Молчание
Беспощадная память моя
Не дает мне
покоя, С подушки меня поднимая,
И я долго молчу перед тем,
Как о главном сказать…
С.Эрамев
Молчание для Ивана Дмитриевича уже стало привычным, каким-то атрибутом жизни. Как можно всю жизнь быть погруженным в самого себя? Оказывается можно. Молчание давно опутало его сердце, мысли, душу. «Я возрождаюсь только в своих мыслях». Кто же это сказал? Молчание.
Значит, порой, и молчание обретает голос.
- Прошу тебя, молчание, не молчи! В спутанных ресницах мелькает только сероватая дымка.
- Дымка! Слышишь, дымка! Не молчи! Скажи слово хоть ты.
Странно. Молчит дымка. Значит, и дымка не красноречива…
Опускается, снова опускается молчание.
А в памяти дяди Вани мелькает война, плен, непонимание людей, их уничтожающий и холодный возглас равнодушия и злобный взгляд. Но дядя Ваня молчит, не хочет он больше ни с кем делиться, не хочет и мне рассказать о войне.
- Ванечкой, Ванюшей, - любила называть его мать.
- Ванюш, - зовёт его жена.
Сельчане называют:
- Иван Грозный!
Почему? Потому что всегда молчит, не хочет разговаривать ни с кем, хмурый, не улыбается.
А чему улыбаться? Война его сделала таким хмурым, неразговорчивым, неулыбающимся. Немецкий плен его сделал таким. Люди его сделали таким.
Дядя Ваня попал в плен не по своей воле. Вернулся в родное село. Сельчане как–то сразу оттолкнулись от него. Стали относиться настороженно, с высокомерием. Дали клеймо «враг народа».
Как мог объяснить им дядя Ваня, что не враг он народа, не отсиживался, а страдал, землю грыз зубами, плевал своей кровью. Ходил в плену по острию ножа. Плакал в начале молча, горькими мужскими слезами. А потом и плакать перестал. Как объяснить ту боль, которую носит в себе уже многие годы?
Находясь в немецком плену, тосковал по родной сторонушке. Ежедневно мысленно прощался с родным домом, пыльной кулагинской дорогой.
Так и осталась эта дорога в его памяти. Она, может быть, и оберегала его и вселяла в него веру, что все будет хорошо.
- Клавушка, видишь, как качаются деревья? – спросил дядя Ваня, у жены, нарушив свое молчание.
- Какие, Ванюш?
- Что за нашим домом растут, в роще.
- Ну и что, Ванюш? Они так много лет качаются.
- Нет, Клавушка, сегодня он как-то качается по-особенному, протяжно, с тоской. Так качался лес, когда я с ребятами в землянке лежал, в 41 году. Я тебе рассказывал уже. Ох, пережили – то мы тогда по вине военкомата! Я, Федор Шатилов и Павел Терсков.
- Не тереби, Ванюш, ран. Не надо. А деревья и на самом деле качаются, - взглянув в окно, промолвила тётя Клава.
Молчание снова опутало мысли дяди Вани.
- Вижу, Ванюш, вижу, - толи себе, толи милому Ванюше сказала милому тётя Клава, не переставая вязать тёплые носки из бараньей шерсти, чтобы грели старческие кости милого.
- Вот и моя жизнь прошла, качаясь. Я, как и эти деревья, гнулся до земли, гнулся в плену, теперь в Кулагине. Молчание согнуло – то меня как, Клавушка?! Эх, не смог, я так простить людям их не – понимание, холодное отношение ко мне. Да что ко мне одному, что ли такое отношение? А Федька – то сколько переживал. Иван Еременко переживал.
- Вот и ладненько, Ванюш! А ты прости людям их злобу. Тебе и легче будет. Бог велел нам всех прощать. С прощением легче жить.
- Да что ты, мать, говоришь? Уж скоро восемьдесят лет мне. Хватит жить. Дни мои прошли.
- Твои дни прошли, а вот память – то она с тобой и останется. Останови её, удержи. Пожалей свою память. Расскажи людям о себе, тебе и легче будет. Страдать не будешь. А то все молчишь да молчишь.
- Память, говоришь? Память - это моя спутница жизни. Она всегда рядом, как и молчание. Как жаль, что молчание безголосо. А без голоса оно с тех пор, Клавушка, как люди не поняли нас, пленных. Воевали, воевали и в плен попали, а после него стали врагами народа. Как мне тяжело жить с этой ношей, с непониманием людей. Вот как бывает на войне.
- Милый! Не тереби своих ран, облегчения они тебе не принесут. Время было тогда такое.
- Чертова память! Она будит мое воображение. На его призрачном полотне вижу отблески 41 года. Мы шли вёселые и молодые на войну, не ощущая угрозы вечного одиночества.
Дядя Ваня посмотрел в пустоту и увидел лица. Лес. Ожидание. Съедены все продукты, которые дали им родители в дорогу. Они записались добровольцами в лыжный батальон.
Уполномоченный оставил их в лесном лагере, так и не вернулся. Через неделю отправились назад, домой, рассказав обо всем в райвоенкомате. Там ничему не поверили, отправили в штрафбат. Расстрел заменили десятью годами. Дядя Ваня воевал в Белгородской области, в городе Волчанке. Там и попал в плен.
Любил дядя Ваня смотреть там на деревья, не смотря на изнуряющую боль, битье, недоедание, ступая по сухим опавшим листьям. Какая странная судьба! Раньше они укрывали своей тенью, радовали людей, а теперь те люди топчат их своими ногами.
А ещё в плену дяде Ване почему-то запомнился острый запах земли и морозная свежесть осеннего вечера, когда придешь с работы, усталый, измотанный, избитый и вытянешь свои ноженьки. И так хорошо станет. Но это всё временно, завтра опять боль пронзит насквозь натруженное тело.
А потом люди, пленные в лагере. Их глаза тоскливые – тоскливые, больные- больные, жестокие и в тоже время добрые. Злоба в них кипела к немцам. Проклятия в них взрывались маленькими холодными звездами. А добрые, когда помогали в бараках друг другу, кто крошкой хлеба, кто разговорами о родном доме, кто просто поглаживанием.
А вот и смерть. Пришла она ненавистная за дядей Ваней. Смерть может быть быстрой и медленной, лёгкой и мучительной, неизбежной и внезапной или изнуряющей человека нестерпимо долгим её ожиданием.
Для дяди Вани смерть была медленной, мучительной и изнуряющей нестерпимо долгой. Заболел он в лагере. Немцы отправили его в госпиталь. Вылечили и отправили в Германию…
- Ванюшь, что опять молчишь? - нарушила ход его воспоминаний жена.
- Да вспомнил, Клавушка, немецкий плен, их лагерь смерти.
- Ох, Ваня, столько лет уж прошло, а ты всё о том же.
А перед глазами дяди Вани поплыли картины плена, зверств фашистов, которые так любили экспериментировать на людях, бить их изощренными способами. Груды человеческих тел, обезображенные, страшные. Разве об этом можно забыть?
- Клавушка, я всего лишь маленькая песчинка в этом мире. Но какая безысходность одинокой песчинки охватывает меня, когда я думаю, сколько таких, как я, кануло никуда. А скольких оттолкнуло человеческое непонимание, их немой взгляд?!
Дядя Ваня, простишь ли ты нас, людей, за такое холодное отношение к тебе?! Простишь ли ты нас когда – нибудь за свою тяжёлую даже послевоенную жизнь, за своё скорбное молчание?!
Прости нас, людей, за непонимание и равнодушие. Пойми и прости!
Прощение лечит раны, лечит боль.
Не дает мне
покоя, С подушки меня поднимая,
И я долго молчу перед тем,
Как о главном сказать…
С.Эрамев
Молчание для Ивана Дмитриевича уже стало привычным, каким-то атрибутом жизни. Как можно всю жизнь быть погруженным в самого себя? Оказывается можно. Молчание давно опутало его сердце, мысли, душу. «Я возрождаюсь только в своих мыслях». Кто же это сказал? Молчание.
Значит, порой, и молчание обретает голос.
- Прошу тебя, молчание, не молчи! В спутанных ресницах мелькает только сероватая дымка.
- Дымка! Слышишь, дымка! Не молчи! Скажи слово хоть ты.
Странно. Молчит дымка. Значит, и дымка не красноречива…
Опускается, снова опускается молчание.
А в памяти дяди Вани мелькает война, плен, непонимание людей, их уничтожающий и холодный возглас равнодушия и злобный взгляд. Но дядя Ваня молчит, не хочет он больше ни с кем делиться, не хочет и мне рассказать о войне.
- Ванечкой, Ванюшей, - любила называть его мать.
- Ванюш, - зовёт его жена.
Сельчане называют:
- Иван Грозный!
Почему? Потому что всегда молчит, не хочет разговаривать ни с кем, хмурый, не улыбается.
А чему улыбаться? Война его сделала таким хмурым, неразговорчивым, неулыбающимся. Немецкий плен его сделал таким. Люди его сделали таким.
Дядя Ваня попал в плен не по своей воле. Вернулся в родное село. Сельчане как–то сразу оттолкнулись от него. Стали относиться настороженно, с высокомерием. Дали клеймо «враг народа».
Как мог объяснить им дядя Ваня, что не враг он народа, не отсиживался, а страдал, землю грыз зубами, плевал своей кровью. Ходил в плену по острию ножа. Плакал в начале молча, горькими мужскими слезами. А потом и плакать перестал. Как объяснить ту боль, которую носит в себе уже многие годы?
Находясь в немецком плену, тосковал по родной сторонушке. Ежедневно мысленно прощался с родным домом, пыльной кулагинской дорогой.
Так и осталась эта дорога в его памяти. Она, может быть, и оберегала его и вселяла в него веру, что все будет хорошо.
- Клавушка, видишь, как качаются деревья? – спросил дядя Ваня, у жены, нарушив свое молчание.
- Какие, Ванюш?
- Что за нашим домом растут, в роще.
- Ну и что, Ванюш? Они так много лет качаются.
- Нет, Клавушка, сегодня он как-то качается по-особенному, протяжно, с тоской. Так качался лес, когда я с ребятами в землянке лежал, в 41 году. Я тебе рассказывал уже. Ох, пережили – то мы тогда по вине военкомата! Я, Федор Шатилов и Павел Терсков.
- Не тереби, Ванюш, ран. Не надо. А деревья и на самом деле качаются, - взглянув в окно, промолвила тётя Клава.
Молчание снова опутало мысли дяди Вани.
- Вижу, Ванюш, вижу, - толи себе, толи милому Ванюше сказала милому тётя Клава, не переставая вязать тёплые носки из бараньей шерсти, чтобы грели старческие кости милого.
- Вот и моя жизнь прошла, качаясь. Я, как и эти деревья, гнулся до земли, гнулся в плену, теперь в Кулагине. Молчание согнуло – то меня как, Клавушка?! Эх, не смог, я так простить людям их не – понимание, холодное отношение ко мне. Да что ко мне одному, что ли такое отношение? А Федька – то сколько переживал. Иван Еременко переживал.
- Вот и ладненько, Ванюш! А ты прости людям их злобу. Тебе и легче будет. Бог велел нам всех прощать. С прощением легче жить.
- Да что ты, мать, говоришь? Уж скоро восемьдесят лет мне. Хватит жить. Дни мои прошли.
- Твои дни прошли, а вот память – то она с тобой и останется. Останови её, удержи. Пожалей свою память. Расскажи людям о себе, тебе и легче будет. Страдать не будешь. А то все молчишь да молчишь.
- Память, говоришь? Память - это моя спутница жизни. Она всегда рядом, как и молчание. Как жаль, что молчание безголосо. А без голоса оно с тех пор, Клавушка, как люди не поняли нас, пленных. Воевали, воевали и в плен попали, а после него стали врагами народа. Как мне тяжело жить с этой ношей, с непониманием людей. Вот как бывает на войне.
- Милый! Не тереби своих ран, облегчения они тебе не принесут. Время было тогда такое.
- Чертова память! Она будит мое воображение. На его призрачном полотне вижу отблески 41 года. Мы шли вёселые и молодые на войну, не ощущая угрозы вечного одиночества.
Дядя Ваня посмотрел в пустоту и увидел лица. Лес. Ожидание. Съедены все продукты, которые дали им родители в дорогу. Они записались добровольцами в лыжный батальон.
Уполномоченный оставил их в лесном лагере, так и не вернулся. Через неделю отправились назад, домой, рассказав обо всем в райвоенкомате. Там ничему не поверили, отправили в штрафбат. Расстрел заменили десятью годами. Дядя Ваня воевал в Белгородской области, в городе Волчанке. Там и попал в плен.
Любил дядя Ваня смотреть там на деревья, не смотря на изнуряющую боль, битье, недоедание, ступая по сухим опавшим листьям. Какая странная судьба! Раньше они укрывали своей тенью, радовали людей, а теперь те люди топчат их своими ногами.
А ещё в плену дяде Ване почему-то запомнился острый запах земли и морозная свежесть осеннего вечера, когда придешь с работы, усталый, измотанный, избитый и вытянешь свои ноженьки. И так хорошо станет. Но это всё временно, завтра опять боль пронзит насквозь натруженное тело.
А потом люди, пленные в лагере. Их глаза тоскливые – тоскливые, больные- больные, жестокие и в тоже время добрые. Злоба в них кипела к немцам. Проклятия в них взрывались маленькими холодными звездами. А добрые, когда помогали в бараках друг другу, кто крошкой хлеба, кто разговорами о родном доме, кто просто поглаживанием.
А вот и смерть. Пришла она ненавистная за дядей Ваней. Смерть может быть быстрой и медленной, лёгкой и мучительной, неизбежной и внезапной или изнуряющей человека нестерпимо долгим её ожиданием.
Для дяди Вани смерть была медленной, мучительной и изнуряющей нестерпимо долгой. Заболел он в лагере. Немцы отправили его в госпиталь. Вылечили и отправили в Германию…
- Ванюшь, что опять молчишь? - нарушила ход его воспоминаний жена.
- Да вспомнил, Клавушка, немецкий плен, их лагерь смерти.
- Ох, Ваня, столько лет уж прошло, а ты всё о том же.
А перед глазами дяди Вани поплыли картины плена, зверств фашистов, которые так любили экспериментировать на людях, бить их изощренными способами. Груды человеческих тел, обезображенные, страшные. Разве об этом можно забыть?
- Клавушка, я всего лишь маленькая песчинка в этом мире. Но какая безысходность одинокой песчинки охватывает меня, когда я думаю, сколько таких, как я, кануло никуда. А скольких оттолкнуло человеческое непонимание, их немой взгляд?!
Дядя Ваня, простишь ли ты нас, людей, за такое холодное отношение к тебе?! Простишь ли ты нас когда – нибудь за свою тяжёлую даже послевоенную жизнь, за своё скорбное молчание?!
Прости нас, людей, за непонимание и равнодушие. Пойми и прости!
Прощение лечит раны, лечит боль.
Глушко Анастасия, 16 лет, с.Кулагино
Рейтинг: 0
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |