Свидание с прошлым
Свидание с прошлым
Когда я вошла в комнату, старенькая бабка Тося сидела в обшарпанном кресле, слегка наклоня голову вперёд и что-то рассматривала у себя на коленях. Дневной свет плавно вливался в избу через небольшое оконце и ласково ложился на домотканые половички, на горшок герани на столе, на пожелтевшую толстенькую книжку «Домоводства». Тихо, умиротворённо было в доме старушки. Казалось, что баба Тося дремлет, но в глаза поневоле бросались сложенные на коленях руки, что-то державшие бережно опухшими пальцами. Присмотревшись, я увидела пожелтевший от времени тетрадный клетчатый листочек, помятый от многоразового развёртывания и написанных мелким убористым почерком, серым «простым» карандашом. Буквы «растеклись», размазались, стали трудно читаемыми!
Я тихонечко подошла поближе и заглянула в лицо ссутулившейся старушки. Что-то тревожно – жалостливое пронзило моё сердце: передо мной сидела не обычная баба Тося, хлопотливая, суетливая и всегда приветливая, а грустная, измученная жизнью и состарившаяся не по годам женщина, одинокая и несчастная, что слезы вмиг заволокли мои глаза, а душа так заныла, что стало ужасно больно внутри. Вот она, родившаяся перед войной, из голодного детства, из трудной юности, из убивающего душу одиночества.
Не трудно было догадаться, что распухшие от тяжелого труда пальцы сжимают письмо из прошлого, того самого военного, о котором (почему-то!) вспоминают лишь по некоторым праздникам. Наверное, для бабы Тоси этот листочек - треугольничек с номером военной части в обратном адресе - великая драгоценность, за которую можно рассчитаться лишь своей памятью. А память, как известно, бесценна. Ведь что человек без памяти и прошлого? Просто кукла. Бабе Тоси есть что вспомнить. Сначала сиротское детство: четверо братьев и сестер на плечах больной матери и похоронка на отца еще в начале войны. По одной картошке на обед в голодном 42, кусочек сахара с лесной орех по большим праздникам, перешитое после старшей сестры застиранное ситцевое платьице, истоптанные старенькие лапти на ногах и портреты Ленина и Сталина чуть пониже образов в углу избы… Об этом она мне рассказывала, когда я ночевала у нее по разрешению моей бабушки, чтобы «скрасить» одиночество бабы Тоси, заглушить ее сердечную тоску. Тогда я, еще совсем маленькая, не понимала, как нужен был уставшей от жизни бабе Тосе собеседник, скорее даже слушатель. Тяжело держать в себе прошлое - лучше, когда им поделишься с другими. Я знаю, как старушка любила уходить в лес с горбушкой хлеба в кармане и долго не возвращаться в деревню, собирая ягоды и орехи, наклоняясь над скромными лесными цветами, вдыхая аромат грибницы и вспоминая то далекое детство, когда лес был соучастником ее переживаний, кормильцем и единственным развлечением в военном детстве. Я помню старенький, еще довоенный, альбом с фотографиями, на которых остались лица самых дорогих ей людей. Каждый раз, когда баба Тося листала альбом с наклеенными к картонным страницам фотографиями, она тайком кончиком платка вытирала мокрые глаза и тяжело вздыхала, повторяя: «Да, никого уже не осталось…».
В деревне все любили добродушную, отзывчивую на чужое горе старушку. Случись у кого беда – она всегда рядом. Мудрая, ненавязчивая, молчаливая. Глаза ее давно потускнели от слез: за отцом умерла мать, рано ушел из жизни муж, а недавно потеряла единственного сына, который погиб не на дорогах войны, а на нашей суматошной асфальтной дороге.
И сколько беды может вынести человеческое сердце? Никто не знает. Ни сам человек, ни рядом живущий близкий ему. Моя бабушка часто вспоминает, что баба Тося была самой красивой и статной женщиной в их деревне, что к ней часто прибегали пионеры – следопыты и записывали воспоминания о военных годах, о жизни сельчан в то беспощадное время. Ее приглашали на пионерские сборы. Говорила она немногословно, сбивчиво, но всегда от души, с запалом. Дети любили слушать ее.
А сейчас она состарилась, да и пионерская работа давно ушла в прошлое. Но баба Тося жива, а с ней жива и память, которая не дает ей покоя, всё возвращая и возвращая в лихое военное время, в послевоенное восстановление хозяйства, когда в колхозах работали за «палочки» и нечем было кормить детей, когда вставали раньше утренней зари, а ложились спать ближе к полуночи. Обо всем этом однажды поведала мне живая легенда бабушкиной деревни – баба Тося, и я ей за это так благодарна.
… А сейчас я стою рядом со старушкой, боясь окликнуть, вернуть ее в настоящее. Мне показалось, что она заснула и вернулась в свое прошлое, без которого не было бы ее. Бедная и величественная в то же время фигура бабы Тоси, в сотый раз перечитывающей письмо с фронта. Видимо, отца… Отца, лицо которого и не вспомнить. Но есть родство душ, которое помогает хорошо понять другого человека, вместе повздыхать и поплакать.
Я стою тихо, боясь помешать бабы Тосиному свиданию с прошлым. Уйти? Остаться? Разделить печаль? Столько сомнений… «Уйти», - решаю я. Пусть побудет со своими близкими родными наедине, пусть поплачет, если получится, пусть в очередной раз приложит к глазам письмо из прошлого. Не буду ей мешать: закрою за собой дверь и пожелаю в душе терпения и мужества жить этой удивительной женщине – нашей бабе Тосе. А потом обязательно забегу к ней с букетиком землянки, чтобы сказать: «Это тебе от нас. Ото всех…»
Когда я вошла в комнату, старенькая бабка Тося сидела в обшарпанном кресле, слегка наклоня голову вперёд и что-то рассматривала у себя на коленях. Дневной свет плавно вливался в избу через небольшое оконце и ласково ложился на домотканые половички, на горшок герани на столе, на пожелтевшую толстенькую книжку «Домоводства». Тихо, умиротворённо было в доме старушки. Казалось, что баба Тося дремлет, но в глаза поневоле бросались сложенные на коленях руки, что-то державшие бережно опухшими пальцами. Присмотревшись, я увидела пожелтевший от времени тетрадный клетчатый листочек, помятый от многоразового развёртывания и написанных мелким убористым почерком, серым «простым» карандашом. Буквы «растеклись», размазались, стали трудно читаемыми!
Я тихонечко подошла поближе и заглянула в лицо ссутулившейся старушки. Что-то тревожно – жалостливое пронзило моё сердце: передо мной сидела не обычная баба Тося, хлопотливая, суетливая и всегда приветливая, а грустная, измученная жизнью и состарившаяся не по годам женщина, одинокая и несчастная, что слезы вмиг заволокли мои глаза, а душа так заныла, что стало ужасно больно внутри. Вот она, родившаяся перед войной, из голодного детства, из трудной юности, из убивающего душу одиночества.
Не трудно было догадаться, что распухшие от тяжелого труда пальцы сжимают письмо из прошлого, того самого военного, о котором (почему-то!) вспоминают лишь по некоторым праздникам. Наверное, для бабы Тоси этот листочек - треугольничек с номером военной части в обратном адресе - великая драгоценность, за которую можно рассчитаться лишь своей памятью. А память, как известно, бесценна. Ведь что человек без памяти и прошлого? Просто кукла. Бабе Тоси есть что вспомнить. Сначала сиротское детство: четверо братьев и сестер на плечах больной матери и похоронка на отца еще в начале войны. По одной картошке на обед в голодном 42, кусочек сахара с лесной орех по большим праздникам, перешитое после старшей сестры застиранное ситцевое платьице, истоптанные старенькие лапти на ногах и портреты Ленина и Сталина чуть пониже образов в углу избы… Об этом она мне рассказывала, когда я ночевала у нее по разрешению моей бабушки, чтобы «скрасить» одиночество бабы Тоси, заглушить ее сердечную тоску. Тогда я, еще совсем маленькая, не понимала, как нужен был уставшей от жизни бабе Тосе собеседник, скорее даже слушатель. Тяжело держать в себе прошлое - лучше, когда им поделишься с другими. Я знаю, как старушка любила уходить в лес с горбушкой хлеба в кармане и долго не возвращаться в деревню, собирая ягоды и орехи, наклоняясь над скромными лесными цветами, вдыхая аромат грибницы и вспоминая то далекое детство, когда лес был соучастником ее переживаний, кормильцем и единственным развлечением в военном детстве. Я помню старенький, еще довоенный, альбом с фотографиями, на которых остались лица самых дорогих ей людей. Каждый раз, когда баба Тося листала альбом с наклеенными к картонным страницам фотографиями, она тайком кончиком платка вытирала мокрые глаза и тяжело вздыхала, повторяя: «Да, никого уже не осталось…».
В деревне все любили добродушную, отзывчивую на чужое горе старушку. Случись у кого беда – она всегда рядом. Мудрая, ненавязчивая, молчаливая. Глаза ее давно потускнели от слез: за отцом умерла мать, рано ушел из жизни муж, а недавно потеряла единственного сына, который погиб не на дорогах войны, а на нашей суматошной асфальтной дороге.
И сколько беды может вынести человеческое сердце? Никто не знает. Ни сам человек, ни рядом живущий близкий ему. Моя бабушка часто вспоминает, что баба Тося была самой красивой и статной женщиной в их деревне, что к ней часто прибегали пионеры – следопыты и записывали воспоминания о военных годах, о жизни сельчан в то беспощадное время. Ее приглашали на пионерские сборы. Говорила она немногословно, сбивчиво, но всегда от души, с запалом. Дети любили слушать ее.
А сейчас она состарилась, да и пионерская работа давно ушла в прошлое. Но баба Тося жива, а с ней жива и память, которая не дает ей покоя, всё возвращая и возвращая в лихое военное время, в послевоенное восстановление хозяйства, когда в колхозах работали за «палочки» и нечем было кормить детей, когда вставали раньше утренней зари, а ложились спать ближе к полуночи. Обо всем этом однажды поведала мне живая легенда бабушкиной деревни – баба Тося, и я ей за это так благодарна.
… А сейчас я стою рядом со старушкой, боясь окликнуть, вернуть ее в настоящее. Мне показалось, что она заснула и вернулась в свое прошлое, без которого не было бы ее. Бедная и величественная в то же время фигура бабы Тоси, в сотый раз перечитывающей письмо с фронта. Видимо, отца… Отца, лицо которого и не вспомнить. Но есть родство душ, которое помогает хорошо понять другого человека, вместе повздыхать и поплакать.
Я стою тихо, боясь помешать бабы Тосиному свиданию с прошлым. Уйти? Остаться? Разделить печаль? Столько сомнений… «Уйти», - решаю я. Пусть побудет со своими близкими родными наедине, пусть поплачет, если получится, пусть в очередной раз приложит к глазам письмо из прошлого. Не буду ей мешать: закрою за собой дверь и пожелаю в душе терпения и мужества жить этой удивительной женщине – нашей бабе Тосе. А потом обязательно забегу к ней с букетиком землянки, чтобы сказать: «Это тебе от нас. Ото всех…»
Афонина Юлия, 13 лет, Чебоксары
Рейтинг: 9
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |