Моя улица – одна из самых красивых в нашем небольшом, далеком от железной дороги поселке. Прямая, зеленая от множества берез, тянущихся к высокому небу, к солнцу, к жизни. А среди березового царства нашла себе пристанище красавица ива. Ей бы где-нибудь у речки вырасти, так нет же, угораздило ее найти приют здесь, да еще радовать всех своей красотой. Но если приглядеться, то можно заметить не только ее прелесть, но и печаль в низко опущенных, почти касающихся земли ветвях.
Остановишься рядом с ней, заглядишься на нее и не выдержишь, обратишься к прохожим: «Остановитесь! Ничего не замечаете?» Кто-то посмотрит с удивлением, не понимая, что от него хотят, кто-то даже не услышит вопроса и продолжит свой путь, а незнакомый мальчишка на велосипеде затормозит, посмотрит вверх. «Дерево. Классное какое!», - воскликнет он.
Хорошая улица! Вот только играть нам негде в наши подвижные игры. (Мы – это четверо мальчишек и две девчонки: я и Маша).
У Никиты мама строгая. «Сестренку разбудишь», - гонит она нас подальше от дома.
У Пашки папа – милиционер. Он редко бывает дома, но мы его побаиваемся: строгий больно! «Стекла выбьете, накажу», - грозит Сергей Викторович.
А я вообще живу в многоквартирном доме, где нет никакой площадки для игр, только ров глубокий, по которому стекает вода, когда весенний паводок или дождь.
И только на перекрестке двух улиц, у небольшого дома, что стоит за невысоким дощатым забором, мы нашли себе место для своих занятий. Оттуда никто не выходил, не возражал против нашего пребывания. Мячик, палки, жестяные банки часто перелетали через забор во двор, а то и в сад.
Мы с Машей, не уступая мальчишкам, наравне с ними лазали за нашим «добром», да и в сад заглядывали часто. Груши там росли очень вкусные, правда, мало их было, но нам хватало.
Однажды, когда пришла моя очередь доставать мяч, перелетевший через забор во время игры в волейбол, я ловко, не хуже друзей-мальчишек, влезла на забор и спрыгнула вниз. На этот раз двор не пустовал. На крылечке, на маленькой скамеечке я увидела дедушку. Испугавшись, приготовилась выслушать заслуженный упрек. Но он лишь указал мне место, где в довольно густой траве едва виднелся мяч. Достав его, лезть через забор я не решилась. Мне было неловко. А дедушка будто и не замечал моего смущения. Он лишь сказал, что тоже в детстве любил играть в мяч, в лапту. Мы разговорились. Ребята кричали, звали меня, а я будто не слышала их. Я открывала для себя человека, о существовании которого не подозревала, которого почему-то ни разу не видела раньше.
Играть расхотелось, вспомнилось, как не раз лазали в сад, увидела разбросанные во дворе наши «вещи», которые, видимо, было тяжело убирать старику, застыдилась.
Дома спросила у тети Нелли (она взяла меня к себе после смерти мамы Ларисы, удочерившей меня в раннем детстве), кто живет в этом доме. Тетя объяснила, что это дом старой учительницы и ее мужа, бывшего фронтовика, больного много лет человека.
Время быстро бежало вперед, стирая из памяти хорошее и плохое. Я стала понемногу забывать о той встрече с незнакомым дедом. Но играть возле дома уже не хотелось. Я просто, наверное, взрослела. Но мельком я замечала то машину «Скорая помощь», то каких-то людей, то почтальона. Но его жильцы так и не появлялись на улице.
Как-то, скорее от скуки, чем из-за любопытства, я решилась на поступок. Робко позвонила в дверь хранившего тайну дома. На звонок никто не вышел. Толкнув легонько дверь, которая оказалась незапертой, я через маленький коридорчик вошла в комнату. В ней тоже было пусто. Но дверь в следующую была полуоткрыта, и я увидела кровать, на которой лежал дедушка, чистенький, аккуратно одетый, серьезный и слабый. Было видно по всему, что ему нездоровилось.
Но, заметив меня, он оживился, улыбнулся и пригласил меня войти, видимо, узнал и обрадовался моему приходу. А потом предложил яблоки, груши, варенье, детское питание в баночках. Все это лежало и стояло возле его кровати на столике. Мне было неловко смотреть на фрукты, сразу вспомнилось, как срывали их с веток еще не созревшими. Чтобы спрятать свою неловкость, я спросила первое, что пришло в голову: «Ты долго воевал?» Короткий ответ прозвучал глухо: «Долго».
Я заметила, что выражение лица его изменилось, стало суровым и грустным. Он замкнулся в себе и скоро задремал. Я не знала, что делать дальше. Потом встала со стула, на цыпочках попятилась к двери, но из комнаты напротив, опираясь на костыль, вышла старая женщина. Полина Ивановна, так ее звали, видимо, услышала мои вопросы, обращенные к деду, и позвала меня на кухню. Достав из комода альбом, раскрыла его и тихонько начала говорить: «Ты не расспрашивай Петра Ивановича о войне. Это доставляет ему огромную боль. Он ушел на фронт добровольно в июне 1941 года, когда ему не было и восемнадцати лет. Воевали и три его брата, ни один из них не вернулся домой. Погибли все. А этот один остался живой. До сих пор не может понять, как выжил. Да разве это жизнь?! Здоровье потерял там, на войне. Осталась непроходящая боль, доставляющая тяжелые страдания».
В руках жены бывшего фронтовика я увидела фотографию молодого солдата с медалью «За отвагу» на груди. Я не сразу узнала в нем моего знакомого. А Полина Ивановна продолжала говорить, казалось, даже не заботясь, слушаю ли я ее. Но разве можно не слушать такое!
«Шел очень тяжелый бой, - с трудом говорила она. – Бойцы почти сутки вели его, лежа в ноябрьской болотной воде. Порой, голову поднять не было возможности. Убитых и раненых было не счесть. Когда наступила передышка, начали подбирать раненых. Петр Иванович наклонился над убитым и вдруг уловил стон. Сначала показалось, что ослышался. Нагнулся над бойцом еще раз и понял, что тот живой. Но то, что он увидел рядом, вызвало тошноту. Рядом, в метре от раненого, лежала оторванная выше колена его нога. Петр Иванович, сам едва стоявший на обмороженных ногах, стал вытаскивать бойца с поля боя. Тот, очнувшись на мгновение, попросил: «Брось, браток. Погибнешь. Я не жилец!» Но у спасителя не было сомнений, как поступить. Он дотащил умирающего товарища до обоза с ранеными. Подводы были заполнены до отказа, места не было ни на одной из них. Тогда солдат встал на колени, прося о помощи. И место нашлось на последней из подвод.
Двадцать лет молчал об этом старый солдат, вернувшись с войны. Заболел плевритом, потом ревматизмом, стало отказывать сердце, а теперь появилось пятно на легких. Но никогда никому он не жаловался ни на жизнь, ни на болезни. Много раз лежал в больницах, где его часто признавали безнадежным. Однажды его вызвали в военкомат. Спросили, где служил, воевал ли на Курской дуге? Петр Иванович ответил на эти вопросы, и ему предложили путевку в санаторий, предупредив, что там его ждет сюрприз. А сюрпризом была встреча. Петр Иванович рассказывал потом, как пригласил его к себе в кабинет главный врач, как указал на сидящего за столом седого человека и спросил, знаком ли тот ему. Человек был незнакомый. Но мужчина, тяжело поднявшийся со стула, со слезами на глазах шагнул навстречу со словами «Петр, друг мой!» Костыль его с грохотом упал на пол.
Двадцать лет спасенный боец, Баранов Иван, искал своего спасителя. И вот встреча. Найдя друг друга, они поддерживали связь до последнего дня жизни Ивана, который постоянно писал другу письма, часто в стихах».
Бабушка положила передо мной целую пачку конвертов с письмами и две фотографии. На одной из них была запечатлена семья Ивана Баранова, на другой – встреча в санатории двух солдат и подпись: «Через 20 лет после войны».
Мы сидели молча. Я боялась глубоко вздохнуть, пошевельнуться. А Полина Ивановна заканчивала свой рассказ. Она сказала, что старый солдат, победивший смерть, не выходит на трибуну на митингах, посвященных Дню Победы, хотя и зовут, нигде не выступает с воспоминаниями. Во-первых, потому, что боль не дает говорить о прошлом. Во-вторых, считает, что он один из многих, кто защищал Родину, кто честно исполнял свой долг перед ней, ничего не требуя взамен.
Своим детским умом я поняла тогда: настоящий человек, скромный и немногословный, не умеет говорить о себе, да и не хочет. Зато он живет красиво.
Несколько раз я еще навещала своих соседей. Мы, пожилой человек и девчонка, играли в шахматы, читали газеты, делились новостями, помогали друг другу. И так незаметно привязались друг к другу, что я стала называть его своим дедушкой, а он меня – внучкой. (Своего деда я не знала, а его внуки давно уже выросли).
Горе пришло неожиданно. Однажды, зайдя навестить своего дедушку, я увидела пустую кровать, узнала, что его увезли в больницу, и побежала туда. Но меня не впустили, сославшись на карантин… Не помню, была ли на следующий день траурная музыка, говорились ли громкие речи, которые так не любил дед. В памяти остался лишь адский холод февральского промозглого дня, пустота в душе и вокруг меня.
Эта смерть была вторым огромным горем в моей жизни. Так же тяжело мне было, когда ушла из жизни моя мама Лариса.
Время равнодушно спешит вперед. Ему все равно, что оно несет людям: радость или беду. И вокруг ничего не изменилось: такой же осталась наша улица, так, как и раньше, грустит одинокая ивушка, подросли только березки, мои друзья и я. Возвращаясь из школы, где я уже училась в восьмом классе, каждый раз останавливаюсь на секунду, гляжу в глазок в заборе, вижу крылечко, на котором вместо дедушки сидит старая учительница – его жена. «Жива, - проносится в голове. – Ну и, слава Богу!»
Иногда забегу спросить о здоровье, иногда занесу лекарство, сменю батарейки на пульте для телевизора или в тонометре. Я знаю, что за старенькой бабушкой ухаживают близкие люди, но все равно внутри живет тревога, гонит к знакомой калитке, зовет узнать, все ли там в порядке.
Я часто бываю на кладбище, плачу навзрыд у могилы моих родных: мамы и деда. Так не хватает мне их.
А в День Победы кладу на скромную могилу настоящего героя, ветерана Великой Отечественной войны, моего дорогого дедушки, два красных тюльпана. Они уже расцветают к этому времени.

Силютина Юлия, 14 лет, пос. Рогнедино

Рейтинг: 16