Честный повар
Честный повар.
Случилось это в далёкой деревеньке Добрыньковка, в которую народ добрый сго-няли на каторжные работы. Стоял там лагерь, и много бед повидали люди с того места, а только и до сих пор там кто-то обитает.
Начальство там была жутко недоброе да жадное. Всяк норовил за счёт каторжан нажиться: кто с одежды пару-тройку комплектов утянет, кто в еде поесть подсобит. И приживал да дармоедов таких было чуть ли не больше самих каторжных. Кто кого сможе, тот того и гложе. Да ведь всех и не накормишь. Вот и работали люди впроголодь и гляде-ли, как начальство вокруг сытое да довольное ходит. Однако и на старуху бывает проруха. Не все начальники были такими. Попал как-то в деревню один повар…
В столовой было шумно и тесно. Всяк норовил быть поближе к оконцу, где тол-стый и неприветливый повар молча подавал кашу в миске. Уж если и поел, а всё ж поток вынесет в эту толпу; и тебе вроде как без надобности, а стоишь, потому как деться некуда из живого кольца вокруг.
Сидя ели мало кто, в основном стоя, но и на то не жаловались. Лишь бы сыту быть, какие уж тут удобства. Присмотреться – в чём только душа держится, ан и то – работники. Кормить, значит, нужно.
Всюду снуют шестёрки: кто тарелки подобрать, кто с порциями разобраться. Ужо, не бесплатно, конечно. Повар потом дополнительный паёк выдаст. Одежонка и на шес-тёрках плоховата, не то, что на простом люде. А уж начальство сюда и вовек не загляды-вает, потому какнесподручно якшаться с каторжанами.
Слышен гудок – значит, ложку за пазуху, миску в оконце иль шестёрке, и на выход. Работа не волк, да лишь бы начальство не унюхало.
Слышится зов помбригадира:
- А ну, собаки, что стали! Али отдохнуть хочется? Как срок отработаете, да ещё один, да внакидочку – там и отдохнёте!
Битой собаке только плеть покажи. Толпа со вздохами и стонами оттоптанных ног и придавленных рук вытекает в узкую дверку. В столовой лишь остаются одни из послед-них, ещё не получивших законные двести граммов, из которых выдавалось хорошо, если сто, да двое каторжан продолжали сидеть на лавках, словно гудок не про их честь. Один – молодой и здоровый, ещё не вкусивший всю прелесть лагерной жизни. Ест споро и быстро, без понятия «впрок». Второй – жилистый старик, поживший и на веку повидав-ший многое. Ест он медленно, тщательно пробуя невкусную магару на вкус и пере-катывая её языком, дабы поболе сытости извлечь. Молодой доедает, суёт миску в руки шестёрки и взволнованно говорит старику:
- Ан не успеем? Наша часть-то вся уж ушла!
- Не торопись, Торопыга, никуда они не денутся. Ещё успеется. Наши-то места ближе всех от барака. Не уследят, ужо на то порядки такие.
Молодой, не спеша, оглядывает столовую и тихо говорит:
- А скажи-ка мне, дедушка, неужто и вправду всегда так было? И жадность, и глу-пость, и несправедливость?
Старик неторопливо утёрся рукавом и размеренно ответил:
- И было, и будет, пока такие вот паны у нас за хозяев будуть. Будет до тех пор, по-ка не станут у нас всех такие начальники, как был Ерёмушка.
- А кто ж такой этот Еремушка? – с любопытством вопрошает молодой.
Каторжные сели вокруг и застучали ложками о миски. Старик оглядел их и тихо продолжил:
- Был у нас тут один такой – повар, значит. Шёл мне тогда, уж не упомню, какой год, а на дворе был тридцать восьмой. Перевели к нам мальчишку одного – он и стал за повара. Смеялись над ним вначале – воробушком да червячком обзывали. А только он молчит да дело своё, знай, правит. И привыкли мы к нему, как к сыну родному. Так и жи-ли вместе.
Каторжане, кто стал тише стучать, кто и вовсе перестал – прислушиваются. А ста-рик разливается, как речушка в половодье:
- И до того добрый такой и душевный был, что и управы на него нет. Всё норовил другим отдать. Уж на что заведено, что повар да помощник его едят больше всех, так он, наверно, ел меньше самого замурышного зэка. Бывали у нас такие, кто норовил у другого украсть да себе, любимому, прибавить. Он это дело сразу видел: обидчика – по носу да вон из столовой, а обиженному – прибавка. И так приноровился, что мы уж и замечать перестали.
- Хороши времена были, - мечтательно произнёс молодой.
- Хороши, да не для всех. Поставили нам нового начальника, и уж на что такой лю-тый, хуже горькой редьки. Проследил он это дело, что у нас в лагере люди что-то больно сытые да весёлые стали, да тут же – в склад да в столовую с проверкой. Однако ничего украдено не было, и каждый день уходило ровно столько, сколько положено. Но люди ели сытно, что было невозможно при мерах законного отпуска порций. И стал он за нашим Ерёмушкой следить. Прошлые-то все повара ели от пуза, и выходило, что съедали они больше, чем все части, вместе взятые. А этот всё норовил людям отдать. У него даже поговорка такая была: «Доброму в беде всяк поможет, а ты злому в беде помоги». Непоря-док, решил наш начальник. Уж чего он там выискал да за что зацепился, только накатал-таки на Ерёму бумажку какую-то, и его у нас оставили только от больших уговоров и только с испытательным сроком. Это, значит, один прокол - и вперёд ногами. И стал ему тот начальник вредить. И ссоры разводил, и напраслину говорил, да всё попусту – любил наш народ Ерёмушку и ему не верил. Уж тогда он решил по-плохому. Пришёл во время обеда, и как раз в такое время, когда уж последнее из котла выскребают да последним вы-дают. Если начальство в столовой – значит, умри, а порцию ему достань. И, как назло, остался последним старичок какой-то убогий, который и миску-то с трудом держать мог, не то, что кашу пережёвывать. Вот и встал Ерёма перед выбором, кому последнюю порцию отдать – старику этому али начальнику.
- Неужто старику отдал? – ахнул молодой. Каторжники замерли.
- Вот-вот. Начальник – в крик. «Вот какое у вас уважение к советской власти!». Подскочил к старику, и тарелку у него – хлоп об пол. Тут уж Ерёма не утерпел, выскочил из кухоньки своей, что за оконцем, да по мордасам этого начальника.
- Убили?
- В ссылку пожизненно. Да только, рассказывали, он и в ссылке таким же остался, всё другим отдавал. Не смог начальник тот из него эту дурь выбить.
- А что ж с ним теперь?
- Знамо что – помер уж давно. Разве кто на честности да на доброте одной прожить сможет?
Старик вздохнул, молодой погрустнел. Ложки вновь застучали по мискам.
Случилось это в далёкой деревеньке Добрыньковка, в которую народ добрый сго-няли на каторжные работы. Стоял там лагерь, и много бед повидали люди с того места, а только и до сих пор там кто-то обитает.
Начальство там была жутко недоброе да жадное. Всяк норовил за счёт каторжан нажиться: кто с одежды пару-тройку комплектов утянет, кто в еде поесть подсобит. И приживал да дармоедов таких было чуть ли не больше самих каторжных. Кто кого сможе, тот того и гложе. Да ведь всех и не накормишь. Вот и работали люди впроголодь и гляде-ли, как начальство вокруг сытое да довольное ходит. Однако и на старуху бывает проруха. Не все начальники были такими. Попал как-то в деревню один повар…
В столовой было шумно и тесно. Всяк норовил быть поближе к оконцу, где тол-стый и неприветливый повар молча подавал кашу в миске. Уж если и поел, а всё ж поток вынесет в эту толпу; и тебе вроде как без надобности, а стоишь, потому как деться некуда из живого кольца вокруг.
Сидя ели мало кто, в основном стоя, но и на то не жаловались. Лишь бы сыту быть, какие уж тут удобства. Присмотреться – в чём только душа держится, ан и то – работники. Кормить, значит, нужно.
Всюду снуют шестёрки: кто тарелки подобрать, кто с порциями разобраться. Ужо, не бесплатно, конечно. Повар потом дополнительный паёк выдаст. Одежонка и на шес-тёрках плоховата, не то, что на простом люде. А уж начальство сюда и вовек не загляды-вает, потому какнесподручно якшаться с каторжанами.
Слышен гудок – значит, ложку за пазуху, миску в оконце иль шестёрке, и на выход. Работа не волк, да лишь бы начальство не унюхало.
Слышится зов помбригадира:
- А ну, собаки, что стали! Али отдохнуть хочется? Как срок отработаете, да ещё один, да внакидочку – там и отдохнёте!
Битой собаке только плеть покажи. Толпа со вздохами и стонами оттоптанных ног и придавленных рук вытекает в узкую дверку. В столовой лишь остаются одни из послед-них, ещё не получивших законные двести граммов, из которых выдавалось хорошо, если сто, да двое каторжан продолжали сидеть на лавках, словно гудок не про их честь. Один – молодой и здоровый, ещё не вкусивший всю прелесть лагерной жизни. Ест споро и быстро, без понятия «впрок». Второй – жилистый старик, поживший и на веку повидав-ший многое. Ест он медленно, тщательно пробуя невкусную магару на вкус и пере-катывая её языком, дабы поболе сытости извлечь. Молодой доедает, суёт миску в руки шестёрки и взволнованно говорит старику:
- Ан не успеем? Наша часть-то вся уж ушла!
- Не торопись, Торопыга, никуда они не денутся. Ещё успеется. Наши-то места ближе всех от барака. Не уследят, ужо на то порядки такие.
Молодой, не спеша, оглядывает столовую и тихо говорит:
- А скажи-ка мне, дедушка, неужто и вправду всегда так было? И жадность, и глу-пость, и несправедливость?
Старик неторопливо утёрся рукавом и размеренно ответил:
- И было, и будет, пока такие вот паны у нас за хозяев будуть. Будет до тех пор, по-ка не станут у нас всех такие начальники, как был Ерёмушка.
- А кто ж такой этот Еремушка? – с любопытством вопрошает молодой.
Каторжные сели вокруг и застучали ложками о миски. Старик оглядел их и тихо продолжил:
- Был у нас тут один такой – повар, значит. Шёл мне тогда, уж не упомню, какой год, а на дворе был тридцать восьмой. Перевели к нам мальчишку одного – он и стал за повара. Смеялись над ним вначале – воробушком да червячком обзывали. А только он молчит да дело своё, знай, правит. И привыкли мы к нему, как к сыну родному. Так и жи-ли вместе.
Каторжане, кто стал тише стучать, кто и вовсе перестал – прислушиваются. А ста-рик разливается, как речушка в половодье:
- И до того добрый такой и душевный был, что и управы на него нет. Всё норовил другим отдать. Уж на что заведено, что повар да помощник его едят больше всех, так он, наверно, ел меньше самого замурышного зэка. Бывали у нас такие, кто норовил у другого украсть да себе, любимому, прибавить. Он это дело сразу видел: обидчика – по носу да вон из столовой, а обиженному – прибавка. И так приноровился, что мы уж и замечать перестали.
- Хороши времена были, - мечтательно произнёс молодой.
- Хороши, да не для всех. Поставили нам нового начальника, и уж на что такой лю-тый, хуже горькой редьки. Проследил он это дело, что у нас в лагере люди что-то больно сытые да весёлые стали, да тут же – в склад да в столовую с проверкой. Однако ничего украдено не было, и каждый день уходило ровно столько, сколько положено. Но люди ели сытно, что было невозможно при мерах законного отпуска порций. И стал он за нашим Ерёмушкой следить. Прошлые-то все повара ели от пуза, и выходило, что съедали они больше, чем все части, вместе взятые. А этот всё норовил людям отдать. У него даже поговорка такая была: «Доброму в беде всяк поможет, а ты злому в беде помоги». Непоря-док, решил наш начальник. Уж чего он там выискал да за что зацепился, только накатал-таки на Ерёму бумажку какую-то, и его у нас оставили только от больших уговоров и только с испытательным сроком. Это, значит, один прокол - и вперёд ногами. И стал ему тот начальник вредить. И ссоры разводил, и напраслину говорил, да всё попусту – любил наш народ Ерёмушку и ему не верил. Уж тогда он решил по-плохому. Пришёл во время обеда, и как раз в такое время, когда уж последнее из котла выскребают да последним вы-дают. Если начальство в столовой – значит, умри, а порцию ему достань. И, как назло, остался последним старичок какой-то убогий, который и миску-то с трудом держать мог, не то, что кашу пережёвывать. Вот и встал Ерёма перед выбором, кому последнюю порцию отдать – старику этому али начальнику.
- Неужто старику отдал? – ахнул молодой. Каторжники замерли.
- Вот-вот. Начальник – в крик. «Вот какое у вас уважение к советской власти!». Подскочил к старику, и тарелку у него – хлоп об пол. Тут уж Ерёма не утерпел, выскочил из кухоньки своей, что за оконцем, да по мордасам этого начальника.
- Убили?
- В ссылку пожизненно. Да только, рассказывали, он и в ссылке таким же остался, всё другим отдавал. Не смог начальник тот из него эту дурь выбить.
- А что ж с ним теперь?
- Знамо что – помер уж давно. Разве кто на честности да на доброте одной прожить сможет?
Старик вздохнул, молодой погрустнел. Ложки вновь застучали по мискам.
Семенцова Анастасия, 17 лет, Крымск
Рейтинг: 0
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |