Новый день в Доме уродов Бошер
- Жулик! Ты, проклятый жулик! – доносились крики из подвала. – Вздумал меня обмануть, проклятый жулик?!
Следом — нечленораздельное рычание и жуткий грохот. Привычные звуки.
Бошер поднялась с постели и спустилась вниз, держа в левой руке масляную лампу. Широкий луч теплого света озарял ее путь через весь дом.
Псы снова устроили драку. Бошер разрешала им играть в карты (правила освоили не все, но она научила их, насколько это было возможно) и, конечно, она знала, что это неизбежно повлечет за собой грызню. Но что-то подсказывало ей, что ни во что серьезное это вылиться не успеет. Реакция у нее была хорошей всегда, и кнут был всегда рядом.
По клетке катались Нот и Бора, царапаясь, кусаясь и брызгая друг в друга густой слюной. У других решеток выстроились наблюдатели и осторожно подвывали, некоторые стучали по черным кованым прутьям.
Увидев Бошер, все замолчали. Дерущиеся, на свое горе, слышали только рычание соперника и клокотание гнева где-то у себя в груди и продолжали. Бошер поставила лампу на бочку и размотала пожарный рукав. За каждым ее движением следили восемь пар глаз, ошеломленных, испуганных, покорных. Она молча повернула вентиль и держала Нота и Бору под острым потоком ледяной воды не меньше двух минут, после чего закрыла вентиль и вернула шланг на его место. Бошер делала все со спокойствием, если не с усталостью.
Она встала перед клеткой и дрожащими картежниками. Оба жались и смотрели на нее, как провинившиеся и, что важнее, сознающие свою вину дети. Бошер молчала. Молчали и они. Из дальней клетки послышался тихий стук алюминия о камень.
- Ну? – наконец произнесла она. – Что у вас случилось, что было обязательно начинать драку?
Бора и Нот молчали. Тяжесть вины сдавила их языки, или же это сделал холод.
Бошер вздохнула и запрокинула голову. Оба пса следили в тот миг за ее шеей с пугающим вниманием.
- Вы все поняли? – спросила она.
Нот и Бора торопливо затрясли косматыми головами.
- Я принесу вам пледы, но ничего сухого до следующего утра вы не получите. Это понятно?
Снова кивание.
- Хорошо.
Бошер вернулась с двумя армейскими пледами и подала их Ноту и Боре через решетки. Первый случайно коснулся своими уродливыми пальцами ее руки и, крепко ухватившись за плед, отпрянул, словно его обожгли кислотой.
Утром Бошер поменяла подстилку в залитой клетке и убрала воду (она была почти уверена, что ночью оба помочились в эту воду, но ничего не сказала), раздала всем еду и ушла наверх. В небольшом чулане взяла банку черной краски и кисть, за стремянкой пришлось вернуться во второй раз. Надпись на деревянной вывеске, которую она сделала сама одиннадцать лет назад, поистерлась частыми дождями, да и временем тоже, и теперь нуждалась в некоторых восстановительных работах.
Издалека ее тонкий силуэт в светло-голубом платье простого покроя мог казаться почти невидимым на фоне фасада трехэтажного дома. Ветер подергивал ее темно-каштановые волосы.
В понедельник она ожидала туристов не больше обычного, а может, и меньше. Бошер надеялась, что погода станет хоть чуточку приветливее к началу рабочей недели, и ей удастся срубить с очередной партии болванов пару сотен. Дела у нее шли не очень, и Бошер всеми силами пыталась удержаться на плаву.
Вывеска поменьше, на воротах, по обе стороны от которых болваны парковали свои «форды» и «понтиаки», «минивэны» и драндулеты выпуска начала пятидесятых с деревянными панелями, гласила: «ПЕРВЫЙ В АМЕРИКЕ И ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ». Бошер не сомневалась, что в другой стране ее лавочку давным-давно прикрыли бы, а сама она получила бы полсотни лет тюрьмы, но, слава Богу, жила она в Америке. В этом уже была кое-какая часть успеха, потому что, во-первых, ее бизнес официально существовал (и это подтверждали все соответствующие документы), и, во-вторых, любовь народа к подобным шоу, зародившаяся так давно, что сейчас является негласным (и лишь в ряде случаев — порицаемым) признаком нормы, гарантировала Бошер доходы.
К вечеру выяснилось, что Бора засопливел. Бошер не придала этому особенного значения и уж тем более не собиралась винить в этом себя. Она принесла ему пару таблеток, ничего не сообщив об их назначении. Бора разжевал и проглотил обе с выражением испуганной благодарности на угловатом собачьем лице.
Когда стемнело, в клетках не загорелся свет. Бошер включила его, но что-то случилось со щитком распределения, и весь подвал погрузился в густую тьму. Довольно быстро напомнили о себе возмущенные голоса. Они не могли толком выражать свое возмущение, да и значения этого слова не знали, но интонация нарастающего мычания и воя была, определенно, негодующей. Бошер прекрасно различала все интонации и даже ноты.
Она спустилась вниз и прикрикнула на всех. Затем сказала, что сейчас починит свет, и ушла. В клетках наступила полная тишина, все дожидались Бошер, как Иисуса Христа или Прометея, свет которого, однако, не получится использовать самим. Только тихое и ритмичное постукивание алюминиевой черепушки проносилось с коротким эхом по подвалу и, дважды отразившись от всех стен, стихало.
Бошер плохо разбиралась в электрике, но кое-что знала. Должна была знать. Иначе с домом не справиться. Она жила не одна, но никакой помощи ни от кого ждать не могла. Как не могла и ожидать, что какой-нибудь парень из Майлс-Сити или откуда еще предложит ей выйти за него. Фрэнсин Бошер было тридцать шесть, но при встрече вы не дали бы ей больше двадцати восьми. Возможно, она обладала лучшим обменом веществ в пятидесятимильной округе, но также возможно, что у нее просто не было возможности каким-либо образом запустить себя. Разрушения Бошер происходили не снаружи, а внутри.
Просто выбило «автоматы», должно быть, от перенапряжения. Бошер включила свет и направилась домой. Думала еще раз заглянуть в подвал, но не стала.
Разбудили ее крики снизу. Опять. Но в этот раз более неистовые и резкие. По пути Бошер в очередной раз благодарила Бога за то, что ни один идиот не додумался поселиться в радиусе тридцати четырех миль от ее дома.
Кто бы выдержал такое? Да заставьте обывателя спуститься в этот подвал хоть на тридцать секунд, он вылетит оттуда, весь в слезах, захлебывающийся воплями, а скорее всего даже не дойдет до клеток. И тем не менее, Бошер проделывала куда большее каждый день. А обыватели приезжали снова и снова и выкладывали свои кровные, чтобы полюбоваться на тех, кого ночами она держала в решетчатых коробках в подвале.
Две двери, лестница вниз, затем еще одна дверь, металлическая, небольшой коридор, и мы на месте.
Бошер не знала, чего ожидать. Выбор возможных ситуаций был богат. Чертовски богат. Но то, что она увидела сейчас, ранее не имело прецедентов.
В предпоследней клетке ряда билось массивное нагромождение тел, вопящих, и агонизирующих, и извивающихся… Бошер не могла различить, какая часть тела кому принадлежит. Она даже не могла понять, сколько их там, и что они делали друг с другом.
Несколько секунд она стояла без движений, ужаснувшись, в ступоре. А они все кричали, так громко, что прутья предпоследней клетки вибрировали. Затем Бошер вздрогнула, очнулась, схватила кнут и бросилась к ним. Она хлыстала живой клубок, стоя в дверях, хлыстала изо всех сил, и кричала:
- ПЕРЕСТАНЬТЕ! ХВАТИТ! ХВАТИТ!!!
Псы едва ли реагировали. Ее голос тонул в их рычании, ужасающих стонах. И они продолжали.
Бошер в отчаянии накинулась на них, начала колотить руками и кричать еще сильнее, срывая голос:
- ХВАТИТ!!! ПРЕКРАТИТЕ!!!
Чья-то лапа с обломанными когтями схватила подол ее ночнушки и рванула, Бошер упала на пульсирующий ком тел. Внезапно охвативший ее невообразимый страх исторгнул из легких женщины чудовищный вопль. Сама Бошер, кажется, не слышала себя, но крик ее оказался достаточно громким на этот раз, и уроды вдруг стали расползаться.
Бошер вскочила. Теперь она видела перед собой семерых. Подняла кнут и начала снова бить их, кого попало и куда попало, с полубезумной яростью. Кто-то вытянул руку, подползая к ее ногам, и Бошер ударила его наотмашь так сильно, что послышался хруст. Когда ей в лицо брызнула горячая ярко-алая кровь, Бошер остановилась. Израненные питомцы корчились на холодном полу клетки, тихо постанывая от боли, страшась ее гнева. Она свернула кнут трясущимися руками и отступила к двери.
- Что здесь произошло? – спросила Бошер.
Никто не ответил.
- Что произошло? – повторила она. В голосе слышались нотки истерики.
Снова ничего.
Она присмотрелась к ним повнимательнее в тускловатом свете сорокаваттных лампочек. Заметила один открытый замок. Клетки были смежными, и вот последствия. Кто-то открыл замок, или она забыла запереть его, или эта рухлядь не выдержала толчка, все возможно. Из-за чего они подрались? – спросила себя Бошер. Впрочем, какая разница? Они всегда найдут причину.
Левее остальных, у самой стенки, Бошер увидела жмущуюся к бетону Тай. Все стало более чем очевидно. Какое-то мгновение Бошер стояла, застыв, затем наполовину размотала бич и еще несколько раз прошлась им по каждому. В голове ее носились разрозненные мысли.
Тай была единственной… девочкой. Термин «самка» Бошер не использовала. И что она могла сделать? Что? Время от времени что-то случается, они делают что-то… нелицеприятное, попросту мерзкое. И что же в этом удивительного? Бошер не вбила в их каменные черепа понятия вроде морали или вежливости, не смогла, кажется, но это было слишком давно. И раз уж так, она расплачивалась за их зверства. А они, в свою очередь, платили ей.
Такой была ее жизнь. Или так, или никак вообще. Если бы она не привыкала к этому с самого детства, то, пожалуй, предпочла бы никак.
Бошер дождалась, молча стоя у стены, пока все расползлись по своим клеткам, затем накрыла Тай армейским пледом и покинула подвал со слезами на лице.
До утра она не смогла уснуть. Выпила три чашки горького кофе и ушла из дома. Прошагала по широкой дорожке, пролегающей через весь участок змеистым маршрутом, наблюдая восход солнца, тусклый из-за пьяных облаков над самым горизонтом. Заметила, что уличный фонарь не работает.
Уже завтра приедут туристы. Иногда, в похожие моменты, Бошер ненавидела их всем сердцем, но будь она проклята, если каждое рыло не тащило ей деньги.
Надо продолжать работу. Правда, для чего — она не знала.
В час дня Бошер зашла проверить подвал. Все лежали, свернувшись от боли и ужаса. Тишину нарушало лишь ритмичное постукивание алюминия о камень. Кому-то досталось чуть больше, кому-то чуть меньше. Спины, руки и ноги расходились широкими багровыми полосами, лица и головы — в кровоподтеках. «Нужно привести их в порядок до завтрашнего дня» – подумала Бошер. Неожиданно в ее голове возник вопрос: «А что, если нет?». Что, если она не сделает этого? Оставит их в таком виде. Что с того? Затем она вдруг подумала, что туристам это может понравиться. Идея была так себе, не из разряда бредовых — посетителям, как правило, чем больше жестокости, тем лучше — но и не из безотказных супер-идей.
Бошер тяжело посмотрела на них. Ей не хотелось брать две кварты перекиси водорода, охапку ваты и марли и обрабатывать каждую царапину, до ночи сидеть с ними и гадать, когда, наконец, кому-то хватит смелости или тупости размозжить ей череп (с этой задачей почти все они могли бы справиться голыми руками) и бежать. Совсем не хотелось. Но кому-то она сильно рассекла кожу, а Ноту, кажется, сломала нос.
Она сходила за перекисью, бинтами и ватными дисками. Обработала раны — к счастью, их было меньше, чем показалось сначала. Ни у кого не появилось мысли ударить или укусить Бошер, из мести или ради бегства, и в получеловеческих глазах она видела безмерную благодарность…, если не любовь.
Ночь прошла спокойно.
К десяти утра начали прибывать туристы. Парковали свои «миникуперы» и восьмиместные «форды», вываливались из них двумя, а то и тремя поколениями, бежали, шли вразвалку и ковыляли к большому серо-голубому дому через железные ворота, пропуская над головами самодельную вывеску, слова с которой разносились шепотом уже по всей стране, приобретали у дверей билеты за две сотни зеленых и, счастливые и испуганные одновременно, а в других случаях чем-то недовольные, со скептическим «хм-м…», проходили внутрь, разглядывая спину Бошер через солнцезащитные очки и дожидаясь шанса еще раз услышать ее мягкий, нежный голос. Охали и вздыхали, младшие жались к старшим, старшие беззвучно водили нижней губой, или теребили крестики на груди, или прикрывали ладонью рот, и лезли в карман поясной сумки за фотоаппаратом. Особо впечатлительных еще у ворот предупреждала вывеска, в не многозначной форме советуя обдумать свое решение еще пару раз, прежде чем Бошер придется убирать блевотину какой-нибудь изысканной представительницы книжного клуба домохозяек Срантона, штат Дерьмонт. Но вниманием ее удостаивали немногие.
Программа экскурсии оставалась неизменной на протяжении последних десяти лет. Бошер это не беспокоило, потому как скуки в лицах своих экскурсионных групп она не замечала. Страх, смятение, любопытство, отвращение, сомнение, подсознательное желание убежать и скрыться — что угодно, кроме скуки, выражалось в каждом движении их тел, когда милая девушка в черном костюме проводила их мимо клеток.
Свежий воздух действовал благотворно на питомцев Бошер, но сегодня они были какими-то вялыми. Заметив это, Бошер было забеспокоилась, что туристы останутся недовольны, но какое это, к черту, имеет значение теперь, подумала следом же она, если их деньги спокойно лежат у нее в кармане? Затем один оболдуй с «кодаком» и в белой панамке спросил: «А что это с ним такое?» – указав пухлой фалангой на побои Боры.
- Вам интересно?
Туристы с возбуждением интриги сошлись поплотнее.
Бошер быстро смекнула, что им это нравится. Конечно, им нравятся уроды, но избитые уроды нравятся больше. Новая часть представления… Та мысль оказалась не такой уж глупой, верно?
Ее бледное лицо озарилось перевернутым полумесяцем тонкой улыбки багрового цвета. В голове Бошер сверкали молнии, и из них мгновенно рождалась новая история.
Экскурсия закончилась на два часа позже обычного. Посетители уехали с благоговейным кошмаром в глазах, а Бошер, глядя им вслед, поражалась, какие они идиоты, и как удачно получилось использовать вчерашний инцидент.
Она отдавала себе отчет в случившемся. Ей никогда не нравилось поступать с ними жестоко, но сейчас Бошер не могла не признать, что это сыграло ей на руку. Как бы то ни было, она не оправдывала себя и не обвиняла. Бошер всегда умела смотреть правде в глаза. Но также всегда умела снять с себя часть ответственности, причем незаметно для самой себя.
Она заперла клетки, разнесла ужин.
Боре стало хуже. Он едва смог поесть и почти не двигался, только темно-синие глаза жалобно смотрели на Бошер из-под копны грубых волос.
Мычание и чавканье разбавляло слабое алюминиевое постукивание.
На следующий день новые туристы, очевидно, вздернутые болтовней вчерашней партии, осадили дом Бошер еще до девяти утра, и она едва успела одеться, чтобы принять их. Впрочем, если бы не успела, их восторгу не было бы границ. Билеты разлетелись в мгновение ока, коробка на столе с нарисованным черным маркером значком доллара ломилась от купюр.
Клетки были не подготовлены, и Бошер пришлось импровизировать. Как там начиналась вчерашняя история? «Знаете, Фрейд утверждал, что одна из двух основных вещей, руководящих всеми человеческими поступками, заключается в банальной и низменной физиологической потребности, примерно того же мнения придерживался и Пауль Геббельс, помните такого?» Неплохо, подумала Бошер. Все труды, пускай заведомо обреченные на провал из-за упирающейся в потолок тупости темы или несостоятельности ее автора, начинаются с цитаты какого-нибудь гения выбранной области науки или ссылаются на оную с подтверждением от себя лично. Тут, конечно, ситуация обстояла иначе, но приплести Фрейда ей как-то показалось уместным решением, чтобы объяснить тупорогим повитиеватее один простой факт — все произошло из-за звериного начала, не иначе. В сущности, это и была правда.
Она решила начать сегодня по-другому.
И процесс пошел.
Слово за словом, новая история лилась из нее, состоящая наполовину из фактов, таких свежих, что от них еще исходит запах рассеченной кнутом кожи, и наполовину из откровенного вранья, над которым деловито кружат навозные мухи.
Болваны слушали, разинув рты, и переводили изумленные взгляды от Бошер к уродам в клетках и обратно к Бошер, стараясь ничего не упустить. На выходе все они с удовольствием доплатили бы еще по полсотни, а если бы Бошер назвала сумму в четыре раза больше, не задумываясь ни секунды, распахнули бы кошельки на всю ширину.
Около одной клетки они остановились. В ней лежал Бора. Он умирал. Тело его истончало, и Бошер не могла этого не заметить. Он хватал ртом воздух, а грудь с выпирающими острыми ребрами неестественно ходила вверх-вниз. Глаза слезились, из носа ручьем текли сопли, язык медленно высовывался изо рта, потемневший и сухой, потом снова исчезал.
Пара дамочек отвернулись, издав звук сдерживаемого рвотного позыва. Бошер подумала о том, как надоело ей раз за разом изучать состав ленча этих гребаных миссис Длинные-Перчатки-и-Оттопыренные-Мизинчики-Сельской-Местности. Она подошла к клетке и взялась за связку ключей на поясе. За спиной послышалось: «Ох-х!». Этим вздохом ее как бы отговаривали, боясь при этом спросить, действительно ли она собралась открыть эту клетку.
Бошер дважды провернула ключ в замочной скважине, дверь со скрипом подалась на нее. Кому-то из туристов показалось, что вонь из клетки усилилась. Бора смог только приподнять к ней глаза, которые с обеих сторон медленно захватывал в свои объятия густой гной. «Это я сделала с тобой? – подумала Бошер и ответила сама: – Я, конечно…» Она смотрела на него, не зная, что делать. Дыхание Боры стало надрывистым. Она присела рядом, думая, чем можно ему помочь, но в голову не шло ни одной стоящей мысли.
«Клен. Клен за домом засыхает… Ночами приходят волки… У меня есть ружье? Две сотни на входе и еще две на выходе, да, мистер и миссис Джонсон, если я так потребую… Сломалась плита… придется ехать в город за новой?.. Хочется порезать себе руки. Фонарь на улице не работает…»
Взгляд Фрэнсин в те несколько секунд был отсутствующим. Она смотрела не на Бору и не на пол его клетки – ее вообще не было здесь. Она провалилась в такую глубокую тьму, что не слышала ничего, кроме сдавленного биения своего сердца.
«Мисс Бошер? Мисс Бошер, вы в порядке? Мисс Бошер?..» – пытался осведомиться кто-то, делая выпад одной ногой к ней, сравнимый по осторожности с действиями аллергика посреди пасеки на цветочном поле.
Бошер пришла в себя только когда почувствовала, как к ней прикоснулись пальцы Боры. Она проморгалась и вспомнила обо всем вокруг. И о том, как сильно она все это ненавидела.
Она столкнулась с его молящим взглядом и, не выдержав, отвернулась. Затем выхватила у него свою руку, поднялась, шумно вдохнув и выдохнув, вышла из клетки и заперла ее.
- Мама-а… – прохрипел Бора, веря, что его последнее слово верно, и беспомощно потянулся к ней.
Но дверь захлопнулась.
- Я тебе не мама, – с ледяной жестокостью проговорила Бошер.
Тонкие пальцы дважды повернули ключ и вернули связку на пояс.
Фрэнсин сделала несколько шагов неуверенно, словно на какое-то время потеряла над своими ногами контроль, но затем пошла нормально.
Глаза группы туристов впились ей в спину. Какие чувства они испытывали в тот миг? Удивление. Шок. Ужас. Все это и кое-что еще… Они простояли несколько секунд у клетки, слыша предсмертный хрип Боры, видя, как агония искажает навсегда его и без того не эталонную внешность. А потом поплелись за Бошер.
На выходе они доплатили по полторы сотни. Никто не сомневался, что шоу того стоило. Они смотрели на удаляющуюся позади надпись над воротами. Вывеска была односторонней. По другую сторону ворот оставались те, кто, к счастью, не могли ее прочитать.
Бошер вернулась в дом и, обессиленная, рухнула на жесткий диван. Вокруг сгустилась давящая на виски тишина. Она осталась одна.
Клен засыхает…
Ночами приходят волки…
Плита сломалась…
Внизу кто-то, отвернувшись от всех, сидел у стены и стучал алюминиевой кружкой по бетонному полу.
Хочется порезать себе руки…
Тук. Тук. Тук. Тук. Тук…
Фонарь на улице не работает…
Она не чувствовала, как по щекам текли слезы.
Фонарь на улице больше не работает…
Надо продолжать работу…
Что-то невидимое навалилось на нее с титанической тяжестью, сдавило грудь и горло.
Надо продолжать.
Прошло какое-то время — какое, она не могла сказать даже примерно, — и Бошер вернулась в себя. За окном было темно, холодно и сыро. Где-то на западе собиралась гроза. В доме пахло пустотой. То же Бошер чувствовала внутри себя.
А потом начался новый день. Новый день в «ДОМЕ УРОДОВ БОШЕР».
КОНЕЦ
Следом — нечленораздельное рычание и жуткий грохот. Привычные звуки.
Бошер поднялась с постели и спустилась вниз, держа в левой руке масляную лампу. Широкий луч теплого света озарял ее путь через весь дом.
Псы снова устроили драку. Бошер разрешала им играть в карты (правила освоили не все, но она научила их, насколько это было возможно) и, конечно, она знала, что это неизбежно повлечет за собой грызню. Но что-то подсказывало ей, что ни во что серьезное это вылиться не успеет. Реакция у нее была хорошей всегда, и кнут был всегда рядом.
По клетке катались Нот и Бора, царапаясь, кусаясь и брызгая друг в друга густой слюной. У других решеток выстроились наблюдатели и осторожно подвывали, некоторые стучали по черным кованым прутьям.
Увидев Бошер, все замолчали. Дерущиеся, на свое горе, слышали только рычание соперника и клокотание гнева где-то у себя в груди и продолжали. Бошер поставила лампу на бочку и размотала пожарный рукав. За каждым ее движением следили восемь пар глаз, ошеломленных, испуганных, покорных. Она молча повернула вентиль и держала Нота и Бору под острым потоком ледяной воды не меньше двух минут, после чего закрыла вентиль и вернула шланг на его место. Бошер делала все со спокойствием, если не с усталостью.
Она встала перед клеткой и дрожащими картежниками. Оба жались и смотрели на нее, как провинившиеся и, что важнее, сознающие свою вину дети. Бошер молчала. Молчали и они. Из дальней клетки послышался тихий стук алюминия о камень.
- Ну? – наконец произнесла она. – Что у вас случилось, что было обязательно начинать драку?
Бора и Нот молчали. Тяжесть вины сдавила их языки, или же это сделал холод.
Бошер вздохнула и запрокинула голову. Оба пса следили в тот миг за ее шеей с пугающим вниманием.
- Вы все поняли? – спросила она.
Нот и Бора торопливо затрясли косматыми головами.
- Я принесу вам пледы, но ничего сухого до следующего утра вы не получите. Это понятно?
Снова кивание.
- Хорошо.
Бошер вернулась с двумя армейскими пледами и подала их Ноту и Боре через решетки. Первый случайно коснулся своими уродливыми пальцами ее руки и, крепко ухватившись за плед, отпрянул, словно его обожгли кислотой.
Утром Бошер поменяла подстилку в залитой клетке и убрала воду (она была почти уверена, что ночью оба помочились в эту воду, но ничего не сказала), раздала всем еду и ушла наверх. В небольшом чулане взяла банку черной краски и кисть, за стремянкой пришлось вернуться во второй раз. Надпись на деревянной вывеске, которую она сделала сама одиннадцать лет назад, поистерлась частыми дождями, да и временем тоже, и теперь нуждалась в некоторых восстановительных работах.
Издалека ее тонкий силуэт в светло-голубом платье простого покроя мог казаться почти невидимым на фоне фасада трехэтажного дома. Ветер подергивал ее темно-каштановые волосы.
В понедельник она ожидала туристов не больше обычного, а может, и меньше. Бошер надеялась, что погода станет хоть чуточку приветливее к началу рабочей недели, и ей удастся срубить с очередной партии болванов пару сотен. Дела у нее шли не очень, и Бошер всеми силами пыталась удержаться на плаву.
Вывеска поменьше, на воротах, по обе стороны от которых болваны парковали свои «форды» и «понтиаки», «минивэны» и драндулеты выпуска начала пятидесятых с деревянными панелями, гласила: «ПЕРВЫЙ В АМЕРИКЕ И ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ». Бошер не сомневалась, что в другой стране ее лавочку давным-давно прикрыли бы, а сама она получила бы полсотни лет тюрьмы, но, слава Богу, жила она в Америке. В этом уже была кое-какая часть успеха, потому что, во-первых, ее бизнес официально существовал (и это подтверждали все соответствующие документы), и, во-вторых, любовь народа к подобным шоу, зародившаяся так давно, что сейчас является негласным (и лишь в ряде случаев — порицаемым) признаком нормы, гарантировала Бошер доходы.
К вечеру выяснилось, что Бора засопливел. Бошер не придала этому особенного значения и уж тем более не собиралась винить в этом себя. Она принесла ему пару таблеток, ничего не сообщив об их назначении. Бора разжевал и проглотил обе с выражением испуганной благодарности на угловатом собачьем лице.
Когда стемнело, в клетках не загорелся свет. Бошер включила его, но что-то случилось со щитком распределения, и весь подвал погрузился в густую тьму. Довольно быстро напомнили о себе возмущенные голоса. Они не могли толком выражать свое возмущение, да и значения этого слова не знали, но интонация нарастающего мычания и воя была, определенно, негодующей. Бошер прекрасно различала все интонации и даже ноты.
Она спустилась вниз и прикрикнула на всех. Затем сказала, что сейчас починит свет, и ушла. В клетках наступила полная тишина, все дожидались Бошер, как Иисуса Христа или Прометея, свет которого, однако, не получится использовать самим. Только тихое и ритмичное постукивание алюминиевой черепушки проносилось с коротким эхом по подвалу и, дважды отразившись от всех стен, стихало.
Бошер плохо разбиралась в электрике, но кое-что знала. Должна была знать. Иначе с домом не справиться. Она жила не одна, но никакой помощи ни от кого ждать не могла. Как не могла и ожидать, что какой-нибудь парень из Майлс-Сити или откуда еще предложит ей выйти за него. Фрэнсин Бошер было тридцать шесть, но при встрече вы не дали бы ей больше двадцати восьми. Возможно, она обладала лучшим обменом веществ в пятидесятимильной округе, но также возможно, что у нее просто не было возможности каким-либо образом запустить себя. Разрушения Бошер происходили не снаружи, а внутри.
Просто выбило «автоматы», должно быть, от перенапряжения. Бошер включила свет и направилась домой. Думала еще раз заглянуть в подвал, но не стала.
Разбудили ее крики снизу. Опять. Но в этот раз более неистовые и резкие. По пути Бошер в очередной раз благодарила Бога за то, что ни один идиот не додумался поселиться в радиусе тридцати четырех миль от ее дома.
Кто бы выдержал такое? Да заставьте обывателя спуститься в этот подвал хоть на тридцать секунд, он вылетит оттуда, весь в слезах, захлебывающийся воплями, а скорее всего даже не дойдет до клеток. И тем не менее, Бошер проделывала куда большее каждый день. А обыватели приезжали снова и снова и выкладывали свои кровные, чтобы полюбоваться на тех, кого ночами она держала в решетчатых коробках в подвале.
Две двери, лестница вниз, затем еще одна дверь, металлическая, небольшой коридор, и мы на месте.
Бошер не знала, чего ожидать. Выбор возможных ситуаций был богат. Чертовски богат. Но то, что она увидела сейчас, ранее не имело прецедентов.
В предпоследней клетке ряда билось массивное нагромождение тел, вопящих, и агонизирующих, и извивающихся… Бошер не могла различить, какая часть тела кому принадлежит. Она даже не могла понять, сколько их там, и что они делали друг с другом.
Несколько секунд она стояла без движений, ужаснувшись, в ступоре. А они все кричали, так громко, что прутья предпоследней клетки вибрировали. Затем Бошер вздрогнула, очнулась, схватила кнут и бросилась к ним. Она хлыстала живой клубок, стоя в дверях, хлыстала изо всех сил, и кричала:
- ПЕРЕСТАНЬТЕ! ХВАТИТ! ХВАТИТ!!!
Псы едва ли реагировали. Ее голос тонул в их рычании, ужасающих стонах. И они продолжали.
Бошер в отчаянии накинулась на них, начала колотить руками и кричать еще сильнее, срывая голос:
- ХВАТИТ!!! ПРЕКРАТИТЕ!!!
Чья-то лапа с обломанными когтями схватила подол ее ночнушки и рванула, Бошер упала на пульсирующий ком тел. Внезапно охвативший ее невообразимый страх исторгнул из легких женщины чудовищный вопль. Сама Бошер, кажется, не слышала себя, но крик ее оказался достаточно громким на этот раз, и уроды вдруг стали расползаться.
Бошер вскочила. Теперь она видела перед собой семерых. Подняла кнут и начала снова бить их, кого попало и куда попало, с полубезумной яростью. Кто-то вытянул руку, подползая к ее ногам, и Бошер ударила его наотмашь так сильно, что послышался хруст. Когда ей в лицо брызнула горячая ярко-алая кровь, Бошер остановилась. Израненные питомцы корчились на холодном полу клетки, тихо постанывая от боли, страшась ее гнева. Она свернула кнут трясущимися руками и отступила к двери.
- Что здесь произошло? – спросила Бошер.
Никто не ответил.
- Что произошло? – повторила она. В голосе слышались нотки истерики.
Снова ничего.
Она присмотрелась к ним повнимательнее в тускловатом свете сорокаваттных лампочек. Заметила один открытый замок. Клетки были смежными, и вот последствия. Кто-то открыл замок, или она забыла запереть его, или эта рухлядь не выдержала толчка, все возможно. Из-за чего они подрались? – спросила себя Бошер. Впрочем, какая разница? Они всегда найдут причину.
Левее остальных, у самой стенки, Бошер увидела жмущуюся к бетону Тай. Все стало более чем очевидно. Какое-то мгновение Бошер стояла, застыв, затем наполовину размотала бич и еще несколько раз прошлась им по каждому. В голове ее носились разрозненные мысли.
Тай была единственной… девочкой. Термин «самка» Бошер не использовала. И что она могла сделать? Что? Время от времени что-то случается, они делают что-то… нелицеприятное, попросту мерзкое. И что же в этом удивительного? Бошер не вбила в их каменные черепа понятия вроде морали или вежливости, не смогла, кажется, но это было слишком давно. И раз уж так, она расплачивалась за их зверства. А они, в свою очередь, платили ей.
Такой была ее жизнь. Или так, или никак вообще. Если бы она не привыкала к этому с самого детства, то, пожалуй, предпочла бы никак.
Бошер дождалась, молча стоя у стены, пока все расползлись по своим клеткам, затем накрыла Тай армейским пледом и покинула подвал со слезами на лице.
До утра она не смогла уснуть. Выпила три чашки горького кофе и ушла из дома. Прошагала по широкой дорожке, пролегающей через весь участок змеистым маршрутом, наблюдая восход солнца, тусклый из-за пьяных облаков над самым горизонтом. Заметила, что уличный фонарь не работает.
Уже завтра приедут туристы. Иногда, в похожие моменты, Бошер ненавидела их всем сердцем, но будь она проклята, если каждое рыло не тащило ей деньги.
Надо продолжать работу. Правда, для чего — она не знала.
В час дня Бошер зашла проверить подвал. Все лежали, свернувшись от боли и ужаса. Тишину нарушало лишь ритмичное постукивание алюминия о камень. Кому-то досталось чуть больше, кому-то чуть меньше. Спины, руки и ноги расходились широкими багровыми полосами, лица и головы — в кровоподтеках. «Нужно привести их в порядок до завтрашнего дня» – подумала Бошер. Неожиданно в ее голове возник вопрос: «А что, если нет?». Что, если она не сделает этого? Оставит их в таком виде. Что с того? Затем она вдруг подумала, что туристам это может понравиться. Идея была так себе, не из разряда бредовых — посетителям, как правило, чем больше жестокости, тем лучше — но и не из безотказных супер-идей.
Бошер тяжело посмотрела на них. Ей не хотелось брать две кварты перекиси водорода, охапку ваты и марли и обрабатывать каждую царапину, до ночи сидеть с ними и гадать, когда, наконец, кому-то хватит смелости или тупости размозжить ей череп (с этой задачей почти все они могли бы справиться голыми руками) и бежать. Совсем не хотелось. Но кому-то она сильно рассекла кожу, а Ноту, кажется, сломала нос.
Она сходила за перекисью, бинтами и ватными дисками. Обработала раны — к счастью, их было меньше, чем показалось сначала. Ни у кого не появилось мысли ударить или укусить Бошер, из мести или ради бегства, и в получеловеческих глазах она видела безмерную благодарность…, если не любовь.
Ночь прошла спокойно.
К десяти утра начали прибывать туристы. Парковали свои «миникуперы» и восьмиместные «форды», вываливались из них двумя, а то и тремя поколениями, бежали, шли вразвалку и ковыляли к большому серо-голубому дому через железные ворота, пропуская над головами самодельную вывеску, слова с которой разносились шепотом уже по всей стране, приобретали у дверей билеты за две сотни зеленых и, счастливые и испуганные одновременно, а в других случаях чем-то недовольные, со скептическим «хм-м…», проходили внутрь, разглядывая спину Бошер через солнцезащитные очки и дожидаясь шанса еще раз услышать ее мягкий, нежный голос. Охали и вздыхали, младшие жались к старшим, старшие беззвучно водили нижней губой, или теребили крестики на груди, или прикрывали ладонью рот, и лезли в карман поясной сумки за фотоаппаратом. Особо впечатлительных еще у ворот предупреждала вывеска, в не многозначной форме советуя обдумать свое решение еще пару раз, прежде чем Бошер придется убирать блевотину какой-нибудь изысканной представительницы книжного клуба домохозяек Срантона, штат Дерьмонт. Но вниманием ее удостаивали немногие.
Программа экскурсии оставалась неизменной на протяжении последних десяти лет. Бошер это не беспокоило, потому как скуки в лицах своих экскурсионных групп она не замечала. Страх, смятение, любопытство, отвращение, сомнение, подсознательное желание убежать и скрыться — что угодно, кроме скуки, выражалось в каждом движении их тел, когда милая девушка в черном костюме проводила их мимо клеток.
Свежий воздух действовал благотворно на питомцев Бошер, но сегодня они были какими-то вялыми. Заметив это, Бошер было забеспокоилась, что туристы останутся недовольны, но какое это, к черту, имеет значение теперь, подумала следом же она, если их деньги спокойно лежат у нее в кармане? Затем один оболдуй с «кодаком» и в белой панамке спросил: «А что это с ним такое?» – указав пухлой фалангой на побои Боры.
- Вам интересно?
Туристы с возбуждением интриги сошлись поплотнее.
Бошер быстро смекнула, что им это нравится. Конечно, им нравятся уроды, но избитые уроды нравятся больше. Новая часть представления… Та мысль оказалась не такой уж глупой, верно?
Ее бледное лицо озарилось перевернутым полумесяцем тонкой улыбки багрового цвета. В голове Бошер сверкали молнии, и из них мгновенно рождалась новая история.
Экскурсия закончилась на два часа позже обычного. Посетители уехали с благоговейным кошмаром в глазах, а Бошер, глядя им вслед, поражалась, какие они идиоты, и как удачно получилось использовать вчерашний инцидент.
Она отдавала себе отчет в случившемся. Ей никогда не нравилось поступать с ними жестоко, но сейчас Бошер не могла не признать, что это сыграло ей на руку. Как бы то ни было, она не оправдывала себя и не обвиняла. Бошер всегда умела смотреть правде в глаза. Но также всегда умела снять с себя часть ответственности, причем незаметно для самой себя.
Она заперла клетки, разнесла ужин.
Боре стало хуже. Он едва смог поесть и почти не двигался, только темно-синие глаза жалобно смотрели на Бошер из-под копны грубых волос.
Мычание и чавканье разбавляло слабое алюминиевое постукивание.
На следующий день новые туристы, очевидно, вздернутые болтовней вчерашней партии, осадили дом Бошер еще до девяти утра, и она едва успела одеться, чтобы принять их. Впрочем, если бы не успела, их восторгу не было бы границ. Билеты разлетелись в мгновение ока, коробка на столе с нарисованным черным маркером значком доллара ломилась от купюр.
Клетки были не подготовлены, и Бошер пришлось импровизировать. Как там начиналась вчерашняя история? «Знаете, Фрейд утверждал, что одна из двух основных вещей, руководящих всеми человеческими поступками, заключается в банальной и низменной физиологической потребности, примерно того же мнения придерживался и Пауль Геббельс, помните такого?» Неплохо, подумала Бошер. Все труды, пускай заведомо обреченные на провал из-за упирающейся в потолок тупости темы или несостоятельности ее автора, начинаются с цитаты какого-нибудь гения выбранной области науки или ссылаются на оную с подтверждением от себя лично. Тут, конечно, ситуация обстояла иначе, но приплести Фрейда ей как-то показалось уместным решением, чтобы объяснить тупорогим повитиеватее один простой факт — все произошло из-за звериного начала, не иначе. В сущности, это и была правда.
Она решила начать сегодня по-другому.
И процесс пошел.
Слово за словом, новая история лилась из нее, состоящая наполовину из фактов, таких свежих, что от них еще исходит запах рассеченной кнутом кожи, и наполовину из откровенного вранья, над которым деловито кружат навозные мухи.
Болваны слушали, разинув рты, и переводили изумленные взгляды от Бошер к уродам в клетках и обратно к Бошер, стараясь ничего не упустить. На выходе все они с удовольствием доплатили бы еще по полсотни, а если бы Бошер назвала сумму в четыре раза больше, не задумываясь ни секунды, распахнули бы кошельки на всю ширину.
Около одной клетки они остановились. В ней лежал Бора. Он умирал. Тело его истончало, и Бошер не могла этого не заметить. Он хватал ртом воздух, а грудь с выпирающими острыми ребрами неестественно ходила вверх-вниз. Глаза слезились, из носа ручьем текли сопли, язык медленно высовывался изо рта, потемневший и сухой, потом снова исчезал.
Пара дамочек отвернулись, издав звук сдерживаемого рвотного позыва. Бошер подумала о том, как надоело ей раз за разом изучать состав ленча этих гребаных миссис Длинные-Перчатки-и-Оттопыренные-Мизинчики-Сельской-Местности. Она подошла к клетке и взялась за связку ключей на поясе. За спиной послышалось: «Ох-х!». Этим вздохом ее как бы отговаривали, боясь при этом спросить, действительно ли она собралась открыть эту клетку.
Бошер дважды провернула ключ в замочной скважине, дверь со скрипом подалась на нее. Кому-то из туристов показалось, что вонь из клетки усилилась. Бора смог только приподнять к ней глаза, которые с обеих сторон медленно захватывал в свои объятия густой гной. «Это я сделала с тобой? – подумала Бошер и ответила сама: – Я, конечно…» Она смотрела на него, не зная, что делать. Дыхание Боры стало надрывистым. Она присела рядом, думая, чем можно ему помочь, но в голову не шло ни одной стоящей мысли.
«Клен. Клен за домом засыхает… Ночами приходят волки… У меня есть ружье? Две сотни на входе и еще две на выходе, да, мистер и миссис Джонсон, если я так потребую… Сломалась плита… придется ехать в город за новой?.. Хочется порезать себе руки. Фонарь на улице не работает…»
Взгляд Фрэнсин в те несколько секунд был отсутствующим. Она смотрела не на Бору и не на пол его клетки – ее вообще не было здесь. Она провалилась в такую глубокую тьму, что не слышала ничего, кроме сдавленного биения своего сердца.
«Мисс Бошер? Мисс Бошер, вы в порядке? Мисс Бошер?..» – пытался осведомиться кто-то, делая выпад одной ногой к ней, сравнимый по осторожности с действиями аллергика посреди пасеки на цветочном поле.
Бошер пришла в себя только когда почувствовала, как к ней прикоснулись пальцы Боры. Она проморгалась и вспомнила обо всем вокруг. И о том, как сильно она все это ненавидела.
Она столкнулась с его молящим взглядом и, не выдержав, отвернулась. Затем выхватила у него свою руку, поднялась, шумно вдохнув и выдохнув, вышла из клетки и заперла ее.
- Мама-а… – прохрипел Бора, веря, что его последнее слово верно, и беспомощно потянулся к ней.
Но дверь захлопнулась.
- Я тебе не мама, – с ледяной жестокостью проговорила Бошер.
Тонкие пальцы дважды повернули ключ и вернули связку на пояс.
Фрэнсин сделала несколько шагов неуверенно, словно на какое-то время потеряла над своими ногами контроль, но затем пошла нормально.
Глаза группы туристов впились ей в спину. Какие чувства они испытывали в тот миг? Удивление. Шок. Ужас. Все это и кое-что еще… Они простояли несколько секунд у клетки, слыша предсмертный хрип Боры, видя, как агония искажает навсегда его и без того не эталонную внешность. А потом поплелись за Бошер.
На выходе они доплатили по полторы сотни. Никто не сомневался, что шоу того стоило. Они смотрели на удаляющуюся позади надпись над воротами. Вывеска была односторонней. По другую сторону ворот оставались те, кто, к счастью, не могли ее прочитать.
Бошер вернулась в дом и, обессиленная, рухнула на жесткий диван. Вокруг сгустилась давящая на виски тишина. Она осталась одна.
Клен засыхает…
Ночами приходят волки…
Плита сломалась…
Внизу кто-то, отвернувшись от всех, сидел у стены и стучал алюминиевой кружкой по бетонному полу.
Хочется порезать себе руки…
Тук. Тук. Тук. Тук. Тук…
Фонарь на улице не работает…
Она не чувствовала, как по щекам текли слезы.
Фонарь на улице больше не работает…
Надо продолжать работу…
Что-то невидимое навалилось на нее с титанической тяжестью, сдавило грудь и горло.
Надо продолжать.
Прошло какое-то время — какое, она не могла сказать даже примерно, — и Бошер вернулась в себя. За окном было темно, холодно и сыро. Где-то на западе собиралась гроза. В доме пахло пустотой. То же Бошер чувствовала внутри себя.
А потом начался новый день. Новый день в «ДОМЕ УРОДОВ БОШЕР».
КОНЕЦ
Роман Морозов, 17 лет, Бараит
Рейтинг: 0
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |