Перрон, скамейка. Аллилуйя!
Примечание автора: Надеюсь, что в этой юмореске можно отследить, как меняется настроение окружающего и как сильно под вечер у главного героя (у меня) сбиваются мысли.
Утро. В это время ночь обычно красными распухшими глазами безучастно наблюдает за происходящим на Земле, тогда как утро не желает ещё просыпаться. Я сижу на скамейке. На маленькой скамейке, которая стоит на маленьком перроне. Маленький перрон такого маленького города, название которого даже не стоит упоминания.
Солнце совсем не хочет выползать из своего укромного жилища, дабы пролить свет на вокзал пепельного цвета. Людей на перроне было меньше, чем на похоронах у динозавра. Люди настойчиво не желали просыпаться, выползать из своих квартир. Видимо, окружающий мир интересовал их даже меньше, чем количество амурских тигров на территории нашей необъятной Родины. И не необъятной, а скорее, необъяснимой Родины.
Прохладно. Я поёжился, потёр ладонями друг о друга, чтобы хоть как-то согреться. Поезд ждать ещё двадцать минут. Судя по расписанию, он прибывал в семь тридцать.
Расписание на этом вокзале было просто замечательное. На огромном листе, вроде таких, которые используют как раз для того, чтобы делать эскизы атомных ледоколов или космических кораблей, сорок сантиметров в диаметре уделялось расписанию поездов. Всё остальное место занимала реклама оператора мобильной связи.
Светает. То время, когда день со злобной ухмылкой заносит лезвие бритвы над горлом ночи.
Как я понял, город начал потихоньку оживать, превращаясь в комбинат по переработке живых тел. Сейчас более здоровые психически, чем я, люди придут на перрон, чтобы проводить или встретить своих родственников, друзей, кошек, собак и прочих тварей божьих.
На горизонте я заметил неспешно приближающегося человека. Первый победитель лотереи «Новое утро» приближался к станции со стороны местного рынка. Он приближался быстрее, чем я рассчитывал изначально. Я сидел, облокотившись на холодную скамейку, и слушал, как шевелятся мои мозги или как растут зубы. Дело не самое увлекательное, хотя слух тренирует.
Человек приблизился настолько, что я смог его разглядеть. Высокий рост, уверенные жесты и неторопливая походка. Барсетка, туфли и спортивный костюм. На костяшках пальцев кровь. Да, это блатной. Винтовой, проще говоря.
Вид у винтового был очень осмысленный. Взгляд чрезвычайно задумчивый. Он будто пытался посчитать, сколько кубических миллиметров воздуха перекачивают его лёгкие в кровь, а затем вычислить процент углекислого газа от этого воздуха.
Ах да, — лужи. Много луж и сырости. Ночью был сильный дождь.
Я услышал громкий, разносящий мозг звук электрогитары. По выходным в подвале старенького депо с раннего утра начинала репетировать местная рок-группа. Обязательно у всех городов, какими бы мелкими плевками на карте они ни являлись, есть своя рок-группа, а вот нормального расписания нет. Сегодня был выходной, к счастью для рок-группы и к несчастью для струн электрогитары. И для меня к несчастью. Нет, играла группа, конечно, замечательно. Я слышал, что среднее арифметическое «замечательности» группы можно вычислить простым способом. Громкость звука помножить на ваше раздражение и разделить на количество часов, которые вам не дают заснуть.
Не нужно быть Шерлоком, чтобы понять, что поезд задерживается. В такой холод, с утра, голова у меня соображала очень медленно, но до меня всё равно это дошло.
Скамейка холодная и деревянная. Покрашена в зелёный цвет. Была покрашена. По смачным отпечаткам чьей-то пятой точки на сиденье скамейки, можно было догадаться, что жители города не особо любят читать. Особенно то, что лежит на скамейках. Особенно фразы вроде: «Не влезай – убьёт», «Окрашено» и тому подобные.
Винтовой пропал из виду. Время замедлилось и потянулось, как старая жевательная резинка во рту у колхозника.
Я не заметил, как на скамейку сел полный человек лет сорока-пятидесяти. В дорогом костюме, без галстука, но с маленькой шляпкой на лысеющей голове. Нос у него был на редкость красный.
-Ждётё поезд, молодой человек? — поинтересовался он.
Я взглянул на него и ответил:
— Да.
— Домой едете?
— Да.
— Куда? — не унимался толстяк. Скоро я начну его ненавидеть. Город, как слаженные шестерёнки, всё ускорялся и ускорялся. Подъехали две машины.
— Домой.
— А я вот дочь встречать пришёл. Ненавижу, когда поезда задерживаются. Холодно как… А вам не холодно? — я понял, что он пьян. Дочь у него примерно такая же, какая и у меня. Несуществующая то есть.
Из десятки, причалившей неподалёку от нашего пристанища, вышли молодожёны. Они постоянно ссорились и орали друг на друга. Молодожёны, в общем. Муж попытался открыть багажник. Вроде и ничего сложного в этом нет. Но прямо под багажником находилась лужа. Муж встал, чуть ли не на шпагат, лишь бы не испачкать туфли. Напрягся. Приближался поезд. Толстячок говорил всё громче и громче. Прибытие в Валгаллу. В Валгаллу ходят поезда. Муж упал. Жена разразилась противным хохотом. На репетиции в подвале депо ребята вдруг, ни с того ни с сего, решили включить в репертуар соло барабана.
Я взял малюсенький рюкзак, вовсе не подходящий для дальних поездок, а подходящий для перевозки отрубленных голов. Солнце окончательно вступило в свои владения. Мы отчаливаем. Мир катится к чертям. Мир сходит с ума. Я зевнул. Ну и пусть катится. Пусть сходит. Лишь бы побыстрее.
День. То время, когда хочется проверить, действительно ли в аду может быть ещё жарче?
С грациозностью убитого жирафа, который никак не может смириться с тем фактом, что он уже мёртв, я ввалился в купе. Соседа мне подобрали, как бросили монетку в кофемашину, заказав эспрессо, а в стаканчик полился горячий шоколад. Терпеть не могу сахар и кофемашины. Он нёс какую-то чепуху. Рассказы его, впрочем, были вполне адекватны, если вам интересно слушать про становление Тито и Ганди как личностей. Наверное, он был историком. Я смотрел в окно. Ехать мне предстояло ещё два часа. Хуже уже не будет.
Вечер. Бешеного хомячка спихивают с колеса. Сталкивают. Он полон сил, а ещё и бешеный, поэтому хочет побороться.
Как ни странно, хуже уже не было. Поезд дополз до моего города довольно быстро, хоть и затемно. Из маленьких кафе лился тёплый свет, приглашая зайти в гости. Где-то играет джаз, где-то шансон. Преобладает джаз. Вакханалия. И отсюда завтра уезжать обратно. Смысл большого шоу в том, что оно и не собирается заканчиваться, пока его кто-нибудь не «закончит». Всё из-за небольшого конверта. Я не знаю, что в нём. В этом смысл Большого шоу. Смысл в том, что смысла нет. Я сказал, что этот город мой. Он выглядит уютно, но я не здесь родился и не здесь живу. Он такой родной, но не мой. Мой город — это плевок. А здесь всё такое родное.
После передачи конверта по адресу бреду по улице. Я — сама целеустремлённость и направленность. Мир проваливается в туман, как в бане, или как в настоящем тумане.
Ночь. Обезумевший день с криком выбегает из Комнаты, хлопнув дверью. Раны ночи оказались не смертельными, а потому она вновь начинает царствовать, и чтобы не поранить тонкую психику обитателей Комнаты, разбавляет себя светом фонарей, фар и глаз.
Постель. Подушка. Перина. Сон. Аллилуйя!
А следующим утром — на перроне с очередным конвертом, и ждать прибытия очередного поезда. Не выспался. Скоро подъедет поезд. Но если приглядеться — это уже не я. Совсем не я. Сидит кто-то другой на скамье и ждёт другого поезда домой, который и не дом вовсе. И нет разницы, и нет ничего. Есть лишь скамейка и перрон. Аллилуйя!
Утро. В это время ночь обычно красными распухшими глазами безучастно наблюдает за происходящим на Земле, тогда как утро не желает ещё просыпаться. Я сижу на скамейке. На маленькой скамейке, которая стоит на маленьком перроне. Маленький перрон такого маленького города, название которого даже не стоит упоминания.
Солнце совсем не хочет выползать из своего укромного жилища, дабы пролить свет на вокзал пепельного цвета. Людей на перроне было меньше, чем на похоронах у динозавра. Люди настойчиво не желали просыпаться, выползать из своих квартир. Видимо, окружающий мир интересовал их даже меньше, чем количество амурских тигров на территории нашей необъятной Родины. И не необъятной, а скорее, необъяснимой Родины.
Прохладно. Я поёжился, потёр ладонями друг о друга, чтобы хоть как-то согреться. Поезд ждать ещё двадцать минут. Судя по расписанию, он прибывал в семь тридцать.
Расписание на этом вокзале было просто замечательное. На огромном листе, вроде таких, которые используют как раз для того, чтобы делать эскизы атомных ледоколов или космических кораблей, сорок сантиметров в диаметре уделялось расписанию поездов. Всё остальное место занимала реклама оператора мобильной связи.
Светает. То время, когда день со злобной ухмылкой заносит лезвие бритвы над горлом ночи.
Как я понял, город начал потихоньку оживать, превращаясь в комбинат по переработке живых тел. Сейчас более здоровые психически, чем я, люди придут на перрон, чтобы проводить или встретить своих родственников, друзей, кошек, собак и прочих тварей божьих.
На горизонте я заметил неспешно приближающегося человека. Первый победитель лотереи «Новое утро» приближался к станции со стороны местного рынка. Он приближался быстрее, чем я рассчитывал изначально. Я сидел, облокотившись на холодную скамейку, и слушал, как шевелятся мои мозги или как растут зубы. Дело не самое увлекательное, хотя слух тренирует.
Человек приблизился настолько, что я смог его разглядеть. Высокий рост, уверенные жесты и неторопливая походка. Барсетка, туфли и спортивный костюм. На костяшках пальцев кровь. Да, это блатной. Винтовой, проще говоря.
Вид у винтового был очень осмысленный. Взгляд чрезвычайно задумчивый. Он будто пытался посчитать, сколько кубических миллиметров воздуха перекачивают его лёгкие в кровь, а затем вычислить процент углекислого газа от этого воздуха.
Ах да, — лужи. Много луж и сырости. Ночью был сильный дождь.
Я услышал громкий, разносящий мозг звук электрогитары. По выходным в подвале старенького депо с раннего утра начинала репетировать местная рок-группа. Обязательно у всех городов, какими бы мелкими плевками на карте они ни являлись, есть своя рок-группа, а вот нормального расписания нет. Сегодня был выходной, к счастью для рок-группы и к несчастью для струн электрогитары. И для меня к несчастью. Нет, играла группа, конечно, замечательно. Я слышал, что среднее арифметическое «замечательности» группы можно вычислить простым способом. Громкость звука помножить на ваше раздражение и разделить на количество часов, которые вам не дают заснуть.
Не нужно быть Шерлоком, чтобы понять, что поезд задерживается. В такой холод, с утра, голова у меня соображала очень медленно, но до меня всё равно это дошло.
Скамейка холодная и деревянная. Покрашена в зелёный цвет. Была покрашена. По смачным отпечаткам чьей-то пятой точки на сиденье скамейки, можно было догадаться, что жители города не особо любят читать. Особенно то, что лежит на скамейках. Особенно фразы вроде: «Не влезай – убьёт», «Окрашено» и тому подобные.
Винтовой пропал из виду. Время замедлилось и потянулось, как старая жевательная резинка во рту у колхозника.
Я не заметил, как на скамейку сел полный человек лет сорока-пятидесяти. В дорогом костюме, без галстука, но с маленькой шляпкой на лысеющей голове. Нос у него был на редкость красный.
-Ждётё поезд, молодой человек? — поинтересовался он.
Я взглянул на него и ответил:
— Да.
— Домой едете?
— Да.
— Куда? — не унимался толстяк. Скоро я начну его ненавидеть. Город, как слаженные шестерёнки, всё ускорялся и ускорялся. Подъехали две машины.
— Домой.
— А я вот дочь встречать пришёл. Ненавижу, когда поезда задерживаются. Холодно как… А вам не холодно? — я понял, что он пьян. Дочь у него примерно такая же, какая и у меня. Несуществующая то есть.
Из десятки, причалившей неподалёку от нашего пристанища, вышли молодожёны. Они постоянно ссорились и орали друг на друга. Молодожёны, в общем. Муж попытался открыть багажник. Вроде и ничего сложного в этом нет. Но прямо под багажником находилась лужа. Муж встал, чуть ли не на шпагат, лишь бы не испачкать туфли. Напрягся. Приближался поезд. Толстячок говорил всё громче и громче. Прибытие в Валгаллу. В Валгаллу ходят поезда. Муж упал. Жена разразилась противным хохотом. На репетиции в подвале депо ребята вдруг, ни с того ни с сего, решили включить в репертуар соло барабана.
Я взял малюсенький рюкзак, вовсе не подходящий для дальних поездок, а подходящий для перевозки отрубленных голов. Солнце окончательно вступило в свои владения. Мы отчаливаем. Мир катится к чертям. Мир сходит с ума. Я зевнул. Ну и пусть катится. Пусть сходит. Лишь бы побыстрее.
День. То время, когда хочется проверить, действительно ли в аду может быть ещё жарче?
С грациозностью убитого жирафа, который никак не может смириться с тем фактом, что он уже мёртв, я ввалился в купе. Соседа мне подобрали, как бросили монетку в кофемашину, заказав эспрессо, а в стаканчик полился горячий шоколад. Терпеть не могу сахар и кофемашины. Он нёс какую-то чепуху. Рассказы его, впрочем, были вполне адекватны, если вам интересно слушать про становление Тито и Ганди как личностей. Наверное, он был историком. Я смотрел в окно. Ехать мне предстояло ещё два часа. Хуже уже не будет.
Вечер. Бешеного хомячка спихивают с колеса. Сталкивают. Он полон сил, а ещё и бешеный, поэтому хочет побороться.
Как ни странно, хуже уже не было. Поезд дополз до моего города довольно быстро, хоть и затемно. Из маленьких кафе лился тёплый свет, приглашая зайти в гости. Где-то играет джаз, где-то шансон. Преобладает джаз. Вакханалия. И отсюда завтра уезжать обратно. Смысл большого шоу в том, что оно и не собирается заканчиваться, пока его кто-нибудь не «закончит». Всё из-за небольшого конверта. Я не знаю, что в нём. В этом смысл Большого шоу. Смысл в том, что смысла нет. Я сказал, что этот город мой. Он выглядит уютно, но я не здесь родился и не здесь живу. Он такой родной, но не мой. Мой город — это плевок. А здесь всё такое родное.
После передачи конверта по адресу бреду по улице. Я — сама целеустремлённость и направленность. Мир проваливается в туман, как в бане, или как в настоящем тумане.
Ночь. Обезумевший день с криком выбегает из Комнаты, хлопнув дверью. Раны ночи оказались не смертельными, а потому она вновь начинает царствовать, и чтобы не поранить тонкую психику обитателей Комнаты, разбавляет себя светом фонарей, фар и глаз.
Постель. Подушка. Перина. Сон. Аллилуйя!
А следующим утром — на перроне с очередным конвертом, и ждать прибытия очередного поезда. Не выспался. Скоро подъедет поезд. Но если приглядеться — это уже не я. Совсем не я. Сидит кто-то другой на скамье и ждёт другого поезда домой, который и не дом вовсе. И нет разницы, и нет ничего. Есть лишь скамейка и перрон. Аллилуйя!
Сайдашев Рамиль, 15 лет, Новотроицк
Рейтинг: 4
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Анюта
Здорово)Мне понравилось)молодец)
Здорово)Мне понравилось)молодец)
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |