу.
- Ну, иди бери!
В голубятне-пекло, под ногами слегка загремел жестяной ковш, голуби затревожились, зашуршали оловянно-серебристыми, сизо-чёрными и белыми веерами.
- Не бойсь, не бойсь. На, возьми зёрнышек. Протягивай ладошки к Дружкам.. Гу-ли-гу-ли-гу-ли-гу-ли! Чернобровая голубка подняла влажные и блестящие глаза, посмотрела на дары в моей ладошке, одобрительно кивнула головой (мол, подходи поближе), дождалась, когда я поднесу зерно сам, и царственно клюнула два зёрнышка. Моё сердце рвалось в груди.
- Сыпь зерно на пол, бери её под грудь и придерживай сверху.
- Мгновение - и Чернобровка в моих руках. Её волнение сразу передалось Дружку. Победоносно выхожу из голубятни, сияя и торжествуя.
- Давай, давай сюда,- приговаривает ласково дед.
- Деда, а деда, ты обещал!
- Подождём Дружка. Дед вытянул мозолистую ладонь возле двери голубятни, а он уже тут как тут - сидит на его жилистой руке.
- Ну, полетели!
Дружки спиралями ушли в небо, упираясь в бездонную синеву...
Сон растаял. Хлынули слёзы. Нет, я не стыжусь своей слабости. Мне легко и тепло на душе. Иногда разговор наедине с собой согревает.
Дед не любил шумных и больших компаний: «Суетно это всё. Тяжело. Душа не отдыхает. » Думаю не спеша об этой дедовской жизненной мудрости, впадаю в дрёму, просыпаюсь, изучаю глазами тёмную комнату, закрываю тыльной стороной руки глаза. И вновь наплывают воспоминания...
...В тот день я проснулся рано. Была сентябрьская суббота. По устоявшейся традиции выходные дни - это мой запланированный побег к дедушке и бабушке. Лежу, не открывая глаза, слушаю звуки дома: перед печкой брошены дрова, мягкие шуршащие шаги бабушки, тиканье ходиков на стене, одна за другой падают в чугунок картошины, гремит печная заслонка, трещат поленья в огне, бесшумные войлочные шаги приближаются ко мне. Сжимаю глаза, слушаю не дыша.
- Не спишь? - и ласковая натруженная ладонь прикасается к моей голове. Я не отвечаю.
- Знаю: не спишь, не спишь. Сейчас бабка подготовит нам завтрак, соберёт леской «тормозок», и мы пойдём в лес. Давай, вставай. Знаю: не спишь, не спишь. Я ничего не сказал, а сильнее прижал затылком дедушкину руку.
- У-у-у, хитрец, - довольно произнёс дед.- Вон уже бабка начинает ворчать, Трясогузка наша сейчас станет поучать нас...
И вот мы в лесу. Ночью был сильный ветер, поэтому многие деревья уже подрастеряли свой наряд. Как удивительно и интересно перемело лес разноцветной листвой! Словно постепенно разгорается костёр. Вот он припал к земле, прилёг на сухую траву, словно ползёт, хитрит, хочет посильнее лизнуть кусты. А здесь грызёт развесистые ветки берёз, как будто голоден и жаден. Подул прозрачно-стеклянный ветер. Кажется, ещё одно мгновение, один прыжок и лесной костёр вырвется на волю и помчится на просторе. Всё стихло, лишь пламя костра ликует торжественно, багрово и жарко...
... Открываю глаза, на щеках ощущаю жар, словно на самом деле сидел у настоящего лесного костра, согрелся телом и отогрелся душой. И всё-таки щемяще тоскливо осознавать, что это был приятный, добрый сон. Сон из детства.
Пролетело оно почему-то быстро. Всё чаще дед заводил разговор о вечном. Бабушки, нашей любимой Трясогузки, уже не было.
«Береги мои письма, внучок, фронтовые письма. Знаю: уйду скоро. Не выбрасывай их, не жги, передай своим деткам. Расскажи им о нас - обо мне и моей ненаглядной Трясогузочке. Любил я её, сильно, больше, чем жизнь... » - говаривал дед, сидя со мной на дубовой скамейке под его любимой сиренью...
...В комнате ещё сумрачно-темно. Но уверенным шагом (не пробираюсь! не крадусь!) подхожу к книжному шкафу. Рукой нащупываю шкатулку. Ухожу на кухню, сердце стучит, как поезд, набирающий скорость. Две пачки писем, бережно перетянутые узловатыми почему-то шнурками (наверное, ничего прочнее не нашлось, а может быть, в этом есть какая-то неизъяснимая прелесть).
Беру верхнюю пачку, осторожно развязываю и исступленно смотрю на рассыпавшуюся стопку. Глаза туманятся, сердце отдаёт в висках тяжёлыми ударами. Невидящим взглядом беру письмо из середины... Неразборчивые ряды значков, выведенные аккуратно на бумаге, а сколько в них силы, чувств?? Быть может, долгими годами, в книжной тиши, тяжело вздыхают они от печали, или радуются долгожданной встрече, или ощущают до сих пор на себе усердие узловатых дедулиных пальцев, или хранят счастливо-суховатый поцелуй бабушкиных губ, или берегут в себе тепло и солёный привкус нескрываемых слёз ненаглядной Трясогузочки...
«Милая, ненаглядная Дуняша! Видел тебя я сегодня во сне. Сидишь у окна и грустишь. Не заболела ли?
У нас сейчас передышка. Жив-здоров! А Вы как там? Как дети? Ты их подкармливай, береги их! Вернусь - пополним нашу семью. Эх, Дуняша! Нам бы сейчас с тобой уйти в поле, к нашей любимой берёзе, пройтись по росе, полюбоваться мирным утренним небом, насладиться пением жаворонков. Жди меня, Дуняша, жди! Я обязательно вернусь!..»
Это письмо я не дочитал, отложил, закрыл глаза и долго-долго сидел в кухонной тиши раннего утра.
... У каждого человека, наверное, есть своё особое место, которое тянет к себе, зовёт, тревожит душу, бередит память сердца. Для меня это дедушкин дом. Я помню до сих пор каждый его уголок, но бываю в нём редко. Боль ещё не ушла. Новая хозяйка говорит, что до сих пор в доме стоит старинный дубовый стол, за которым дед любил обедать, а потом читать. На стене осталась висеть дедушкина фотография. Не выбросила! Низкий поклон Вам, Ефросинья Егоровна!
... В эту ночь в квартире стояла такая стеклянная тишина, что было слышно, как стучит и стучит растревоженное сердце. Многое помнит оно, его память беспредельна, она теплее, светлее и добрее памяти трезвого ума.
Хрупкую тишину разрушила железнодорожная одноголосица, нарастающая сильнее и сильнее. Шёл товарный поезд. И опять бросок памяти - к деду! «Товарняк прошёл, последнюю зарю пробил, теперь до заранок...» - говорил дедушка, когда регулярно в девять часов вечера отстукивал свою затяжную мелодию гружёный состав.
... Сердце ныряет в ломкий всполох памяти. Вот дом деда... Вот сирень и та скамейка... Такой знакомый лай собаки... Тропинка за огородами, плывущими в тёплом летнем тумане.
... Ещё несколько шагов — и можно с тобой встретиться, деда...
Дыхание перехватывает от предательски подкативших слёз.
... Дедуля, дедуля, не уходи...
Пробили часы. Тяжёлый вздох последнего удара разбудил меня окончательно. Было ещё темно. Сквозь неплотно закрытое шторами окно увидел, что в доме напротив ни огонька. Город спал. Приземистый дом-сосед смотрел на меня молчаливо, пожалуй, безразлично.
Закрываю глаза. Виденный во сне образ возвращается. «Деда, деда, не уходи, почитай ещё...»
...Вспомнилось детство. Я, ученик второго класса, сопровождаемый дедушкой в школу в сильную метель, с огромным удивлением наблюдаю интересную картину. Мы встречаемся с высоким человеком в длинном пальто, в белой пушистой кроличьей шапке и ... с увесистой сетчатой сумкой с книгами под мышкой (это потом я узнал название «авоська»). И мой любимый «охранник», всегда обожавший тепло, ворчавший на суровую зиму, любивший спать на тёплой печке, подукрывшись ватным одеялом, вдруг... снимает шапку (и это вечный недруг морозов!) перед этим человеком и кланяется.
Сбитый с ритма левой ноги неожиданной остановкой деда, я, удивлённый и поражённый, выглядываю из-за его спины.
- Здравствуйте, Пётр Андреевич!- донеслось до меня, и в это время дед
поддал мне в нос толстым тулупом во время очередного поклона.
Подтянутый за шарф вперёд, я шагаю наравне с дедушкой.
- Деда! А это кто?
- Уважаемый нами человек! Учитель!
- А почему я его не знаю?
- Вот станешь учиться в 4 классе и узнаешь. Это - директор школы. Он идёт в другое здание. Туда, где учится твой брат.
- Деда, а почему у него такая рваная сумка? Одни дырки!
- Хмм, хмм! А чтобы книги дышали.
- А зачем им дышать? Разве они живые?
- Живые, ещё как живые! В них столько жизни и силы, что хватит на всех-всех.
- Всё это ты выдумываешь! Я вот приду в школу и спрошу у своей учительницы, правда ли, что книги живые!
- Спроси, спроси, внучок! Гмм!..
Но в этот момент больше всего я позавидовал белой шапке.
Любовь к чтению во мне усиливалась с каждым годом. Радости деда не было предела.
- Молодец, внучок! Давай! Давай! А сумок с дырками, чтобы книги дышали, я тебе накуплю.
Дед любил, когда я ему читал вслух. Затащит меня на печь: «Читай!! »
....Мысль-видение оборвалась. Встаю, подхожу к окну, припадаю к его холодному стеклу.
По-доброму вздыхает ветер, ласково треплет чёлку сирени. Пустынно-синяя ночь стала уходить, а вспененная река мыслей заполняла всё тело. Хотелось что-то говорить, хотя слова были такими бессильными, что горло сдавливала безысходная тоска. Опять ложусь в кровать. Душа словно леденеет, но память сердца всё сильнее тревожит меня. Глаза невольно
слипаются Дедуля сидит на скамейке у бревенчатого дома, одной рукой
прижал меня к себе, а в другой на старческой тёмной ладони горсточка отвоёванного у бабушки пшена.
- Подожди, внучок, ещё рано. Потерпи ещё полчасика. Воробьи -
хитрюги присматриваются к нам. Давай бросим немножко пшена. Смотри,
сейчас придёт разведчик. Зорко посматривая по сторонам, с опаской шагая,
словно по тонкому льду, подходит взрослый воробей, расфуфыривая перья,
как будто готовится пойти в атаку. Надменно подтягивает к себе лапкой одну
золотистую крупинку, другую. Раздумывает, стоит ли брать ещё? Прилично ли беспокоить хозяина двора, да ещё со внуком.
Дедуля на этот раз более щедро подсыпает аппетитного пшена, и вдруг, словно по команде, воробьи рассыпаются как горох.
Скачут, мечутся, жизнерадостно верещат, стараются побольше запастись лакомством, шуршат, как дворники, крыльями в песке.
- Смотри, смотри,- толкает ласково меня дед. Тимофей-то наш опять нежится.
Вижу, как на широкой скамейке под тенью яблони греется в лучах утреннего солнца наш кот. Воробьёв кот Тимофей презирал. Надо потерять всё уважение к себе, чтобы, как они, трещать целый день с рассвета до заката. Тимоха позволить себе этого не мог. Кот сладко зевал, открывая небрежно только один глаз.
- Ну-ка, внучок, иди расшевели его, - усмехнулся дедуля.
Я мигом смастерил бумажный бант на нитке и стал трясти им у носа кота, задевая его по усам. Тимофей недовольно крутит головой, жмурится и словно говорил: «Ты что же, меня за глупого котёнка считаешь?» Тут он медленно встал и надменно стал удаляться к сараю у забора, где знал удобные и спокойные лежанки. По пути он останавливается, задирает голову вверх и злыми глазами смотрит на воробьев. «Мудрец наш Тимофей! Мудрец!» - довольно произносит дед.
- Деда, а деда!
- Ну-у!
- Помнишь... ты мне обещал взять с собой на голубятню, запустить Дружков.
- А если-бабка?
- Я незаметно. Сначала я, потом-ты. Притаюсь в домике, она и не заметит.
- Голуби-то всполошатся от незнакомца.
- Не-а, не испугаются, я им уже воду подливал три раза.
- У-у-ух, сорванец,- и добавил не без гордости:- Дедова кровь.
- И бабка не заметила?
- Она в магазин ходила и к Степановне, как она любит всегда говорить с насмешкой: «Пойду узнаю новости, а ты смотри без деда телевизор не включай, а то сгорит».
-У-у, старая трясогузка. Сгорит, сгорит...
-Деда, а деда...
- Давай!!!
В несколько шагов-прыжков я оказался у голубятни. Дед, не скрывая своего восторга, торжественно-спокойно стал подниматься по лестнице, а я просто влип в стеклянное окошечко. Довольно поваркивают любимцы деда, запрокидывая голову, брызжут серебристой водой, бродят взад-вперёд, сонно и важно сидят на шестках, выгнув грудки в дугу.
- Ну, иди бери!
В голубятне-пекло, под ногами слегка загремел жестяной ковш, голуби затревожились, зашуршали оловянно-серебристыми, сизо-чёрными и белыми веерами.
- Не бойсь, не бойсь. На, возьми зёрнышек. Протягивай ладошки к Дружкам.. Гу-ли-гу-ли-гу-ли-гу-ли! Чернобровая голубка подняла влажные и блестящие глаза, посмотрела на дары в моей ладошке, одобрительно кивнула головой (мол, подходи поближе), дождалась, когда я поднесу зерно сам, и царственно клюнула два зёрнышка. Моё сердце рвалось в груди.
- Сыпь зерно на пол, бери её под грудь и придерживай сверху.
- Мгновение - и Чернобровка в моих руках. Её волнение сразу передалось Дружку. Победоносно выхожу из голубятни, сияя и торжествуя.
- Давай, давай сюда,- приговаривает ласково дед.
- Деда, а деда, ты обещал!
- Подождём Дружка. Дед вытянул мозолистую ладонь возле двери голубятни, а он уже тут как тут - сидит на его жилистой руке.
- Ну, полетели!
Дружки спиралями ушли в небо, упираясь в бездонную синеву...
Сон растаял. Хлынули слёзы. Нет, я не стыжусь своей слабости. Мне легко и тепло на душе. Иногда разговор наедине с собой согревает.
Дед не любил шумных и больших компаний: «Суетно это всё. Тяжело. Душа не отдыхает. » Думаю не спеша об этой дедовской жизненной мудрости, впадаю в дрёму, просыпаюсь, изучаю глазами тёмную комнату, закрываю тыльной стороной руки глаза. И вновь наплывают воспоминания...
...В тот день я проснулся рано. Была сентябрьская суббота. По устоявшейся традиции выходные дни - это мой запланированный побег к дедушке и бабушке. Лежу, не открывая глаза, слушаю звуки дома: перед печкой брошены дрова, мягкие шуршащие шаги бабушки, тиканье ходиков на стене, одна за другой падают в чугунок картошины, гремит печная заслонка, трещат поленья в огне, бесшумные войлочные шаги приближаются ко мне. Сжимаю глаза, слушаю не дыша.
- Не спишь? - и ласковая натруженная ладонь прикасается к моей голове. Я не отвечаю.
- Знаю: не спишь, не спишь. Сейчас бабка подготовит нам завтрак, соберёт леской «тормозок», и мы пойдём в лес. Давай, вставай. Знаю: не спишь, не спишь. Я ничего не сказал, а сильнее прижал затылком дедушкину руку.
- У-у-у, хитрец, - довольно произнёс дед.- Вон уже бабка начинает ворчать, Трясогузка наша сейчас станет поучать нас...
И вот мы в лесу. Ночью был сильный ветер, поэтому многие деревья уже подрастеряли свой наряд. Как удивительно и интересно перемело лес разноцветной листвой! Словно постепенно разгорается костёр. Вот он припал к земле, прилёг на сухую траву, словно ползёт, хитрит, хочет посильнее лизнуть кусты. А здесь грызёт развесистые ветки берёз, как будто голоден и жаден. Подул прозрачно-стеклянный ветер. Кажется, ещё одно мгновение, один прыжок и лесной костёр вырвется на волю и помчится на просторе. Всё стихло, лишь пламя костра ликует торжественно, багрово и жарко...
... Открываю глаза, на щеках ощущаю жар, словно на самом деле сидел у настоящего лесного костра, согрелся телом и отогрелся душой. И всё-таки щемяще тоскливо осознавать, что это был приятный, добрый сон. Сон из детства.
Пролетело оно почему-то быстро. Всё чаще дед заводил разговор о вечном. Бабушки, нашей любимой Трясогузки, уже не было.
«Береги мои письма, внучок, фронтовые письма. Знаю: уйду скоро. Не выбрасывай их, не жги, передай своим деткам. Расскажи им о нас - обо мне и моей ненаглядной Трясогузочке. Любил я её, сильно, больше, чем жизнь... » - говаривал дед, сидя со мной на дубовой скамейке под его любимой сиренью...
...В комнате ещё сумрачно-темно. Но уверенным шагом (не пробираюсь! не крадусь!) подхожу к книжному шкафу. Рукой нащупываю шкатулку. Ухожу на кухню, сердце стучит, как поезд, набирающий скорость. Две пачки писем, бережно перетянутые узловатыми почему-то шнурками (наверное, ничего прочнее не нашлось, а может быть, в этом есть какая-то неизъяснимая прелесть).
Беру верхнюю пачку, осторожно развязываю и исступленно смотрю на рассыпавшуюся стопку. Глаза туманятся, сердце отдаёт в висках тяжёлыми ударами. Невидящим взглядом беру письмо из середины... Неразборчивые ряды значков, выведенные аккуратно на бумаге, а сколько в них силы, чувств?? Быть может, долгими годами, в книжной тиши, тяжело вздыхают они от печали, или радуются долгожданной встрече, или ощущают до сих пор на себе усердие узловатых дедулиных пальцев, или хранят счастливо-суховатый поцелуй бабушкиных губ, или берегут в себе тепло и солёный привкус нескрываемых слёз ненаглядной Трясогузочки...
«Милая, ненаглядная Дуняша! Видел тебя я сегодня во сне. Сидишь у окна и грустишь. Не заболела ли?
У нас сейчас передышка. Жив-здоров! А Вы как там? Как дети? Ты их подкармливай, береги их! Вернусь - пополним нашу семью. Эх, Дуняша! Нам бы сейчас с тобой уйти в поле, к нашей любимой берёзе, пройтись по росе, полюбоваться мирным утренним небом, насладиться пением жаворонков. Жди меня, Дуняша, жди! Я обязательно вернусь!..»
Это письмо я не дочитал, отложил, закрыл глаза и долго-долго сидел в кухонной тиши раннего утра.
... У каждого человека, наверное, есть своё особое место, которое тянет к себе, зовёт, тревожит душу, бередит память сердца. Для меня это дедушкин дом. Я помню до сих пор каждый его уголок, но бываю в нём редко. Боль ещё не ушла. Новая хозяйка говорит, что до сих пор в доме стоит старинный дубовый стол, за которым дед любил обедать, а потом читать. На стене осталась висеть дедушкина фотография. Не выбросила! Низкий поклон Вам, Ефросинья Егоровна!
... В эту ночь в квартире стояла такая стеклянная тишина, что было слышно, как стучит и стучит растревоженное сердце. Многое помнит оно, его память беспредельна, она теплее, светлее и добрее памяти трезвого ума.
Хрупкую тишину разрушила железнодорожная одноголосица, нарастающая сильнее и сильнее. Шёл товарный поезд. И опять бросок памяти - к деду! «Товарняк прошёл, последнюю зарю пробил, теперь до заранок...» - говорил дедушка, когда регулярно в девять часов вечера отстукивал свою затяжную мелодию гружёный состав.
... Сердце ныряет в ломкий всполох памяти. Вот дом деда... Вот сирень и та скамейка... Такой знакомый лай собаки... Тропинка за огородами, плывущими в тёплом летнем тумане.
... Ещё несколько шагов — и можно с тобой встретиться, деда...
Дыхание перехватывает от предательски подкативших слёз.
... Дедуля, дедуля, не уходи...
Горбачев Владислав, 14 лет, Дятьково
Рейтинг: 0
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |