Один день из жизни в таежной деревне
1961 год. Сибирь.
Мирно спит по окна занесенная снегом деревенька в предгорьях Саян. В ночной тишине слышно, как от мороза трещат стены, а на стеклах зимний художник оставляет свои льдистые, мохнатые от инея росписи.
Я проснулась от треска горящих поленьев и гула огня в русской печи. Мои сестры и братья еще крепко спят. Только мама проснулась, затопила печь и месит тесто в квашне, готовится печь хлеб. Она уже выскоблила добела стол, достала чистые льняные кухонные полотенца, посыпала стол мукой и скоро начнет выкатывать круглые хлебы на всю семью. Ее выпечки хватает нам на три дня. едоков много.
Я встала и крадусь на кухню, из детской через зал. Скольжу тихонько, как тень. Когда я вошла на кухню мама вздрогнула от неожиданности и вскрикнула:
- Ты опять крадешься, как приведение. Когда ты перестанешь меня пугать? И чего тебе не спится? Спала бы себе и спала как все. Так нет, каждую ночь вскакиваешь. Настанет время – и захочешь поспать, да надо будет вставать! Вспомнишь тогда, как это хорошо – спать спокойно до утра!
Но разве я могла пропустить эти волшебные мгновения, когда отсветы пламени из русской печи рождают все новые, абсолютно нереальные, пляшущие свой фантастический танец силуэты на стенах – они скачут, словно живые, - когда огненные блики, освящая окна, заставляют вспыхивать морозные рисунки на окнах россыпями звезд. Это завораживающее зрелище манит меня сюда. И какой сом может сравниться с такой явью?!
Пусть мама говорит что хочет, я все равно устраиваюсь на старом овчинном тулупе, брошенном на широкую лавку у стола, подтянув колени к подбородку и накрыв ноги подолом ночной рубашки. Мне так нравится любоваться мамой. Она такая красивая! У нее ярко-синие глаза, излучающие мягкий добрый свет ее тоненькие губы слегка улыбаются. Светло-русые волосы убраны под яркую косынку. Атласный вишневого цвета халат струится по ее стройному ладному телу, подчеркивая его белизну. Вся она маленькая, пластичная, быстрая и ловкая. Все формы ее тела округлые и все линии тела плавные. Вся она удивительно светлая, кажется, что от нее идет золотистый свет. Пляшущие по ней блики отсветов пламени делают ее еще привлекательней. А когда я чуть-чуть прикрываю ресницы и смотрю слегка со стороны, свет становится другим и появляются все новые и новые цветовые сочетания.
Я наблюдаю за беломраморными в ямочках мамиными руками, как они плавными движениями ловко выкатывают круглые хлебы, скручивают калачи, лепят круглые шаньги из остатков теста, намазывают их сметаной с сахаром, делают ватрушки с творогом. Тесто в ее руках соблазнительно послушное. И я тянусь к нему, беру маленький кусочек, и тотчас оно прилипает к моим рука. Мне приходится долго отлеплять его от своих ладошек. И я понимаю, что все просто только тогда, когда это делает мама. При этом она потихоньку что-то напевает. У нее красивый голос, я обожаю слушать ее пение. Удивляюсь той легкости, с какой у не все получается и горю желанием научится делать все, как она. Стать такой же ловкой, красивой и пластичной, потому что я антипод мамы. Вся угловатая, сильная, с глубоко сидящими серо-голубыми глазами, полными губами, пепельно-русыми волосами, смуглой кожей. У меня совсем нет музыкального слуха, в отличие от моих братьев и сестер. Зато я самый благодарный слушатель гармоничного исполнения музыкальных произведений.
Потихоньку огонь в печи угасает, и печь готовится принять в свои раскаленные недра хлебы, калачи, и шаньги. Мне нравится наблюдать, как белое тесто с листов отправляется на деревянной лопате в глубь печи, чтобы стать там духмяным, румяным и поджаристым свежеиспеченным хлебом.
Мама ставит передо мной кружку холодного молока, горячую ароматную шаньгу, и наливает в чашку растопленное сливочное масло. Можно завтракать. Она накрывает белым полотенцем хлебы, и выносит их в сени на трескучий мороз, чтобы хлебы и калачи подольше сохранили свою свежесть. Калачи она навешивает на круглую деревянную палку повыше под потолок в сенцах.
На улице начинает светать, таинственное волшебство этой ночи потихоньку тает. Скоро проснутся все остальные. Я возвращаюсь в детскую комнату. Уже почти светло. Я иду по залу по красной ковровой дорожке мимо круглого, накрытого тяжелой китайской скатертью в розах с длинными кистями стола, мимо никелированной кровати под ярким с темно-красным рисунком верблюжьим одеялом, из-под него видны белые кружевные подзоры. На кровати уложена гора пуховых подушек, гордость мамы, они тоже накрыты кружевной накидкой. Дело в том, что мама, когда теребит кур, собирает для набивки подушек, матрасов и одеял только пух, а перья собирает отдельно. Здесь все сшито, связано, вышито, выбито ее сильными и ловкими руками. Они шьет нам и платья, и трусики, и маечки, и фартучки, и нарукавнички, воротнички и манжеты. Мама вышевает целые картины нитками мулине. На всех шторах, накидках, скатертях, салфетках – ее вышивки. Крючком и на спицах она вяжет кружева, шапочки, шарфики, варежки, носки.
Мне трудно сказать, когда она спит. Я ни разу не видела, чтобы она легла спать раньше нас, и не видела, чтобы она встала позже нас. Она всегда чем-то занята.
Иду дальше мимо этажерки с толстыми книгами, мимо комод, а накрытого кружевной накидкой с зеркалом и высокими четырехгранными зелеными китайскими вазами на толстом прозрачном основании. В них стоят ветви сосны и наполняют комнату ароматом зимнего леса. На комоде стоит резная шкатулка, там хранятся мамины украшения и косметика. Рядом с зеркалом пристроились поздравительные открытки со всех концов света. Мама ведет обширную переписку со всеми родственниками, близкими и дальними. Иногда она вслух читает нам интересные новости из писем. В углу стоит большой шкаф для платья и белья. Иногда, когда никого нет, я люблю открыть зеркальную дверку маленького шкафа с мамиными вещами и вдыхать аромат ее духов. Это «Серебристый ландыш». У нее они всю жизнь одни любимые. Запах цветущих ландышей пропитал все ее воздушные шарфики. В ее отделении висят яркие красивые платья, а самое главное стоят ее зеленые замшевые туфли на высоченном каблуке с золотой витой отделкой. Они крошечные, потому что ножка у нее, почти как у Золушки – тридцать третьего размера. Мне нравится выдыхать запах ее духов, разглядывать платья и гладить руками шелк ее платьев.
В детской комнате все намного проще. У окна пристроился большущий квадратный стол. За этим столом мы делаем уроки, лепим, рисуем, играем. Пластилин у каждого из нас превращается в целые композиции по мотивам любимых сказок. Рисунки старшей сестры Люды даже печатались в газете «Пионерская правда». Конечно, старшие лепят и рисуют великолепно, и я всегда их завидовала, так как я лепила и рисовала гораздо хуже. Мне хотелось уметь все делать так же хорошо, как они. Я забываю при этом, что между нами по четыре года разницы. Нэля родилась на двенадцать лет раньше меня. Сестренка Танечка родилась через два года после меня, братик Андрей – через пять лет. Тане помогает лепить Люда, как совсем маленькой, а мне никто. А Андрею больше нравятся баянные кнопочки и струны гитары, он последний сын, самый любимый, ему все дозволяют.
По стенам пристроились деревянные кровати и кроватки. В центре стоит квадратная белая печь. Полы крашенные и блестят. Каждая половица сделана из половины бревна огромной лиственницы. Так как живем рядом с Саянскими горами, землетрясения здесь случаются часто. При землетрясении весь дом начинает потихоньку трястись, а посуда в шкафах начинает звенеть и дребезжать. Именно поэтому во всех домах нашей деревни такие толстые полы. На них можно делать все что угодно: хоть скачки, хоть пляши – ни одно бревнышко не дрогнет. Детская комната – сорок два квадратных метра, а зал – пятьдесят четыре. Поэтому, хотя нас и шестеро детей у мамы с папой, все равно места всем всегда хватает.
Сначала проснется папа, он позавтракает и уйдет на работу самым первым. Потихоньку просыпаются мои братья и сестры. Позавтракав, прежде чем идти в школу или на работу, все управляются по хозяйству. В семье у каждого есть свои постоянные обязанности. Кот-то носит воду, кто-то колет дрова, кто-то чистит дорожки, кто-то моет посуду после завтрака. Мама работает в школе, поэтому в школу мы идем все вместе. Как только мы выходим на улицу, к маме спешат ее ученики. Они кричат:
- Зоя Николаевна, Зоя Николаевна, можно понести ваш портфель с тетрадями?
Дети образуют небольшую толпу вокруг мамы. Каждому хочется нести ее портфель. А он один. Маму ее ученики очень любят и относятся к ней с большим уважением. Всей гурьбой мы идем по заснеженной дороге, все тепло одеты, в толсто подшитых валенках, закутанные в шерстяные шали, в вязанных варежках, открытыми остаются только глаза. Мальчишки в телогрейках, завязанных шапках-ушанках, повязанных до глаз шарфах. Ресницы от дыхания становятся длинными и белыми от инея. Шарфы и платки у рта тоже белые. Дорога в школу за разговорами, смехом и шутками кажется очень короткой. У порога школы обметаем веником валенки, сбиваем снежный куржак с одежды друг друга. Открываем тяжелую, толстую дверь и входим в теплый просторный коридор школы. Раздеваемся в раздевалке, и сразу становится легче ходить. Все рассыпаются по классам.
Я учусь в первом классе у Евдокии Филипповны. У нее учились мои старшие брат и сестра. Они учились на «отлично», и мене очень трудно, так как мне постоянно ставят их в пример. Очень стыдно за себя перед мамой и папой. Думаю я быстро, а вот руки у меня запаздывают. Уроки я делаю сразу в чистовике и, если ошибаюсь, перечеркиваю ошибки, получается грязно. То кляксу посажу, то размажу неловким движением уже написанное. И почерк у меня порывистый и бегущий. Много мне придется потрудиться, чтобы выработать красивый каллиграфический почерк. Но я знаю хорошую пословицу: «Терпение и труд – все перетрут»! поэтому стараюсь и верю, что всему научусь. Идут уроки. Тишина. Слышно, как скрипят перья, как стучат они о дно чернильниц-непроливаек. Я подглядываю на чистописании за соседкой по парте Ниной Нючевой. Оборачиваюсь назад и краем глаза вижу, как пишут Авдеенко Надя и Устиненко Лида. Они сидят за нами. Особенно мне нравятся тоненькие, с ровным наклоном буквы Нади. Она старательная, вся чистенькая, с ровным пробором на голове и двумя длинными толстыми косичками с красными атласными лентами. Больше всего мне нравится, как ровно разобраны надвое волосы и как гладко они причесаны. Волосок к волоску. Если взглянуть на мою лохматую голову, станет понятно, почему я завидую Наде. Мои густые волосы плохо меня слушаются, они всегда выбиваются из косички и падают мне на глаза. Когда я прихожу домой и вижу свое отражение в зеркале, я всегда думаю: «Ну почему я так мало похожа на маму и своих старших сестриц, таких аккуратных и красивых»? Авдеенко Надя пишет в своей тетрадке по чистописанию ручкой с новым перышком совсем без нажима, и письмо получается особенно светлое и легкое, у нее на каждой страничке только пятерки. Смотрю в свою тетрадь и вижу каракули. Наклон и величина букв разная, нажим тоже. Перышко мое от нажима разъехалось и оставляет за собой широкие следы. Горько вздыхаю и продолжаю писать, пробуя подражать Наде. В итоге меня за это похвалят. Но всему приходит конец и моим мучениям тоже. В коридоре школы заливается звонок – перемена.
Из классов высыпают ученики. Веселые, озорные. Мальчишки всегда готовы потаскать девчонок за косы, потузить друг друга, поиграть в салки. Но вот из классов выходят учителя, и все принимает совсем другой оборот. Закружился с песней хоровод. Выстроился в два ряда ручеек. Мало кто остается стоять, подпирая стенки коридора. Так пролетает перемена и снова звенит звонок, зовет в класс на урок. Так урок за уроком проходит школьный день – пора домой. Но когда мы подходим к раздевалке, чтобы одеться, нас останавливают учителя. Оказывается, передали штурмовое предупреждение, и идти домой опасно: может замести метель-буран. Деревенька наша – в одну строчку дома, затерялась в тайге, санный путь до районного центра длиной в семьдесят километров часто переметает пурга. А до Иркутска, областного города, - около четырехсот километров. Бывали случаи, когда путники замерзали в тайге, сбившись с пути. Да и волки, зимой голодные, ходят стаями. Леса у нас еловые, темные, будешь в двух шагах от дороги и можешь ее не разглядеть и уйти в другую сторону. Зато весело смотреть в окно из дома. Нет-нет, да кто-нибудь появится из лесу за болотом. То заяц-русак проскачет, то рыжая лиса плавно проплывет, а то рога лося случайно из кустов вынырнут и пропадут.
В школе гаснет свет, зажигают керосиновые лампы. Все сбиваются в кучу. Сказали, что приедет на лошади председатель колхоза и сам развезет всех по домам. Ждем. За окнами начинает завывать ветер, несет поземку. Тучи сгустились, стало темно, как ночью. Слышу разговоры вокруг о председателе колхоза. Дети с восторгом говорят о том, какой он красивый, умный, сильный и смелый, что он придет, и с ним будет совсем не страшно идти домой в буран. Почему-то моя соседка по парте Нина называет его Георгием Алексеевичем, но я-то точно знаю, что моего папу зовут Григорием, ведь он и есть председатель колхоза.
Я пытаюсь объяснить ей это, но она настолько убеждена в своей правоте, что ничего не желает слышать по этому поводу, и говорит, что ее папа лучше меня знает это. Мне становится обидно до слез, потому что я точно знаю, что моего папу зовут Григорий Алексеевич. А она отказывается мне верить и продолжает утверждать, что его зовут Георгием Алексеевичем, уж она-то, мол, точно это знает, потому что ее папа его заместителем работает. Мне становится обидно, что какому-то заместителю верят больше, чем родной дочери. Я говорю ей «Вот придет папа, ты и спроси у него, как его зовут».
Но вот двери распахнулись, и в проеме вместе с поземкой и стужей появился председатель. Высокий, под два метра ростом, он вошел, пригнувшись, плотно закрыв за собой дверь. Одет он в дубленый черный полушубок с белым воротником, пыжиковую шапку, брюки заправлены в белые бурки. Внешне он похож на знаменитого киноактера своего времени – Самойлова. Черные как смоль волосы, откинутые со лба, смуглая кожа, прямой тонкий нос, черные брови вразлет, властный прямой взгляд озорных и умных карих глаз. Он всегда в хорошем настроении, любит шутить и смеяться. Его любят и взрослые и дети. Ведь это мой папа, самый лучший на свете. Он приехал, и всем стало весело.
Велено всем одеваться и как можно теплее укутывать свои носы. Как только мы выходим из школы, на нас набрасывается пурга. Поземка, вихри. Дорогу уже успело занести снегом, и ее можно только угадывать по высоким сугробам вокруг. Самых маленьких девочек усадили в сани. Те, что посильнее и постарше, идут следом. Впереди идет папа. Он ведет под уздцы коня. Встречный ветер со снегом слепит его. Гнедой сильный конь с трудом идет вперед. Тем, кто идет следом, легче: они идут по санному следу. По мере продвижения по деревне дети расходятся по домам. Вот показался и наш дом. Папа велел нам идти домой, а сам пошел развозить по домам остальных детей. Ему надо проследить за порядком во всем колхозном хозяйстве, поэтому домой он придет, когда на дворе станет совсем темно.
А мы прибежали в темный дом. Электричество отключили, надо зажечь керосиновую лампу. Она одна, поэтому сегодня весь вечер пройдет вокруг нее. Сейчас ее огонь горит на кухне, и все сидят на кухне – со светом веселее. Теперь надо затопить печь, поставить готовить ужин. Этим занимаются старшие сестры и брат. Я достаю библиотечную книгу сказок и устраиваюсь читать поближе к свету. Вот огонь в печи загудел, и дома стало совсем уютно, хотя за окном по-прежнему завывает метелица. После ужина лампа переезжает в детскую комнату: всем надо сделать уроки. Мама со старшим братом ушла кормить и поить скотину. А ей надо еще подоить корову, процедить молоко, перемыть посуду. Потом сесть и составить планы на завтра. Проверить тетрадки. Папа придет поздно и долго еще будет сидеть за своими документами, газетами и журналами. Я знаю, что скоро придет ночь. Я лягу в свою деревянную кроватку с соломенным тюфяком под ватное одеяло на маленькою пуховую подушечки и буду слушать, как трещат от мороза стены, как завывает за окнами вьюга, как уютно гудит в печной труб пламя. Эти звуки врежутся в мою память навсегда.
И под эти звуки сон унесет меня в другие дали, где ярко светит солнце, луговина напротив родного дома затоплена полой водой и я по колено в воде брожу по яркой зеленой траве, покрытой прозрачной водой. Яркое солнце будет золотить крылья летающих стрекоз и разноцветных бабочек. Где то на лугу будет фыркать стреноженный серый в яблоках породистый красовец-конь. И стадо белых гусей будет нырять и плавать рядом со мной в поисках корма в зеленой траве цветущего под водой луга. Я буду сладко спать и видеть добрые цветные сны до той поры, когда мама встанет и начнет хлопотать по хозяйству, и тогда я снова и снова буду сидеть на кухне и заворожено любоваться происходящим вокруг меня. Пройдет лет пятьдесят и я стану вспоминать свое детство и рассказывать о нем своим детям и внукам, а может и правнукам.
Послесловие
2002 год.
Я с мамой и тетей Таней, младшей сестрой моей мамы, еду на кладбище в деревню Бабай, где похоронен мой дед – Григорий Алексеевич Сухарев.
В сосновом лесу деревенское кладбище. Мы подошли к могиле и увидели, что все пространство внутри оградки покрыто дикими буйноцветущими бело-розовыми ландышами и все вокруг благоухает так, как бабушкины любимые надушенные воздушные шарфики. Самое удивительное, что ландыши только внутри его оградки. Они так плотно увили всю землю, что даже ногу некуда поставить. Могилки рядом серые и пустые. Дедушка прожил короткую, но яркую жизнь, полную любви к людям, детям, ко всему живому.
Он покинул мир в 1964 году. Маме было девять лет. Тете Тане – семь лет. Сегодня я, его внук, старше, чем они были тогда. Когда мы вернулись в город, прошел ливень. Вода лилась с неба сплошным потоком. Мы вышли из автобуса в тот момент, когда тучи иссякли и гром погромыхивал уже вдалеке гораздо ленивее, а в небе над городом и лесом повисла огромная яркая двойная радуга. Мама сказала: «Это папа освободился и уходит по радуге». Она вспомнила сказки своей бабушки о радуге-райдуге, о горе Березань и о многом другом. Бабушка мамы читала лишь по слогам, но знала наизусть то, что из рода в род передавал народ – славянские Веды. И сказывала их внукам своим по вечерам, сидя вместе с нами, малышами, на своем большом черном сундуке у теплой печки долгими зимними вечерами, но это уже другая история.
Да, кстати, забыл сказать: мамина детская мечта исполнилась – она стала художником.
Мирно спит по окна занесенная снегом деревенька в предгорьях Саян. В ночной тишине слышно, как от мороза трещат стены, а на стеклах зимний художник оставляет свои льдистые, мохнатые от инея росписи.
Я проснулась от треска горящих поленьев и гула огня в русской печи. Мои сестры и братья еще крепко спят. Только мама проснулась, затопила печь и месит тесто в квашне, готовится печь хлеб. Она уже выскоблила добела стол, достала чистые льняные кухонные полотенца, посыпала стол мукой и скоро начнет выкатывать круглые хлебы на всю семью. Ее выпечки хватает нам на три дня. едоков много.
Я встала и крадусь на кухню, из детской через зал. Скольжу тихонько, как тень. Когда я вошла на кухню мама вздрогнула от неожиданности и вскрикнула:
- Ты опять крадешься, как приведение. Когда ты перестанешь меня пугать? И чего тебе не спится? Спала бы себе и спала как все. Так нет, каждую ночь вскакиваешь. Настанет время – и захочешь поспать, да надо будет вставать! Вспомнишь тогда, как это хорошо – спать спокойно до утра!
Но разве я могла пропустить эти волшебные мгновения, когда отсветы пламени из русской печи рождают все новые, абсолютно нереальные, пляшущие свой фантастический танец силуэты на стенах – они скачут, словно живые, - когда огненные блики, освящая окна, заставляют вспыхивать морозные рисунки на окнах россыпями звезд. Это завораживающее зрелище манит меня сюда. И какой сом может сравниться с такой явью?!
Пусть мама говорит что хочет, я все равно устраиваюсь на старом овчинном тулупе, брошенном на широкую лавку у стола, подтянув колени к подбородку и накрыв ноги подолом ночной рубашки. Мне так нравится любоваться мамой. Она такая красивая! У нее ярко-синие глаза, излучающие мягкий добрый свет ее тоненькие губы слегка улыбаются. Светло-русые волосы убраны под яркую косынку. Атласный вишневого цвета халат струится по ее стройному ладному телу, подчеркивая его белизну. Вся она маленькая, пластичная, быстрая и ловкая. Все формы ее тела округлые и все линии тела плавные. Вся она удивительно светлая, кажется, что от нее идет золотистый свет. Пляшущие по ней блики отсветов пламени делают ее еще привлекательней. А когда я чуть-чуть прикрываю ресницы и смотрю слегка со стороны, свет становится другим и появляются все новые и новые цветовые сочетания.
Я наблюдаю за беломраморными в ямочках мамиными руками, как они плавными движениями ловко выкатывают круглые хлебы, скручивают калачи, лепят круглые шаньги из остатков теста, намазывают их сметаной с сахаром, делают ватрушки с творогом. Тесто в ее руках соблазнительно послушное. И я тянусь к нему, беру маленький кусочек, и тотчас оно прилипает к моим рука. Мне приходится долго отлеплять его от своих ладошек. И я понимаю, что все просто только тогда, когда это делает мама. При этом она потихоньку что-то напевает. У нее красивый голос, я обожаю слушать ее пение. Удивляюсь той легкости, с какой у не все получается и горю желанием научится делать все, как она. Стать такой же ловкой, красивой и пластичной, потому что я антипод мамы. Вся угловатая, сильная, с глубоко сидящими серо-голубыми глазами, полными губами, пепельно-русыми волосами, смуглой кожей. У меня совсем нет музыкального слуха, в отличие от моих братьев и сестер. Зато я самый благодарный слушатель гармоничного исполнения музыкальных произведений.
Потихоньку огонь в печи угасает, и печь готовится принять в свои раскаленные недра хлебы, калачи, и шаньги. Мне нравится наблюдать, как белое тесто с листов отправляется на деревянной лопате в глубь печи, чтобы стать там духмяным, румяным и поджаристым свежеиспеченным хлебом.
Мама ставит передо мной кружку холодного молока, горячую ароматную шаньгу, и наливает в чашку растопленное сливочное масло. Можно завтракать. Она накрывает белым полотенцем хлебы, и выносит их в сени на трескучий мороз, чтобы хлебы и калачи подольше сохранили свою свежесть. Калачи она навешивает на круглую деревянную палку повыше под потолок в сенцах.
На улице начинает светать, таинственное волшебство этой ночи потихоньку тает. Скоро проснутся все остальные. Я возвращаюсь в детскую комнату. Уже почти светло. Я иду по залу по красной ковровой дорожке мимо круглого, накрытого тяжелой китайской скатертью в розах с длинными кистями стола, мимо никелированной кровати под ярким с темно-красным рисунком верблюжьим одеялом, из-под него видны белые кружевные подзоры. На кровати уложена гора пуховых подушек, гордость мамы, они тоже накрыты кружевной накидкой. Дело в том, что мама, когда теребит кур, собирает для набивки подушек, матрасов и одеял только пух, а перья собирает отдельно. Здесь все сшито, связано, вышито, выбито ее сильными и ловкими руками. Они шьет нам и платья, и трусики, и маечки, и фартучки, и нарукавнички, воротнички и манжеты. Мама вышевает целые картины нитками мулине. На всех шторах, накидках, скатертях, салфетках – ее вышивки. Крючком и на спицах она вяжет кружева, шапочки, шарфики, варежки, носки.
Мне трудно сказать, когда она спит. Я ни разу не видела, чтобы она легла спать раньше нас, и не видела, чтобы она встала позже нас. Она всегда чем-то занята.
Иду дальше мимо этажерки с толстыми книгами, мимо комод, а накрытого кружевной накидкой с зеркалом и высокими четырехгранными зелеными китайскими вазами на толстом прозрачном основании. В них стоят ветви сосны и наполняют комнату ароматом зимнего леса. На комоде стоит резная шкатулка, там хранятся мамины украшения и косметика. Рядом с зеркалом пристроились поздравительные открытки со всех концов света. Мама ведет обширную переписку со всеми родственниками, близкими и дальними. Иногда она вслух читает нам интересные новости из писем. В углу стоит большой шкаф для платья и белья. Иногда, когда никого нет, я люблю открыть зеркальную дверку маленького шкафа с мамиными вещами и вдыхать аромат ее духов. Это «Серебристый ландыш». У нее они всю жизнь одни любимые. Запах цветущих ландышей пропитал все ее воздушные шарфики. В ее отделении висят яркие красивые платья, а самое главное стоят ее зеленые замшевые туфли на высоченном каблуке с золотой витой отделкой. Они крошечные, потому что ножка у нее, почти как у Золушки – тридцать третьего размера. Мне нравится выдыхать запах ее духов, разглядывать платья и гладить руками шелк ее платьев.
В детской комнате все намного проще. У окна пристроился большущий квадратный стол. За этим столом мы делаем уроки, лепим, рисуем, играем. Пластилин у каждого из нас превращается в целые композиции по мотивам любимых сказок. Рисунки старшей сестры Люды даже печатались в газете «Пионерская правда». Конечно, старшие лепят и рисуют великолепно, и я всегда их завидовала, так как я лепила и рисовала гораздо хуже. Мне хотелось уметь все делать так же хорошо, как они. Я забываю при этом, что между нами по четыре года разницы. Нэля родилась на двенадцать лет раньше меня. Сестренка Танечка родилась через два года после меня, братик Андрей – через пять лет. Тане помогает лепить Люда, как совсем маленькой, а мне никто. А Андрею больше нравятся баянные кнопочки и струны гитары, он последний сын, самый любимый, ему все дозволяют.
По стенам пристроились деревянные кровати и кроватки. В центре стоит квадратная белая печь. Полы крашенные и блестят. Каждая половица сделана из половины бревна огромной лиственницы. Так как живем рядом с Саянскими горами, землетрясения здесь случаются часто. При землетрясении весь дом начинает потихоньку трястись, а посуда в шкафах начинает звенеть и дребезжать. Именно поэтому во всех домах нашей деревни такие толстые полы. На них можно делать все что угодно: хоть скачки, хоть пляши – ни одно бревнышко не дрогнет. Детская комната – сорок два квадратных метра, а зал – пятьдесят четыре. Поэтому, хотя нас и шестеро детей у мамы с папой, все равно места всем всегда хватает.
Сначала проснется папа, он позавтракает и уйдет на работу самым первым. Потихоньку просыпаются мои братья и сестры. Позавтракав, прежде чем идти в школу или на работу, все управляются по хозяйству. В семье у каждого есть свои постоянные обязанности. Кот-то носит воду, кто-то колет дрова, кто-то чистит дорожки, кто-то моет посуду после завтрака. Мама работает в школе, поэтому в школу мы идем все вместе. Как только мы выходим на улицу, к маме спешат ее ученики. Они кричат:
- Зоя Николаевна, Зоя Николаевна, можно понести ваш портфель с тетрадями?
Дети образуют небольшую толпу вокруг мамы. Каждому хочется нести ее портфель. А он один. Маму ее ученики очень любят и относятся к ней с большим уважением. Всей гурьбой мы идем по заснеженной дороге, все тепло одеты, в толсто подшитых валенках, закутанные в шерстяные шали, в вязанных варежках, открытыми остаются только глаза. Мальчишки в телогрейках, завязанных шапках-ушанках, повязанных до глаз шарфах. Ресницы от дыхания становятся длинными и белыми от инея. Шарфы и платки у рта тоже белые. Дорога в школу за разговорами, смехом и шутками кажется очень короткой. У порога школы обметаем веником валенки, сбиваем снежный куржак с одежды друг друга. Открываем тяжелую, толстую дверь и входим в теплый просторный коридор школы. Раздеваемся в раздевалке, и сразу становится легче ходить. Все рассыпаются по классам.
Я учусь в первом классе у Евдокии Филипповны. У нее учились мои старшие брат и сестра. Они учились на «отлично», и мене очень трудно, так как мне постоянно ставят их в пример. Очень стыдно за себя перед мамой и папой. Думаю я быстро, а вот руки у меня запаздывают. Уроки я делаю сразу в чистовике и, если ошибаюсь, перечеркиваю ошибки, получается грязно. То кляксу посажу, то размажу неловким движением уже написанное. И почерк у меня порывистый и бегущий. Много мне придется потрудиться, чтобы выработать красивый каллиграфический почерк. Но я знаю хорошую пословицу: «Терпение и труд – все перетрут»! поэтому стараюсь и верю, что всему научусь. Идут уроки. Тишина. Слышно, как скрипят перья, как стучат они о дно чернильниц-непроливаек. Я подглядываю на чистописании за соседкой по парте Ниной Нючевой. Оборачиваюсь назад и краем глаза вижу, как пишут Авдеенко Надя и Устиненко Лида. Они сидят за нами. Особенно мне нравятся тоненькие, с ровным наклоном буквы Нади. Она старательная, вся чистенькая, с ровным пробором на голове и двумя длинными толстыми косичками с красными атласными лентами. Больше всего мне нравится, как ровно разобраны надвое волосы и как гладко они причесаны. Волосок к волоску. Если взглянуть на мою лохматую голову, станет понятно, почему я завидую Наде. Мои густые волосы плохо меня слушаются, они всегда выбиваются из косички и падают мне на глаза. Когда я прихожу домой и вижу свое отражение в зеркале, я всегда думаю: «Ну почему я так мало похожа на маму и своих старших сестриц, таких аккуратных и красивых»? Авдеенко Надя пишет в своей тетрадке по чистописанию ручкой с новым перышком совсем без нажима, и письмо получается особенно светлое и легкое, у нее на каждой страничке только пятерки. Смотрю в свою тетрадь и вижу каракули. Наклон и величина букв разная, нажим тоже. Перышко мое от нажима разъехалось и оставляет за собой широкие следы. Горько вздыхаю и продолжаю писать, пробуя подражать Наде. В итоге меня за это похвалят. Но всему приходит конец и моим мучениям тоже. В коридоре школы заливается звонок – перемена.
Из классов высыпают ученики. Веселые, озорные. Мальчишки всегда готовы потаскать девчонок за косы, потузить друг друга, поиграть в салки. Но вот из классов выходят учителя, и все принимает совсем другой оборот. Закружился с песней хоровод. Выстроился в два ряда ручеек. Мало кто остается стоять, подпирая стенки коридора. Так пролетает перемена и снова звенит звонок, зовет в класс на урок. Так урок за уроком проходит школьный день – пора домой. Но когда мы подходим к раздевалке, чтобы одеться, нас останавливают учителя. Оказывается, передали штурмовое предупреждение, и идти домой опасно: может замести метель-буран. Деревенька наша – в одну строчку дома, затерялась в тайге, санный путь до районного центра длиной в семьдесят километров часто переметает пурга. А до Иркутска, областного города, - около четырехсот километров. Бывали случаи, когда путники замерзали в тайге, сбившись с пути. Да и волки, зимой голодные, ходят стаями. Леса у нас еловые, темные, будешь в двух шагах от дороги и можешь ее не разглядеть и уйти в другую сторону. Зато весело смотреть в окно из дома. Нет-нет, да кто-нибудь появится из лесу за болотом. То заяц-русак проскачет, то рыжая лиса плавно проплывет, а то рога лося случайно из кустов вынырнут и пропадут.
В школе гаснет свет, зажигают керосиновые лампы. Все сбиваются в кучу. Сказали, что приедет на лошади председатель колхоза и сам развезет всех по домам. Ждем. За окнами начинает завывать ветер, несет поземку. Тучи сгустились, стало темно, как ночью. Слышу разговоры вокруг о председателе колхоза. Дети с восторгом говорят о том, какой он красивый, умный, сильный и смелый, что он придет, и с ним будет совсем не страшно идти домой в буран. Почему-то моя соседка по парте Нина называет его Георгием Алексеевичем, но я-то точно знаю, что моего папу зовут Григорием, ведь он и есть председатель колхоза.
Я пытаюсь объяснить ей это, но она настолько убеждена в своей правоте, что ничего не желает слышать по этому поводу, и говорит, что ее папа лучше меня знает это. Мне становится обидно до слез, потому что я точно знаю, что моего папу зовут Григорий Алексеевич. А она отказывается мне верить и продолжает утверждать, что его зовут Георгием Алексеевичем, уж она-то, мол, точно это знает, потому что ее папа его заместителем работает. Мне становится обидно, что какому-то заместителю верят больше, чем родной дочери. Я говорю ей «Вот придет папа, ты и спроси у него, как его зовут».
Но вот двери распахнулись, и в проеме вместе с поземкой и стужей появился председатель. Высокий, под два метра ростом, он вошел, пригнувшись, плотно закрыв за собой дверь. Одет он в дубленый черный полушубок с белым воротником, пыжиковую шапку, брюки заправлены в белые бурки. Внешне он похож на знаменитого киноактера своего времени – Самойлова. Черные как смоль волосы, откинутые со лба, смуглая кожа, прямой тонкий нос, черные брови вразлет, властный прямой взгляд озорных и умных карих глаз. Он всегда в хорошем настроении, любит шутить и смеяться. Его любят и взрослые и дети. Ведь это мой папа, самый лучший на свете. Он приехал, и всем стало весело.
Велено всем одеваться и как можно теплее укутывать свои носы. Как только мы выходим из школы, на нас набрасывается пурга. Поземка, вихри. Дорогу уже успело занести снегом, и ее можно только угадывать по высоким сугробам вокруг. Самых маленьких девочек усадили в сани. Те, что посильнее и постарше, идут следом. Впереди идет папа. Он ведет под уздцы коня. Встречный ветер со снегом слепит его. Гнедой сильный конь с трудом идет вперед. Тем, кто идет следом, легче: они идут по санному следу. По мере продвижения по деревне дети расходятся по домам. Вот показался и наш дом. Папа велел нам идти домой, а сам пошел развозить по домам остальных детей. Ему надо проследить за порядком во всем колхозном хозяйстве, поэтому домой он придет, когда на дворе станет совсем темно.
А мы прибежали в темный дом. Электричество отключили, надо зажечь керосиновую лампу. Она одна, поэтому сегодня весь вечер пройдет вокруг нее. Сейчас ее огонь горит на кухне, и все сидят на кухне – со светом веселее. Теперь надо затопить печь, поставить готовить ужин. Этим занимаются старшие сестры и брат. Я достаю библиотечную книгу сказок и устраиваюсь читать поближе к свету. Вот огонь в печи загудел, и дома стало совсем уютно, хотя за окном по-прежнему завывает метелица. После ужина лампа переезжает в детскую комнату: всем надо сделать уроки. Мама со старшим братом ушла кормить и поить скотину. А ей надо еще подоить корову, процедить молоко, перемыть посуду. Потом сесть и составить планы на завтра. Проверить тетрадки. Папа придет поздно и долго еще будет сидеть за своими документами, газетами и журналами. Я знаю, что скоро придет ночь. Я лягу в свою деревянную кроватку с соломенным тюфяком под ватное одеяло на маленькою пуховую подушечки и буду слушать, как трещат от мороза стены, как завывает за окнами вьюга, как уютно гудит в печной труб пламя. Эти звуки врежутся в мою память навсегда.
И под эти звуки сон унесет меня в другие дали, где ярко светит солнце, луговина напротив родного дома затоплена полой водой и я по колено в воде брожу по яркой зеленой траве, покрытой прозрачной водой. Яркое солнце будет золотить крылья летающих стрекоз и разноцветных бабочек. Где то на лугу будет фыркать стреноженный серый в яблоках породистый красовец-конь. И стадо белых гусей будет нырять и плавать рядом со мной в поисках корма в зеленой траве цветущего под водой луга. Я буду сладко спать и видеть добрые цветные сны до той поры, когда мама встанет и начнет хлопотать по хозяйству, и тогда я снова и снова буду сидеть на кухне и заворожено любоваться происходящим вокруг меня. Пройдет лет пятьдесят и я стану вспоминать свое детство и рассказывать о нем своим детям и внукам, а может и правнукам.
Послесловие
2002 год.
Я с мамой и тетей Таней, младшей сестрой моей мамы, еду на кладбище в деревню Бабай, где похоронен мой дед – Григорий Алексеевич Сухарев.
В сосновом лесу деревенское кладбище. Мы подошли к могиле и увидели, что все пространство внутри оградки покрыто дикими буйноцветущими бело-розовыми ландышами и все вокруг благоухает так, как бабушкины любимые надушенные воздушные шарфики. Самое удивительное, что ландыши только внутри его оградки. Они так плотно увили всю землю, что даже ногу некуда поставить. Могилки рядом серые и пустые. Дедушка прожил короткую, но яркую жизнь, полную любви к людям, детям, ко всему живому.
Он покинул мир в 1964 году. Маме было девять лет. Тете Тане – семь лет. Сегодня я, его внук, старше, чем они были тогда. Когда мы вернулись в город, прошел ливень. Вода лилась с неба сплошным потоком. Мы вышли из автобуса в тот момент, когда тучи иссякли и гром погромыхивал уже вдалеке гораздо ленивее, а в небе над городом и лесом повисла огромная яркая двойная радуга. Мама сказала: «Это папа освободился и уходит по радуге». Она вспомнила сказки своей бабушки о радуге-райдуге, о горе Березань и о многом другом. Бабушка мамы читала лишь по слогам, но знала наизусть то, что из рода в род передавал народ – славянские Веды. И сказывала их внукам своим по вечерам, сидя вместе с нами, малышами, на своем большом черном сундуке у теплой печки долгими зимними вечерами, но это уже другая история.
Да, кстати, забыл сказать: мамина детская мечта исполнилась – она стала художником.
Софонов Игорь, 16 лет, с. Большой Хомутец
Рейтинг: 0
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |