Клюква
Москва – город, где проживают более десяти миллионов человек, не считая гостей столицы. Но даже среди всех прохожих, которые бегут мимо тебя на работу, различные встречи, деловые переговоры, в кино или магазин, к родителям или друзьям, даже среди них ты будешь одинок. И ощущение пустоты будет наполнять твой организм и твое сознание.
Весной Москва наиболее прекрасна: все цветет, распускается, благоухает, повсюду машины, машины, машины. В общем все, что происходит весной в Москве – это обман зрения. В этом городе даже зимы нормальной в последнее время не бывает, и глаз не успевает соскучиться по ярким краскам. Просто в Москве всегда все ярко: витрины магазинов, праздничные улицы, рекламные вывески, рестораны и кафе. Но зрению нельзя верить, необходимо верить сердцу, ну и вкусу, потому что вместо натурального кофе, тебе могут подсунуть растворимый, без сахара.
- Что это за кофе? Что вы мне принесли? Я же просил натуральный, без сахара, с корицей! – Это один из посетителей-иностранцев одной довольно известной кофейни распинается и брызжет слюной на официанта. То бишь, прямо на меня.
Я же непроизвольно корчу презрительную мину и делаю вид, что ни слова не понимаю по-английски.
Посетитель продолжает выливать на меня сотни слов в секунду, стараясь достучаться до моей совести. Я делаю растерянные глаза, пожимаю руками и верчу головой. К нам подходит главный в этом заведении – Артем Молотов. На нем темный твидовый костюм, под пиджаком которого прячется легкая голубая рубашка, шею обвивает молочного цвета галстук, на ногах лакированные туфли. Весь его вид говорит о том, что «я здесь босс, и я решаю любые проблемы».
- Тише, пожалуйста. Это какое-то недоразумение, и вы, я уверен, ошиблись. Разумеется, мы сейчас же сделаем вам еще одну чашечку прекрасного и ароматного кофе за счет заведения. – Босс излучает доверие и просто сверкает от доброжелательности и сочувствия.
Разумеется, посетителю ничего не остается, как взять себя в руки и внять словам Артема, который тут же заводит меня на кухню и отчитывает как стажера, а не как парня, который проработал у него уже почти три года. При этом на его лице остается налет сочувствия, а в голосе уловимы нотки безразличия. Артем немного растягивает слова и делает ленивые движения.
- Ну, сколько раз я тебе говорил: неизвестно, кто к нам может заглянуть. Кто может сказать точно, что этот «белый воротничок» не какой-нибудь ресторанный критик? Мне бы очень не хотелось, что бы там у них, в Америке, про мою кофейню нелестно отзывались.
- Босс, кому мы нужны там, «за бугром». Если даже московские критики не заглядывают к нам последний год.
- Вань, возьми поднос и отнеси заказ за четвертый столик.
Иван Августов ростом 184 см. Иван Августов любит свою просторную квартиру на десятом этаже. Иван Августов просыпается в 6 утра. Иван Августов любит классику и читает стихи Маяковского. Иван Августов по четным дням хочет жить, по нечетным умереть. Иван Августов по будням просиживает штаны в кофейне, изредка подавая еду. Иван Августов ненавидит ходить в кино и смотрит черно-белые фильмы дома на экране. Иван Августов начищает ботинки до блеска по утрам. Иван Августов вызывает такси и все равно опаздывает на встречи. Иван Августов не противной наружности. Иван Августов считается вполне приятным и интересным молодым человеком. Откуда я все это про него знаю? Потому что Иван Августов это я.
Занимаюсь фотографией. Ко мне обращаются девочки и мальчики, мечтающие стать моделями, и эти фотографии им нужны для начального портфолио. Вообще работа официанта нужна только, чтобы я мог заниматься фотографией. Деньги все еще правят этим миром. На работе я так же высматриваю интересные характеры и даже сюжеты для своих фотографий. Фотография - моя вторая жизнь. Заберите у меня камеру, и я засохну, как цветок в каком-нибудь офисе, который вечно забывают поливать.
Поэтому подытожу: я – Иван Августов, любящий горячий каппучино по утрам и видящий жизнь через объектив фотокамеры.
Посетитель-американец получил свое кофе, посетители за четвертым столиком тоже попробовали фирменный кофе от Анны, и все другие посетители получили то, что заказывали.
Конец рабочего дня оказался довольно тяжелым. В 5 часов «офисный планктон» заполнил кофейню своими телами и шуршанием важных бумаг, которые у них всегда лежат в папках. Я носился по залу, стараясь успеть принести заказ всем вовремя. Все это время Артем Молотов наблюдал за работой официантов с наибольшим вниманием, чем в предыдущие дни. Он теребил в руках салфетку, изредка разрывая ее на части и приступая к новой. Взгляд бегал за мной, и еще двоим парням, которым, к сожалению, не попалось никакой другой лучшей работы.
К концу вечера все мы были выжаты, как лимоны, и наше состояние напоминало состояние бегунов после решающего забега на олимпиаде. Когда боль в ногах отзывалась острыми покалываниями, голова шла кругом, а координация была напрочь нарушена.
Домой я шел с осознанием того, что пора заканчивать так жить. Пора найти ту работу, которая принесет мне и удовольствие, и прибыль. А лучше всего людей, с которыми я наконец-то смогу сблизиться. Нет, работники в кафетерии были неплохими ребятами. И Аня-бариста, главный специалист по кофе, которая приехала из Самары, и Саша-официант, который постоянно подкалывает как нас, так и посетителей, и Дима-бармен, любящий поэкспериментировать с напитками, и Олег – третий официант, тихий и инертный парень. Просто это не те люди, с которыми жизнь свела меня не просто так, а может быть это я слишком привередлив в выборе друзей.
Я зашел в пустую квартиру, переобулся, переоделся. Налил себе чая, поставил какой-то старый фильм с Чарли Чаплином и погрузился в мягкое кресло, которое тут же приняло меня в свои складки. Чай жег горло, фильм не смешил. Я даже так и не смог вспомнить названия фильма, хотя уверен, что смотрел его сотню раз. Мои шаги по квартире отскакивали эхом от стен. Нет, не потому что у меня была большая, но пустая квартира. А потому что кроме меня и мебели, там никого не было. Вообще никого. Никакого серого кота с мягкими лапами, никакого попугая, которого я обучал бы словам, даже хомячка, с запасами за щекой, у меня не было.
Буквально месяц назад вся моя жизнь была другой, она была прошита, если не золотыми, то серебряными нитками, и я был по-настоящему счастлив. У меня изредка проходили фотовыставки, которые посещали мои приятели и еще несколько людей, интересующиеся работами неизвестных фотографов. Я получал удовлетворение от того, что хоть кому-то нравятся мои фотографии, читая рецензии в тематических журналах. Так же была и небольшая прибыль, которую я тратил на нужное оборудование и проживание в квартире.
Почти все свободное время, что у меня имелось, я тратил на друзей: на походы в клуб или кино, поездки за город, на море, на простые посиделки.
Работа официанта давала мне так же неплохую прибыль, и я мог не только сводить концы с концами, но так же обеспечивать себе ту жизнь, которая ставит меня в один ряд с теми, кто хорошо зарабатывает. Нет, я не в состоянии купить остров или самую дорогую машину, но я могу позволить себе купить твидовый костюм или поехать в Лондон на несколько дней. У нас в кафетерии даже было несколько постоянных посетителей, которые требовали, чтобы их обслуживал только я. За что получал хорошие чаевые.
Я приходил с работы домой и меня встречал большой мастиф, по кличке Джек. Его мне подарили на день рождения родители, и с тех пор мы всегда вместе. Он утыкался мне своим черным носом в бока, по утрам будил оглушительным лаем, по вечерам ложился в ногах и внимательно наблюдал за всеми моими движениями, даже зимой, ровно в шесть утра, он вскакивал на кровать, рискуя раздавить меня, стаскивал одеяло с ног, и мне приходилось выводить его на улицу. Сколько чашек и тарелок он разбил – не сосчитать. Но, тем не менее, я любил Джека всем сердцем и считал его самым лучшим другом, который только посоветовать не может, зато все понимает и также любит меня в ответ. Счастье жило вместе со мной.
Когда я отвез Джека в ветеринарную клинику с проблемой плохого питания, там же у него нашли лимфому - рак клеток иммунной системы. Почти месяц мастифа пытались лечить или хотя бы облегчить его скорую смерть. Но ничего не подействовало, и через две недели я отвез тело Джека в загородный дом моих родителей, на заднем дворе которого и похоронил его.
Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько опустошенным, как чувствовал себя тогда. Я думал, что все мои внутренние органы удалили, а я все еще жив и даже функционирую. Сосущая черная дыра в районе солнечного сплетения ныла и разливала тягучую боль по всему телу. Я был не в состоянии работать, поэтому взял недельный отпуск и засел дома. Все в квартире напоминало мне о том, что совсем недавно по паркету бегал Джек, просил есть, переворачивал миску, скребся в дверь, рвал тапочки и слюнявил носки, лизал мое лицо, звонко лаял, кидался на грудь, встречая меня с работы. Я целую неделю ни с кем не разговаривал: отключил телефоны, дверной звонок, батарею в ноутбуке посадил до конца и спрятал зарядное устройство куда-то в глубины шкафа, никому не открывал дверь, даже если в нее стучали кулаками и ногами. Почти ничего не ел, почти не спал, только пил кофе без сахара и смотрел фильмы. Изредка я делал попытку сходить в магазин, хотя бы за продуктами, но постоянно боялся, что встречу кого-нибудь из знакомых, тех, чье общество меня нисколько не обрадует.
От усталости у меня закрывались глаза, и хотелось выть, как раненному зверю и лезть на стенку от боли. Когда не хотелось просыпаться и думать: «О Боже, еще один день». Когда понимал, что хочется чего-то большего и глаза болят от солнечного света. Казалось, что хуже уже и быть не может, но Вселенная делает все, чтобы доказать обратное.
И все начинается по новому кругу, словно предыдущей боли не хватило. В тебя доливают порциями страдания, переживания и обиду за случившееся, с привкусом соли и лимона. Все тело – с ног до головы – покалывает, от предстоящей волны горечи, ты начинаешь осознавать, что еще ничего не закончилось. Это похоже на то, как где-то с веток падают яблоки. Они ранят тонкую кожицу, иногда разламываются на части, брызгают соком на влажную землю и еще долго лежат вот так, с раскрытой сердцевиной. Таким яблоком был я, с раскрытой дырой в области сердца.
На пятый день от кофе меня начало мутить, не просмотренных фильмом не осталось, полное затворничество постепенно разъедало меня как изнутри, так и снаружи. Мне резко потребовалось хоть чье-нибудь присутствие или хотя бы просто поговорить с кем-нибудь. Я включил телефоны, дверной звонок, поставил на зарядку ноутбук, сходил в ближайший универмаг, но так ни с кем и не заговорил. В телефоне было только семь пропущенных звонков от мамы, датированные первым днем моего одиночества, в почте десяток писем с предложениями купить тот или иной продукт, по дороге в магазин и обратно мне не встретился ни один знакомый. Даже после того, когда я просмотрел телефонную книжку, я не нашел того человека, которому запросто мог позвонить после пятидневного молчания и сказать:
- Привет. Мне так и не стало нисколько лучше. Приезжай.
Я позвонил на работу, попросил к той неделе прибавить еще четыре дня и снова прекратил попытки связаться хоть с кем-то. Снова выключенные телефоны и звонки, снова бутерброды и растворимый кофе без сахара, снова старые фильмы по бог знает какому разу, снова я и полное одиночество.
Под конец своего небольшого отпуска я начал приходить в себя: выходил из дома, чтобы прогуляться, звонил родителям в Петербург, восстановил все съемки, которые сорвались из-за моей депрессии, отправил несколько снимков на один из фотоконкурсов, вычистил квартиру и, наконец, начал нормально питаться. И в день выхода на работу в кафетерий я выглядел как обычно, не считая пустого взгляда и наигранной улыбки. Я не смог улыбаться искренне всем шуткам и происшествиям, про которые рассказывали ребята, я не мог смотреть на них светлыми глазами, потому что память о Джеке была еще слишком свежа.
Но я постепенно научился играть по-настоящему, чтобы все верили тому, будто у меня и вправду все отлично. Но когда я остаюсь наедине с самим собой, во мне тут же открывается та рана в душе, которую я понятия не имею, как залечить.
Дни на работе обычно проходили довольно быстро, и я наблюдал за всеми сквозь пелену обманчивого хорошего настроения. Дима-бармен изредка хлопал меня по плечу и говорил:
- Вань, а ты, похоже, уже полностью пришел в себя. Молодец!
Я кивал, улыбался и шел принимать заказ у очередного посетителя, любителя кофе. Этим я хотел прекратить жалеть себя и не позволять это делать другим.
То ли всё почти хорошо, то ли почти всё хорошо, но после смерти Джека прошло два месяца, и я вроде как даже почти восстановился. Дыру в груди залатал новой любовью к соседскому псу, которого мне по субботам оставляли предприимчивые хозяева, а сами уезжали на дачу. Именно немецкая овчарка по имени Клюква спасала мои субботние вечера. Я с самого утра возился с ней: выводил на прогулку, мыл, кормил, мы вместе бегали по дому, она сопровождала меня, если нужно, на съемку, по вечерам я обычно включал ей Animal Planet, а сам занимался фотографиями. Клюква с большим интересом наблюдала за движениями на «голубом экране», давая мне немного свободного времени. Ночью она забиралась на кровать и шумно дышала у меня в ногах. А следующим утром ее забирали.
На работе я нашел общий язык с Аней, которая оказалась очень интересным собеседником. Мы иногда ходили после рабочего дня куда-нибудь перекусить, изредка общались в сети, она несколько раз помогала мне с Клюквой. Но на этом наша дружба заканчивалась. Мы не проводили вместе выходные, мы не делились друг с другом ничем близким, она не знала, что я люблю чай без сахара, я не знал, какой шоколад любит она. Мы обсуждаем прошедшие кинопремьеры, хоть я и не особо интересуюсь современным кинематографом, но я так и не узнал, какие фильмы ей нравятся. Поэтому я по-прежнему оставался одиноким во всех смыслах.
Тот осенний вечер выдался холодным и сырым, и я удивился, когда Аня позвонила и позвала меня на какой-то праздник. Я отнекивался и ссылался на то, что завтра нужно отдать заказчику фотографии, а они не готовы, но она упорно стояла на своем и приводила мне кучу аргументов в пользу того, что я должен приехать.
Через час я уже стоял перед входом в ее квартиру, мялся и думал, что может, не нужно было приезжать, не зная повода торжества. Поправил куртку, взлохматил волосы и нажал на звонок. Дверь открылась почти сразу, и на пороге появилась Аня. На ней было ядовито-желтое платье с черной брошью у горла, яркие рыжие локоны спадали на плечи, а лицо излучало счастье настолько сильное, что она одна могла бы осветить целый город вроде Нью-Йорка.
- Привет, Ваня! Проходи, пожалуйста. Давай куртку.
Я судорожно размышлял: правильно ли сделал то, что надел обычные джинсы и футболку.
- Привет, Ань. Может, ты меня просветишь? Что за праздник у нас сегодня?
- Ну, не праздник, а небольшое торжественное мероприятие по поводу моего дня рождения.
- Твоего дня рождения?! Почему ты не предупредила-то? Я бы хоть подарок купил, а то ты вырвала меня из дома, ничего не объяснив.
- Проходи уже, прямо по коридору, а потом направо.
В комнате находилось человек пять вместе со мной. Это были Дима, Олег и Саша из кафетерия, и брюнетка с печальными глазами. Сначала мне показалось, что я знаю ее или хотя бы видел где-то. Но потом понял, что похожего человека я вижу каждое утро в зеркале. Каждый день у меня был такой же печально-пустой взгляд, такие же меланхоличные движения, которые я старался делать более живыми и резкими, но, видимо, безрезультатно.
- Это Настя, моя лучшая подруга, - представила нас друг другу Аня.
Весь вечер мы смотрели какие-то новинки кино, играли в «Мафию», а Аня в дуэте с Димой пели под караоке. Весь вечер я чувствовал себя не в своей тарелке, потому что никто из присутствующих почти не обращал на меня внимания. Изредка Аня подбегала и что-то говорила, иногда Саша хлопал по плечу и подбадривающее улыбался. Часов в одиннадцать я незаметно ускользнул от всех гостей и направился домой.
Не знаю от чего, но мне вдруг показалось, что все кто был сегодня вокруг меня, все эти люди холодные и серые. И мне было не по себе, что-то не устраивало, заставляло возиться, оглядывать всех их. Мне казалось, что я сижу в пустой комнате, совершенно один. А вокруг экраны, на которых мелькают лица людей с фальшивыми улыбками, взглядами, дружелюбностью в этих взглядах, с ненастоящими эмоциями. Мне захотелось, чтобы, когда я пришел домой, мне на встречу выбежал Джек. Он обязательно прыгнул бы мне на грудь, стал лизать лицо и шею, а я бы отбивался от него и говорил громко «Фу!». Джек бы обязательно растопил мое сердце, которое на работе покрывается ледяной коркой из фальши и безразличия.
Дома я, не включая свет, разделся и лег спать. Завтра приведут Клюкву, завтра будет лучше.
Утром мне звонила Аня: автоответчик не сработал, а я не взял трубку. Я сидел на кухне, ел хлопья с молоком и наблюдал за спящей Клюквой. После прогулки она всегда ложилась в самом центре на холодном кухонном полу, засыпала и изредка подергивала хвостом.
Почему я не могу привязаться к этой немецкой овчарке так же, как к Джеку? Потому что она не моя? Сомневаюсь. Мне бы это не помешало. Потому что я знаю ее всего месяц, а с Джеком прожил целых восемь лет? Тоже не подходит. Иногда, зная кого-то неделю, привязываешься сильнее, чем к тем, с кем ты знаком уже много времени. Если бы у меня была возможность полюбить Клюкву так же, как и Джека, то я многое отдал бы за это. Впервые за несколько месяцев во мне проснулась острая потребность в чьем-то присутствии. Мне нужно было родное, близкое существо, которое понимало бы меня во всем. В этой холодной Москве одному нельзя, один ты не выживешь. А я уже долгое время находился в состоянии одиночества, и это мне не шло на пользу. Москва никому не идет на пользу в принципе. Ты падаешь в вихрь событий, меняешь ориентиры, спишь меньше, гуляешь дольше, грубишь громче – а в голове пустота. И вокруг тоже черная, съедающая пустота. Просто ничего. А потом не получается нагнетать мрак, и не болят виски, и вот уже думается, что встал на путь, правильный такой, который искал. Но тут – раз! – оступаешься, начинать заново уже не получатся. А вокруг тебя по-прежнему – никого.
Звонок в дверь разбудил Клюкву и вывел меня из раздумий. Там, за дверью, стояла Аня, с взволнованным видом теребила шарф и нетерпеливо переступала с одной ноги на другую. Сказать, что я удивился, увидев ее на пороге своей квартиры, значит, ничего не сказать. Просто так она еще никогда ко мне не приезжала, только пару раз и то по моей просьбе помочь с Клюквой.
- Вань, извини, что вот так без предупреждения, без звонка пришла.
- Что-то случилось?
- Нет… Не знаю. Просто знаешь, мне вдруг захотелось приехать к тебе и поговорить. Извини, что вчера мало уделяла тебе внимания.
- Все нормально, проходи.
На кухне я сварил кофе, дал Ане возможность успокоиться и только потом заговорил:
- Точно все нормально?
- Нет, Вань, не нормально. Этой ночью я сидела одна, размышляла над чем-то и вдруг поняла, что вся моя жизнь идет под лозунгом «Не так». И работа не та, и друзья не те. Точнее, их отсутствие. Ты же знаешь, что я из Самары приехала. Там было просто невозможно жить, хоть и не такой захолустный город. Я жила с постоянным желанием оказаться в водовороте каких-то событий, оказаться среди интересных людей, завести кучу новых друзей, с которыми я буду проводить все свое время. А тут оказалось, что я прибежала туда же откуда бежала.
- Москва не тот город, куда следует бежать от щемящего, разрывающего тело одиночества.
- Но ты же счастлив! Ты не одинок, у тебя проходят выставки, пусть и небольшие, у тебя толпа друзей. И я уверена, что ты не сидишь по вечерам один, щелкая пультом перед телевизором.
Я усмехнулся и сделал глоток кофе. Напиток обжег горло, пищевод и горячим комом упал на дно желудка.
- Тебе кажется, ты сама придумала, что моя жизнь счастливая. Просто я слишком много потерял, чтобы скучать по этому. И слишком много скучал, чтобы терять что-то еще. Поэтому научился притворяться. Если сказать о себе, что ты пуленепробиваемый, то все будут скидывать на тебя бомбы. Просто так, если честно.
- Но ведь то, что твоя жизнь пестрит разными красками нельзя отрицать. – Аня уже допила кофе и вертела чашку в руках. Она слишком часто делала вдохи и выдохи.
- Можно. Можно, если ты поживешь в моем теле, то отрицать будешь с удвоенной силой.
Мне совершенно не хотелось переубеждать Аню, но и подтверждать ее слова было невозможным. Она все что-то говорила, говорила, а я бессмысленно разглядывал столешницу и понимал, что этот разговор ни к чему не приведет. Мы все равно не станем близкими друзьями, мы никогда не будем отмечать дни рождения, как настоящие друзья, никогда не будем звонить друг другу и говорить: «у меня проблемы», никогда.., никогда… Еще десятки никогда, которые будут подтверждать мои слова. И тут у меня в голове что-то щелкнуло, перемкнуло.
- Ань, - я прервал ее резко, не задумываясь. – Друзья – это видимость, и не надо меня убеждать, что это не так. Они могут наговорить тебе всего: что никогда не бросят, что будут с тобой всегда в любой беде, что… Да мало ли что! Но малейшее изменение курса, и они кинут тебя. Они готовы бежать хоть на край света за своим же счастьем. Без тебя. И самое противное, что их нельзя в этом обвинить. Потому что каждый всегда старается для себя. И так везде. И так всегда. И поэтому-то друзья - это видимость. За ними никогда не нужно ехать, не нужно их искать. Они появляются сами по себе и сами же по себе исчезают. И не в них счастье. А в том, чтобы тебя понимали, тебя любили и уважали, с тобой считались. Чтобы приходишь домой, а тут не пустота встречает тебя, захватывая в свои объятия, а кто-то кто сможет всегда подарить улыбку.
Аня замолчала, переваривая мои слова. Ее взгляд остановился на Клюкве, которая сидела рядом с ней и приветливо заглядывала в глаза девушке. А я чувствовал какое-то странное облегчение от всего мною сказанного, словно скинул с себя тяжелое одеяло, мешавшее дышать. Так бывает, когда долго что-то держишь в себе, пытаешься сформулировать, не получается и ты копишь-копишь, а потом твоя внутренняя копилка трещит по швам, и все ее содержимое высыпается наружу. Именно такая копилка треснула в моей груди.
- Москва не тот город, куда следует бежать от щемящего душу одиночества, - прошептала Аня, глядя в пол задумчивым взглядом. - Просто всякий раз, когда я подхожу к своему подъезду, спускаюсь по лестнице на переходах метро, заворачиваю за углы домов, выхожу с работы, мне хочется лишь одного - чтобы там я, наконец, рассталась с московским одиночеством. Почему так получается, что у нас ничего не получается?
Теперь не взгляд Ани, чистый и светлый, а мой остановился вдруг не на сидящей, а стелющейся рядом с ней немецкой овчарке Клюкве. Ее черные с краснотой клюквенные глаза смотрели на меня, как на незнакомого.
«Клюква… Клюква, - с быстротой молнии проносилось у меня в голове. – Ты не Джек! Клюква…»
Весной Москва наиболее прекрасна: все цветет, распускается, благоухает, повсюду машины, машины, машины. В общем все, что происходит весной в Москве – это обман зрения. В этом городе даже зимы нормальной в последнее время не бывает, и глаз не успевает соскучиться по ярким краскам. Просто в Москве всегда все ярко: витрины магазинов, праздничные улицы, рекламные вывески, рестораны и кафе. Но зрению нельзя верить, необходимо верить сердцу, ну и вкусу, потому что вместо натурального кофе, тебе могут подсунуть растворимый, без сахара.
- Что это за кофе? Что вы мне принесли? Я же просил натуральный, без сахара, с корицей! – Это один из посетителей-иностранцев одной довольно известной кофейни распинается и брызжет слюной на официанта. То бишь, прямо на меня.
Я же непроизвольно корчу презрительную мину и делаю вид, что ни слова не понимаю по-английски.
Посетитель продолжает выливать на меня сотни слов в секунду, стараясь достучаться до моей совести. Я делаю растерянные глаза, пожимаю руками и верчу головой. К нам подходит главный в этом заведении – Артем Молотов. На нем темный твидовый костюм, под пиджаком которого прячется легкая голубая рубашка, шею обвивает молочного цвета галстук, на ногах лакированные туфли. Весь его вид говорит о том, что «я здесь босс, и я решаю любые проблемы».
- Тише, пожалуйста. Это какое-то недоразумение, и вы, я уверен, ошиблись. Разумеется, мы сейчас же сделаем вам еще одну чашечку прекрасного и ароматного кофе за счет заведения. – Босс излучает доверие и просто сверкает от доброжелательности и сочувствия.
Разумеется, посетителю ничего не остается, как взять себя в руки и внять словам Артема, который тут же заводит меня на кухню и отчитывает как стажера, а не как парня, который проработал у него уже почти три года. При этом на его лице остается налет сочувствия, а в голосе уловимы нотки безразличия. Артем немного растягивает слова и делает ленивые движения.
- Ну, сколько раз я тебе говорил: неизвестно, кто к нам может заглянуть. Кто может сказать точно, что этот «белый воротничок» не какой-нибудь ресторанный критик? Мне бы очень не хотелось, что бы там у них, в Америке, про мою кофейню нелестно отзывались.
- Босс, кому мы нужны там, «за бугром». Если даже московские критики не заглядывают к нам последний год.
- Вань, возьми поднос и отнеси заказ за четвертый столик.
Иван Августов ростом 184 см. Иван Августов любит свою просторную квартиру на десятом этаже. Иван Августов просыпается в 6 утра. Иван Августов любит классику и читает стихи Маяковского. Иван Августов по четным дням хочет жить, по нечетным умереть. Иван Августов по будням просиживает штаны в кофейне, изредка подавая еду. Иван Августов ненавидит ходить в кино и смотрит черно-белые фильмы дома на экране. Иван Августов начищает ботинки до блеска по утрам. Иван Августов вызывает такси и все равно опаздывает на встречи. Иван Августов не противной наружности. Иван Августов считается вполне приятным и интересным молодым человеком. Откуда я все это про него знаю? Потому что Иван Августов это я.
Занимаюсь фотографией. Ко мне обращаются девочки и мальчики, мечтающие стать моделями, и эти фотографии им нужны для начального портфолио. Вообще работа официанта нужна только, чтобы я мог заниматься фотографией. Деньги все еще правят этим миром. На работе я так же высматриваю интересные характеры и даже сюжеты для своих фотографий. Фотография - моя вторая жизнь. Заберите у меня камеру, и я засохну, как цветок в каком-нибудь офисе, который вечно забывают поливать.
Поэтому подытожу: я – Иван Августов, любящий горячий каппучино по утрам и видящий жизнь через объектив фотокамеры.
Посетитель-американец получил свое кофе, посетители за четвертым столиком тоже попробовали фирменный кофе от Анны, и все другие посетители получили то, что заказывали.
Конец рабочего дня оказался довольно тяжелым. В 5 часов «офисный планктон» заполнил кофейню своими телами и шуршанием важных бумаг, которые у них всегда лежат в папках. Я носился по залу, стараясь успеть принести заказ всем вовремя. Все это время Артем Молотов наблюдал за работой официантов с наибольшим вниманием, чем в предыдущие дни. Он теребил в руках салфетку, изредка разрывая ее на части и приступая к новой. Взгляд бегал за мной, и еще двоим парням, которым, к сожалению, не попалось никакой другой лучшей работы.
К концу вечера все мы были выжаты, как лимоны, и наше состояние напоминало состояние бегунов после решающего забега на олимпиаде. Когда боль в ногах отзывалась острыми покалываниями, голова шла кругом, а координация была напрочь нарушена.
Домой я шел с осознанием того, что пора заканчивать так жить. Пора найти ту работу, которая принесет мне и удовольствие, и прибыль. А лучше всего людей, с которыми я наконец-то смогу сблизиться. Нет, работники в кафетерии были неплохими ребятами. И Аня-бариста, главный специалист по кофе, которая приехала из Самары, и Саша-официант, который постоянно подкалывает как нас, так и посетителей, и Дима-бармен, любящий поэкспериментировать с напитками, и Олег – третий официант, тихий и инертный парень. Просто это не те люди, с которыми жизнь свела меня не просто так, а может быть это я слишком привередлив в выборе друзей.
Я зашел в пустую квартиру, переобулся, переоделся. Налил себе чая, поставил какой-то старый фильм с Чарли Чаплином и погрузился в мягкое кресло, которое тут же приняло меня в свои складки. Чай жег горло, фильм не смешил. Я даже так и не смог вспомнить названия фильма, хотя уверен, что смотрел его сотню раз. Мои шаги по квартире отскакивали эхом от стен. Нет, не потому что у меня была большая, но пустая квартира. А потому что кроме меня и мебели, там никого не было. Вообще никого. Никакого серого кота с мягкими лапами, никакого попугая, которого я обучал бы словам, даже хомячка, с запасами за щекой, у меня не было.
Буквально месяц назад вся моя жизнь была другой, она была прошита, если не золотыми, то серебряными нитками, и я был по-настоящему счастлив. У меня изредка проходили фотовыставки, которые посещали мои приятели и еще несколько людей, интересующиеся работами неизвестных фотографов. Я получал удовлетворение от того, что хоть кому-то нравятся мои фотографии, читая рецензии в тематических журналах. Так же была и небольшая прибыль, которую я тратил на нужное оборудование и проживание в квартире.
Почти все свободное время, что у меня имелось, я тратил на друзей: на походы в клуб или кино, поездки за город, на море, на простые посиделки.
Работа официанта давала мне так же неплохую прибыль, и я мог не только сводить концы с концами, но так же обеспечивать себе ту жизнь, которая ставит меня в один ряд с теми, кто хорошо зарабатывает. Нет, я не в состоянии купить остров или самую дорогую машину, но я могу позволить себе купить твидовый костюм или поехать в Лондон на несколько дней. У нас в кафетерии даже было несколько постоянных посетителей, которые требовали, чтобы их обслуживал только я. За что получал хорошие чаевые.
Я приходил с работы домой и меня встречал большой мастиф, по кличке Джек. Его мне подарили на день рождения родители, и с тех пор мы всегда вместе. Он утыкался мне своим черным носом в бока, по утрам будил оглушительным лаем, по вечерам ложился в ногах и внимательно наблюдал за всеми моими движениями, даже зимой, ровно в шесть утра, он вскакивал на кровать, рискуя раздавить меня, стаскивал одеяло с ног, и мне приходилось выводить его на улицу. Сколько чашек и тарелок он разбил – не сосчитать. Но, тем не менее, я любил Джека всем сердцем и считал его самым лучшим другом, который только посоветовать не может, зато все понимает и также любит меня в ответ. Счастье жило вместе со мной.
Когда я отвез Джека в ветеринарную клинику с проблемой плохого питания, там же у него нашли лимфому - рак клеток иммунной системы. Почти месяц мастифа пытались лечить или хотя бы облегчить его скорую смерть. Но ничего не подействовало, и через две недели я отвез тело Джека в загородный дом моих родителей, на заднем дворе которого и похоронил его.
Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько опустошенным, как чувствовал себя тогда. Я думал, что все мои внутренние органы удалили, а я все еще жив и даже функционирую. Сосущая черная дыра в районе солнечного сплетения ныла и разливала тягучую боль по всему телу. Я был не в состоянии работать, поэтому взял недельный отпуск и засел дома. Все в квартире напоминало мне о том, что совсем недавно по паркету бегал Джек, просил есть, переворачивал миску, скребся в дверь, рвал тапочки и слюнявил носки, лизал мое лицо, звонко лаял, кидался на грудь, встречая меня с работы. Я целую неделю ни с кем не разговаривал: отключил телефоны, дверной звонок, батарею в ноутбуке посадил до конца и спрятал зарядное устройство куда-то в глубины шкафа, никому не открывал дверь, даже если в нее стучали кулаками и ногами. Почти ничего не ел, почти не спал, только пил кофе без сахара и смотрел фильмы. Изредка я делал попытку сходить в магазин, хотя бы за продуктами, но постоянно боялся, что встречу кого-нибудь из знакомых, тех, чье общество меня нисколько не обрадует.
От усталости у меня закрывались глаза, и хотелось выть, как раненному зверю и лезть на стенку от боли. Когда не хотелось просыпаться и думать: «О Боже, еще один день». Когда понимал, что хочется чего-то большего и глаза болят от солнечного света. Казалось, что хуже уже и быть не может, но Вселенная делает все, чтобы доказать обратное.
И все начинается по новому кругу, словно предыдущей боли не хватило. В тебя доливают порциями страдания, переживания и обиду за случившееся, с привкусом соли и лимона. Все тело – с ног до головы – покалывает, от предстоящей волны горечи, ты начинаешь осознавать, что еще ничего не закончилось. Это похоже на то, как где-то с веток падают яблоки. Они ранят тонкую кожицу, иногда разламываются на части, брызгают соком на влажную землю и еще долго лежат вот так, с раскрытой сердцевиной. Таким яблоком был я, с раскрытой дырой в области сердца.
На пятый день от кофе меня начало мутить, не просмотренных фильмом не осталось, полное затворничество постепенно разъедало меня как изнутри, так и снаружи. Мне резко потребовалось хоть чье-нибудь присутствие или хотя бы просто поговорить с кем-нибудь. Я включил телефоны, дверной звонок, поставил на зарядку ноутбук, сходил в ближайший универмаг, но так ни с кем и не заговорил. В телефоне было только семь пропущенных звонков от мамы, датированные первым днем моего одиночества, в почте десяток писем с предложениями купить тот или иной продукт, по дороге в магазин и обратно мне не встретился ни один знакомый. Даже после того, когда я просмотрел телефонную книжку, я не нашел того человека, которому запросто мог позвонить после пятидневного молчания и сказать:
- Привет. Мне так и не стало нисколько лучше. Приезжай.
Я позвонил на работу, попросил к той неделе прибавить еще четыре дня и снова прекратил попытки связаться хоть с кем-то. Снова выключенные телефоны и звонки, снова бутерброды и растворимый кофе без сахара, снова старые фильмы по бог знает какому разу, снова я и полное одиночество.
Под конец своего небольшого отпуска я начал приходить в себя: выходил из дома, чтобы прогуляться, звонил родителям в Петербург, восстановил все съемки, которые сорвались из-за моей депрессии, отправил несколько снимков на один из фотоконкурсов, вычистил квартиру и, наконец, начал нормально питаться. И в день выхода на работу в кафетерий я выглядел как обычно, не считая пустого взгляда и наигранной улыбки. Я не смог улыбаться искренне всем шуткам и происшествиям, про которые рассказывали ребята, я не мог смотреть на них светлыми глазами, потому что память о Джеке была еще слишком свежа.
Но я постепенно научился играть по-настоящему, чтобы все верили тому, будто у меня и вправду все отлично. Но когда я остаюсь наедине с самим собой, во мне тут же открывается та рана в душе, которую я понятия не имею, как залечить.
Дни на работе обычно проходили довольно быстро, и я наблюдал за всеми сквозь пелену обманчивого хорошего настроения. Дима-бармен изредка хлопал меня по плечу и говорил:
- Вань, а ты, похоже, уже полностью пришел в себя. Молодец!
Я кивал, улыбался и шел принимать заказ у очередного посетителя, любителя кофе. Этим я хотел прекратить жалеть себя и не позволять это делать другим.
То ли всё почти хорошо, то ли почти всё хорошо, но после смерти Джека прошло два месяца, и я вроде как даже почти восстановился. Дыру в груди залатал новой любовью к соседскому псу, которого мне по субботам оставляли предприимчивые хозяева, а сами уезжали на дачу. Именно немецкая овчарка по имени Клюква спасала мои субботние вечера. Я с самого утра возился с ней: выводил на прогулку, мыл, кормил, мы вместе бегали по дому, она сопровождала меня, если нужно, на съемку, по вечерам я обычно включал ей Animal Planet, а сам занимался фотографиями. Клюква с большим интересом наблюдала за движениями на «голубом экране», давая мне немного свободного времени. Ночью она забиралась на кровать и шумно дышала у меня в ногах. А следующим утром ее забирали.
На работе я нашел общий язык с Аней, которая оказалась очень интересным собеседником. Мы иногда ходили после рабочего дня куда-нибудь перекусить, изредка общались в сети, она несколько раз помогала мне с Клюквой. Но на этом наша дружба заканчивалась. Мы не проводили вместе выходные, мы не делились друг с другом ничем близким, она не знала, что я люблю чай без сахара, я не знал, какой шоколад любит она. Мы обсуждаем прошедшие кинопремьеры, хоть я и не особо интересуюсь современным кинематографом, но я так и не узнал, какие фильмы ей нравятся. Поэтому я по-прежнему оставался одиноким во всех смыслах.
Тот осенний вечер выдался холодным и сырым, и я удивился, когда Аня позвонила и позвала меня на какой-то праздник. Я отнекивался и ссылался на то, что завтра нужно отдать заказчику фотографии, а они не готовы, но она упорно стояла на своем и приводила мне кучу аргументов в пользу того, что я должен приехать.
Через час я уже стоял перед входом в ее квартиру, мялся и думал, что может, не нужно было приезжать, не зная повода торжества. Поправил куртку, взлохматил волосы и нажал на звонок. Дверь открылась почти сразу, и на пороге появилась Аня. На ней было ядовито-желтое платье с черной брошью у горла, яркие рыжие локоны спадали на плечи, а лицо излучало счастье настолько сильное, что она одна могла бы осветить целый город вроде Нью-Йорка.
- Привет, Ваня! Проходи, пожалуйста. Давай куртку.
Я судорожно размышлял: правильно ли сделал то, что надел обычные джинсы и футболку.
- Привет, Ань. Может, ты меня просветишь? Что за праздник у нас сегодня?
- Ну, не праздник, а небольшое торжественное мероприятие по поводу моего дня рождения.
- Твоего дня рождения?! Почему ты не предупредила-то? Я бы хоть подарок купил, а то ты вырвала меня из дома, ничего не объяснив.
- Проходи уже, прямо по коридору, а потом направо.
В комнате находилось человек пять вместе со мной. Это были Дима, Олег и Саша из кафетерия, и брюнетка с печальными глазами. Сначала мне показалось, что я знаю ее или хотя бы видел где-то. Но потом понял, что похожего человека я вижу каждое утро в зеркале. Каждый день у меня был такой же печально-пустой взгляд, такие же меланхоличные движения, которые я старался делать более живыми и резкими, но, видимо, безрезультатно.
- Это Настя, моя лучшая подруга, - представила нас друг другу Аня.
Весь вечер мы смотрели какие-то новинки кино, играли в «Мафию», а Аня в дуэте с Димой пели под караоке. Весь вечер я чувствовал себя не в своей тарелке, потому что никто из присутствующих почти не обращал на меня внимания. Изредка Аня подбегала и что-то говорила, иногда Саша хлопал по плечу и подбадривающее улыбался. Часов в одиннадцать я незаметно ускользнул от всех гостей и направился домой.
Не знаю от чего, но мне вдруг показалось, что все кто был сегодня вокруг меня, все эти люди холодные и серые. И мне было не по себе, что-то не устраивало, заставляло возиться, оглядывать всех их. Мне казалось, что я сижу в пустой комнате, совершенно один. А вокруг экраны, на которых мелькают лица людей с фальшивыми улыбками, взглядами, дружелюбностью в этих взглядах, с ненастоящими эмоциями. Мне захотелось, чтобы, когда я пришел домой, мне на встречу выбежал Джек. Он обязательно прыгнул бы мне на грудь, стал лизать лицо и шею, а я бы отбивался от него и говорил громко «Фу!». Джек бы обязательно растопил мое сердце, которое на работе покрывается ледяной коркой из фальши и безразличия.
Дома я, не включая свет, разделся и лег спать. Завтра приведут Клюкву, завтра будет лучше.
Утром мне звонила Аня: автоответчик не сработал, а я не взял трубку. Я сидел на кухне, ел хлопья с молоком и наблюдал за спящей Клюквой. После прогулки она всегда ложилась в самом центре на холодном кухонном полу, засыпала и изредка подергивала хвостом.
Почему я не могу привязаться к этой немецкой овчарке так же, как к Джеку? Потому что она не моя? Сомневаюсь. Мне бы это не помешало. Потому что я знаю ее всего месяц, а с Джеком прожил целых восемь лет? Тоже не подходит. Иногда, зная кого-то неделю, привязываешься сильнее, чем к тем, с кем ты знаком уже много времени. Если бы у меня была возможность полюбить Клюкву так же, как и Джека, то я многое отдал бы за это. Впервые за несколько месяцев во мне проснулась острая потребность в чьем-то присутствии. Мне нужно было родное, близкое существо, которое понимало бы меня во всем. В этой холодной Москве одному нельзя, один ты не выживешь. А я уже долгое время находился в состоянии одиночества, и это мне не шло на пользу. Москва никому не идет на пользу в принципе. Ты падаешь в вихрь событий, меняешь ориентиры, спишь меньше, гуляешь дольше, грубишь громче – а в голове пустота. И вокруг тоже черная, съедающая пустота. Просто ничего. А потом не получается нагнетать мрак, и не болят виски, и вот уже думается, что встал на путь, правильный такой, который искал. Но тут – раз! – оступаешься, начинать заново уже не получатся. А вокруг тебя по-прежнему – никого.
Звонок в дверь разбудил Клюкву и вывел меня из раздумий. Там, за дверью, стояла Аня, с взволнованным видом теребила шарф и нетерпеливо переступала с одной ноги на другую. Сказать, что я удивился, увидев ее на пороге своей квартиры, значит, ничего не сказать. Просто так она еще никогда ко мне не приезжала, только пару раз и то по моей просьбе помочь с Клюквой.
- Вань, извини, что вот так без предупреждения, без звонка пришла.
- Что-то случилось?
- Нет… Не знаю. Просто знаешь, мне вдруг захотелось приехать к тебе и поговорить. Извини, что вчера мало уделяла тебе внимания.
- Все нормально, проходи.
На кухне я сварил кофе, дал Ане возможность успокоиться и только потом заговорил:
- Точно все нормально?
- Нет, Вань, не нормально. Этой ночью я сидела одна, размышляла над чем-то и вдруг поняла, что вся моя жизнь идет под лозунгом «Не так». И работа не та, и друзья не те. Точнее, их отсутствие. Ты же знаешь, что я из Самары приехала. Там было просто невозможно жить, хоть и не такой захолустный город. Я жила с постоянным желанием оказаться в водовороте каких-то событий, оказаться среди интересных людей, завести кучу новых друзей, с которыми я буду проводить все свое время. А тут оказалось, что я прибежала туда же откуда бежала.
- Москва не тот город, куда следует бежать от щемящего, разрывающего тело одиночества.
- Но ты же счастлив! Ты не одинок, у тебя проходят выставки, пусть и небольшие, у тебя толпа друзей. И я уверена, что ты не сидишь по вечерам один, щелкая пультом перед телевизором.
Я усмехнулся и сделал глоток кофе. Напиток обжег горло, пищевод и горячим комом упал на дно желудка.
- Тебе кажется, ты сама придумала, что моя жизнь счастливая. Просто я слишком много потерял, чтобы скучать по этому. И слишком много скучал, чтобы терять что-то еще. Поэтому научился притворяться. Если сказать о себе, что ты пуленепробиваемый, то все будут скидывать на тебя бомбы. Просто так, если честно.
- Но ведь то, что твоя жизнь пестрит разными красками нельзя отрицать. – Аня уже допила кофе и вертела чашку в руках. Она слишком часто делала вдохи и выдохи.
- Можно. Можно, если ты поживешь в моем теле, то отрицать будешь с удвоенной силой.
Мне совершенно не хотелось переубеждать Аню, но и подтверждать ее слова было невозможным. Она все что-то говорила, говорила, а я бессмысленно разглядывал столешницу и понимал, что этот разговор ни к чему не приведет. Мы все равно не станем близкими друзьями, мы никогда не будем отмечать дни рождения, как настоящие друзья, никогда не будем звонить друг другу и говорить: «у меня проблемы», никогда.., никогда… Еще десятки никогда, которые будут подтверждать мои слова. И тут у меня в голове что-то щелкнуло, перемкнуло.
- Ань, - я прервал ее резко, не задумываясь. – Друзья – это видимость, и не надо меня убеждать, что это не так. Они могут наговорить тебе всего: что никогда не бросят, что будут с тобой всегда в любой беде, что… Да мало ли что! Но малейшее изменение курса, и они кинут тебя. Они готовы бежать хоть на край света за своим же счастьем. Без тебя. И самое противное, что их нельзя в этом обвинить. Потому что каждый всегда старается для себя. И так везде. И так всегда. И поэтому-то друзья - это видимость. За ними никогда не нужно ехать, не нужно их искать. Они появляются сами по себе и сами же по себе исчезают. И не в них счастье. А в том, чтобы тебя понимали, тебя любили и уважали, с тобой считались. Чтобы приходишь домой, а тут не пустота встречает тебя, захватывая в свои объятия, а кто-то кто сможет всегда подарить улыбку.
Аня замолчала, переваривая мои слова. Ее взгляд остановился на Клюкве, которая сидела рядом с ней и приветливо заглядывала в глаза девушке. А я чувствовал какое-то странное облегчение от всего мною сказанного, словно скинул с себя тяжелое одеяло, мешавшее дышать. Так бывает, когда долго что-то держишь в себе, пытаешься сформулировать, не получается и ты копишь-копишь, а потом твоя внутренняя копилка трещит по швам, и все ее содержимое высыпается наружу. Именно такая копилка треснула в моей груди.
- Москва не тот город, куда следует бежать от щемящего душу одиночества, - прошептала Аня, глядя в пол задумчивым взглядом. - Просто всякий раз, когда я подхожу к своему подъезду, спускаюсь по лестнице на переходах метро, заворачиваю за углы домов, выхожу с работы, мне хочется лишь одного - чтобы там я, наконец, рассталась с московским одиночеством. Почему так получается, что у нас ничего не получается?
Теперь не взгляд Ани, чистый и светлый, а мой остановился вдруг не на сидящей, а стелющейся рядом с ней немецкой овчарке Клюкве. Ее черные с краснотой клюквенные глаза смотрели на меня, как на незнакомого.
«Клюква… Клюква, - с быстротой молнии проносилось у меня в голове. – Ты не Джек! Клюква…»
Мустафина Наталья, 17 лет, г.Рузаевка
Рейтинг: 0
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |