Ангел икогнито
Каждое утро ржавчиной рассвета в твоем окне. В моем – серая бетонная стена и нецензурная надпись на ней. Каждое утро ты паришь над городом, складываешь потертые крылья в рюкзак и садишься в автобус, чтобы прочитать всего лишь одну страничку бульварного романа, улыбнуться и н е з а м е т и т ь меня.
Я выгребаю из карманов последнюю мелочь, думаю, что опять не хватит на полусырые сладкие булки в школьной столовой (как будто я когда-то вообще завтракала в школе), и, конечно, оказываюсь права. Руки пахнут металлом, воздух в автобусе – чужим потом. Ты пахнешь воском и папиными духами. Я ничем не пахну, наверное. Хотя бы как человек, которого для тебя не существует.
Тебе выходить через три остановки. Мне – через четыре.
Я наблюдаю исподлобья. Сухая колючая челка лезет в глаза, и они слезятся. То ли из-за волос, то ли вонь просто слишком сильная. У тебя челки нет и глаза не слезятся. Голубые-голубые, знаешь, мне немного завидно. Почему-то кажется, что, ну, у людей таких глаз не бывает.
У анеглов – да. Но только не у людей.
Ты спрыгиваешь с сиденья и идешь, покачиваясь, к дверям.
Мое сердце тянется на леске следом, попадает под чью-то тяжелую ногу в грубом ботинке и сипло пищит от боли. Нет, милое, не наша остановка.
Ты выходишь, но прежде роняешь перо. Я поднимаю и прячу его, лишь бы ни кто другой.
***
В груди моей тесно и горячо, в голове моей формулы и теоремы путаются с новыми критериями огэ, а те, в свою очередь, с мыслями о сахарных облаках, которых за жалюзи совсем не видно. А еще я на полях рисую маленьких ангелочков с твоими глазами. Мы проходим функции вида какого-то там, и пока я пытаюсь (честно) понимать, что рассказывает учитель, т ы забиваешься мне в легкие пылью с парты, солнечным лучиком на сетчатку и кусочком светлого неба во взбудораженное сознание. Я больше не пытаюсь понимать (честно) и теперь уже пишу об ангелочках с твоими глазами. Не на полях. На кривых чертежах графиков.
Наш звонок похож на небесную арию, и мне это не нравится. Потому что абстрактный и молчаливый ты обретаешь голос и хрипящими звуками старых магнитофонов пробираешься ко мне в нутро через уши. Я открываю рот, чтобы ответить. Но только спрашиваю у одноклассницы, какой урок у нас дальше.
Химия...
***
Домики-панельки стройными рядами вырастают, врезаются в то самое светлое небо, и оно плачет тихо, шелестя своими ресницами. Я почти слышу. Его – неба – боль ледяными каплями падает мне на щеки и царапает кожу. Пальцы от холода как чужие, я не могу дотянуться до голубого полотна и погладить его. Я могу только (я ничего не могу) натянуть капюшон и попробовать выпрямиться под тяжестью сумки с учебниками. Подойти к остановке и ждать, пока ты не спустишься с порожка автобуса и достанешь свои крылья. Тогда я подойду к тебе и верну перо. В таких хрупких конструкциях, как у тебя, любая деталь важна.
Ты не спускаешься. Я пропускаю все нужные мне автобусы.
Иду пешком. Бегу. По проспектам и линиям. Ты в это время зашиваешь небу его глубокие ранки-порезы, зная, что завтра они вновь будут кровоточить.
Но не зная, что, возможно, без своего пера не сможешь аккуратно приземлиться. Я могла бы (нет, я ведь ничего не могу) достать стремянку и протянуть его тебе, но.
Ты ведь не заметишь меня.
***
Я пью зеленый чай без сахара, люблю рифмы Славы Машнова и смешные картинки с котятами. Ты пьешь солнечные блики, знаешь наизусть пару стихотворений Есенина и ненавидишь рифмы Славы Машнова. Я смеюсь и рассматриваю перо. Кладу его между тринадцатой и четырнадцатой страничкой старой, хрустящей, как безе, книжки. Белый пушистый кончик выглядывает из-под обложки.
Уже не надеюсь, что ты вспомнишь про (меня) него.
***
Твои глаза вблизи оказываются вовсе не голубыми, а бледно-серыми с зеленоватой каймой возле зрачка. И, о да, ты пахнешь воском и папиными духами, а я, наверное, все также ничем не пахну.
Просишь:
– Девушка, двух рублей не найдется?
Я пытаюсь выскрести хоть какую-то мелочь и, вроде бы, у меня даже получается.
Получается вспомнить о тебе все, кроме имени.
Потому что имя стерлось из моей памяти, как из твоей все обо мне.
Опускаю тебе на шершавую ладошку две монетки, перо и
себя.
Я выгребаю из карманов последнюю мелочь, думаю, что опять не хватит на полусырые сладкие булки в школьной столовой (как будто я когда-то вообще завтракала в школе), и, конечно, оказываюсь права. Руки пахнут металлом, воздух в автобусе – чужим потом. Ты пахнешь воском и папиными духами. Я ничем не пахну, наверное. Хотя бы как человек, которого для тебя не существует.
Тебе выходить через три остановки. Мне – через четыре.
Я наблюдаю исподлобья. Сухая колючая челка лезет в глаза, и они слезятся. То ли из-за волос, то ли вонь просто слишком сильная. У тебя челки нет и глаза не слезятся. Голубые-голубые, знаешь, мне немного завидно. Почему-то кажется, что, ну, у людей таких глаз не бывает.
У анеглов – да. Но только не у людей.
Ты спрыгиваешь с сиденья и идешь, покачиваясь, к дверям.
Мое сердце тянется на леске следом, попадает под чью-то тяжелую ногу в грубом ботинке и сипло пищит от боли. Нет, милое, не наша остановка.
Ты выходишь, но прежде роняешь перо. Я поднимаю и прячу его, лишь бы ни кто другой.
***
В груди моей тесно и горячо, в голове моей формулы и теоремы путаются с новыми критериями огэ, а те, в свою очередь, с мыслями о сахарных облаках, которых за жалюзи совсем не видно. А еще я на полях рисую маленьких ангелочков с твоими глазами. Мы проходим функции вида какого-то там, и пока я пытаюсь (честно) понимать, что рассказывает учитель, т ы забиваешься мне в легкие пылью с парты, солнечным лучиком на сетчатку и кусочком светлого неба во взбудораженное сознание. Я больше не пытаюсь понимать (честно) и теперь уже пишу об ангелочках с твоими глазами. Не на полях. На кривых чертежах графиков.
Наш звонок похож на небесную арию, и мне это не нравится. Потому что абстрактный и молчаливый ты обретаешь голос и хрипящими звуками старых магнитофонов пробираешься ко мне в нутро через уши. Я открываю рот, чтобы ответить. Но только спрашиваю у одноклассницы, какой урок у нас дальше.
Химия...
***
Домики-панельки стройными рядами вырастают, врезаются в то самое светлое небо, и оно плачет тихо, шелестя своими ресницами. Я почти слышу. Его – неба – боль ледяными каплями падает мне на щеки и царапает кожу. Пальцы от холода как чужие, я не могу дотянуться до голубого полотна и погладить его. Я могу только (я ничего не могу) натянуть капюшон и попробовать выпрямиться под тяжестью сумки с учебниками. Подойти к остановке и ждать, пока ты не спустишься с порожка автобуса и достанешь свои крылья. Тогда я подойду к тебе и верну перо. В таких хрупких конструкциях, как у тебя, любая деталь важна.
Ты не спускаешься. Я пропускаю все нужные мне автобусы.
Иду пешком. Бегу. По проспектам и линиям. Ты в это время зашиваешь небу его глубокие ранки-порезы, зная, что завтра они вновь будут кровоточить.
Но не зная, что, возможно, без своего пера не сможешь аккуратно приземлиться. Я могла бы (нет, я ведь ничего не могу) достать стремянку и протянуть его тебе, но.
Ты ведь не заметишь меня.
***
Я пью зеленый чай без сахара, люблю рифмы Славы Машнова и смешные картинки с котятами. Ты пьешь солнечные блики, знаешь наизусть пару стихотворений Есенина и ненавидишь рифмы Славы Машнова. Я смеюсь и рассматриваю перо. Кладу его между тринадцатой и четырнадцатой страничкой старой, хрустящей, как безе, книжки. Белый пушистый кончик выглядывает из-под обложки.
Уже не надеюсь, что ты вспомнишь про (меня) него.
***
Твои глаза вблизи оказываются вовсе не голубыми, а бледно-серыми с зеленоватой каймой возле зрачка. И, о да, ты пахнешь воском и папиными духами, а я, наверное, все также ничем не пахну.
Просишь:
– Девушка, двух рублей не найдется?
Я пытаюсь выскрести хоть какую-то мелочь и, вроде бы, у меня даже получается.
Получается вспомнить о тебе все, кроме имени.
Потому что имя стерлось из моей памяти, как из твоей все обо мне.
Опускаю тебе на шершавую ладошку две монетки, перо и
себя.
Вероника Гришина, 15 лет, РОСТОВ-НА-ДОНУ
Рейтинг: 7
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |