Тайное слово
Давненько это было, так давно, что уж и старики забывать стали. Да только сказывали, что в далекие времена жил в наших краях Калужских старый пасечник Михайло Белозуб. Прозвище это ему люди из зависти дали. Известное дело, что у пасечников мед дома не переводится, вот они зубы-то и съедают раньше времени, а у Михайло уж и лицо от старости потемнело, и спина согнулась, а зубы как на подбор, белые да крепкие, не всяк молодой такими похвалится. А уж сколько лет было старому пасечнику, то никому неведомо. Время, оно как песок сквозь пальцы бежит, вроде только была полная горсть, а уж и нет ничего. Старики помирали, детишки нарождались, а Белозуб все так и жил в своей поросшей мхом избенке, да за пчелами ходил.
А про пчел его отдельный сказ будет. Земля наша Калужская давно своими пасеками да медами славится, целый город в честь меда имя Медынь получил, да только таких пчел, как у Михайло Белозуба, ни у кого не было. У наших мужиков пчелы мелкие, темные да злые, не столько мед собирают, сколько на людей да скотину кидаются. Как пройдет взяток, так никому от них спасу нет, особенно детям малым. А у Белозуба пчелы крупные, чуть ли не со шмеля, да до того красивые, что глаз не отведешь – светлые, прям золотые, крылья как слюда, а как всем роем загудят, так словно песню запоют. И не злые совсем. Ну, конечно, ежели кто их потревожит без толку, али с похмелья на пасеку сунется, то пожалят, не без этого. А все нашим не чета, впустую не злобствовали.
Многие хозяева на пчел Белозуба заглядывались, не раз ему деньги немалые за рой предлагали, да только Михайло ни с кем своими пчелами не делился. Он вообще нелюдим был, жил бобылем, да и дружбы ни с кем не водил до поры до времени. А потом оно вот как вышло.
Недалече от Белозуба жил со своей семьей мужичок один. Звали его Прохор Лещина. Обыкновенный такой мужичок, работяга, да только не шибко удачливый. Тянул лямку с женой на пару, дочерей растил, а коли и жалел о чем, так лишь о том, что господь ему сына не дал. Зато девок у него три было: старшенькие девочки-погодки, хорошенькие да вертлявые, и маленькая Настёнка в придачу. Старшим-то девчонкам уж больше десяти лет было, когда младшая сестра родилась, вот они и носились с ней как с малой куклой. Летом вместе по грибы-ягоды в лес бегали, по вечерам с подружками хороводы водили да в горелки играли; зимой на санях катались, а по вечерам на печи грелись да страшные сказки сказывали. Настёнка нигде от сестер не отстает, всегда за ними поспевает.
Когда Настёнке шестой год пошел, сестры ее уж совсем заневестились. Стали по вечерам в горнице с подружками посиделки устраивать. Ну, известное дело, соберутся, похихикают, парням косточки перемоют, потом петь примутся да истории всякие друг дружке пересказывать. Настёнке вроде бы с ними сидеть и не по возрасту, да кто ж ее прогонит? А она заберется на полати и слушает.
Вот однажды собрались так девки все вместе куделю прясть, а на улице темно, хоть глаз выколи, да еще ветер в трубе завывает жалобно, страх наводит. Вот девки-то и давай друг дружку еще пуще пугать, всякие страсти перебирать. Уж всю нечистую силу вспомнили: и как леший их едва в чащу не завел, и как кикимора соседского козленка в болоте утопила, и как пастух Сидор своими глазами Коровью Смерть видел, и как Марфушка ночью в баню гадать ходила да чуть со страху не померла. А тут одна девчонка-то возьми и вспомни, как они осенью с тятей в Боровск на ярмарку ездили, и какую ей там старые бабки историю поведали.
- Сказывали, что будто еще в некрещеные времена, жил в наших лесах один человек по имени Бер. Силы он был немереной, из одежды носил только шкуры звериные, да и сам жил как зверь в логове, косматый и страшный. Но дано было ему богами древними знание великое о том, как медом ведать: знал он слово тайное, которого все пчелы слушаются и верно служат ему, да только никому из людей это слово сказать было нельзя.
Так бы и жил Бер в чаще, но на свою беду встретил девицу красы неписаной и полюбил ее всем сердцем. Но красавица на него и смотреть не захотела. И тогда Бер, чтоб растопить сердце ее, показал ей свои богатства медовые и поведал, что знает слово тайное, которого все пчелы слушают. Одного только Бер не знал, что хоть его красавица светла лицом, как ясный день, но душа ее чернее ночи. Захотела она сама всеми богатствами медовыми владеть. Стала она к Беру ластиться, да и вызнала у него слово тайное, что силу дает всем медом ведать. А как вызнала, приказала братьям своим подстеречь Бера темным вечером, когда он к ней на встречу придет, да и заколоть его рогатинами на- смерть, чтобы никто больше не знал сего тайного слова.
Вот наступил вечер, пришел Бер к заветной липе, где всегда свою любезную ждал, а там и подстерегли его братья вероломной красавицы – набросились на него с рогатинами трое на одного. Да только сладить с ним и втроем не смогли. Кинулся он на обидчиков, да так, что показалось им будто и не человек перед ними, а медведь матерый. Сами они на свои рогатины и напоролись. А пока дрались, уж ночь пришла, луна выглянула, и при свете ее узнал Бер, кто на него напал, и понял, что предала его любимая, и горько раскаялся он, что нарушил запрет, и поведал злой красавице тайное слово.
Да только поздно было. Разверзлись небеса, и пало на его голову проклятие страшное: забыл Бер слово тайное, что власть над пчелами давало! А как слово забыл, так в ту же минуту покинули его силы немереные, согнулась спина, почернело лицо, и стал он дряхлым старцем.
И раздался глас неведомый и приказал ему в таком виде жалком жить во веки среди людей и пчелам верно служить, пока пчелы не простят его и не вернут ему тайное слово. И тогда кончится година его проклятья, и вернутся к нему силы, и будет он навечно всем медом ведать…
Не успела девчонка договорить, а тут Настёнка на своей печи как заревет в голос. Отец с матерью спохватились и давай девок бранить:
- Вот непутевые! Кто ж на ночь глядя этакие страсти при девчонке - несмышленыше рассказывать выдумал!
Ну да ничего, утешили Настёнку, приласкали, пирожком с малиной угостили, понадеялись, что она и думать забудет. Да не тут-то было.
С той поры Настенка и давай к отцу приставать: купи да купи ей пчелок, хочется ей от них слово тайное выведать. Приклеилась, ну чисто смола! Прохор отнекивался поначалу, а потом махнул рукой да поставил недалече от дома под яблонями один улей дочке на радость. Да только что-то не задалось у них с пчелами, вроде бы и делали все как надо, а меда мало-мало: коли осьмушку от пуда и собрали, так хорошо было. Ну да Настёнка и тому была рада – радешенька. А еще что придумала - по вечерам, как солнце зайдет, и пчелы в улей соберутся, сядет, чуть ли не под самый леток, и слушает, не скажут ли пчелы слово тайное…
А зимой с пчелами беда случилась. Зима в тот год уж очень неверная была: малоснежная, то оттепелью потечет, то морозом ударит. Вот Прохор-то и недоглядел: обледенел улей, и все пчелы вымерзли.
Пришла весна, у людей пчелы гудят, а у Настёнки улей молчит мертво. Полез Прохор смотреть, вымел сухих пчел две пригоршни и только руками развел. А уж Настёнка как убивалась! Исхудала вся, с лица спала, глаза от слез не просыхают. Прохор-то, глядя, как любимая дочь горюет, уж сто раз пожалел, что с пчелами связался. Закинул он улей от греха подальше на сарай, а дочке котенка подарил. Пусть играется, авось быстрее своих пчел забудет.
Да только недели не прошло, прибегает вдруг Настенка: глаза горят, разрумянилась вся и кричит:
- Пчелки! Пчелки прилетели!
И тащит отца к сараю.
Прохор не больно-то поверил, но пошел. Глядит: и впрямь! Улей, что он на сарай закинул, так и гудит, пчелы туда-сюда летают, уж и взяток берут, да так ходко, так дружно… Подставил Прохор лестницу, залез на крышу сарая, поглядел на пчел и ахнул. Пчелы-то не простые, а крупные да светлые, ну чистое золото!
Смекнул Прохор: видно от Белозуба рой ушел… Спустился он с крыши, сел на завалинку и призадумался. По древнему обычаю, коли летит рой, а за ним хозяин идет, то где бы тот рой ни сел, хозяин все одно на него все права имеет. А коли бесхозный рой к тебе сам залетел, то твое счастье – бери да пользуйся… Все бы так, если бы это обычные пчелы были, а не старого Белозуба.
Вот ведь как оно получается. Вроде старый бортник и живет один, и сил у него кот наплакал, идет - к земле гнется, руки трясутся, да только никто на селе с ним в свару не лез. Побаивались его люди, хотя чего боятся, и не понятно было.
Обдумал Прохор так и этак, головой покачал, да и пошел до Белозуба. Так, мол и так, твой пчелиный рой в мой пустой улей залетел.
Старик и не поверил даже, пошел смотреть. Подошли они к дому Лещины, а Настёнка им навстречу с крыльца прыгнула, сияет как солнышко:
- Ой, дедушка, а ко мне пчелки прилетели! Слышите, как поют?
Остановился Михайло, посмотрел на пчел, потом на девочку и спрашивает:
- Так ты пчелок любишь?
- Ой, люблю, дедушка, так люблю!
Усмехнулся Михайло:
- А как звать тебя, голубушка?
- Настя я.
- А ходить за пчелками ты, Настенька, умеешь ли?
- Нет, - руками разводит, - не умею.
- Ну, так забегай ко мне, я научу, - пообещал старик, погладил Настёнку по румяной щечке, да и домой пошаркал.
У Прохора от сердца отлегло. А Белозуб с тех пор стал привечать Настёнку-то. То яблочком угостит, то медком сотовым, а между делом и подскажет, как корягу для дымаря подобрать, как в жару пчел напоить, как вощину наладить, да зрелость меда определить. Настёнка к Михайло ластится, а что говорят, все налету схватывает.
Через три годочка у Прохора в саду под яблонями уж с полдюжины ульев вряд стояло. К тому времени старших дочерей Прохор счастливо замуж выдал, одну в Медынь, другу в Боровск. С пчел ему чистый прибыток пошел, только-только бы жить да радоваться, да тут беда и случилась.
Невесть откуда пришла к нам в край моровая язва, половина сел в округе опустело. К нам уж только напоследок заглянула, и из всей деревни Прохора и выбрала. В два дня сгорел мужик, а жена любимая, что за ним ходила, на третий день слегла, да больше и не встала. В неделю оба ушли, осталась Настенка круглой сиротой. Тут уж родственники да свойственники понабежали, пожитки Прохора по домам растащили, а один умник и улья решил прибрать. Да не тут-то было.
Только сунулся чужак к ульям, пчелы как туча на него налетели, загудели, как колокол набатный, тот ноги в руки и бежать… А тут и Михайло пришаркал. Поглядел на осиротелый дом, погладил заплаканную Настенку по голове, сунул соседу полтину, и тот одним махом и Настенку, и ульи прямо к Белозубу и перевез. И осталась Настёнка жить у старого пасечника заместо любимой внучки.
Вот так они вместе лет шесть али семь прожили. Белозуб уж совсем дряхлый стал, еще пуще к земле пригнуло, а Настена в самую девичью пору вошла и такой красотой расцвела, что уж на что наши бабы завидущие, и те только диву давались. Высокая, да ладная, глаза – ну чисто синь-озеро, волосы медовые, брови дугой, губы, что твоя ягода малина. Да при этом работящая, как пчелка, веселая, как жаворонок, приветливая, как солнышко весной. Не мудрено, что парни наши на нее все глаза проглядели, под окошко тропу протоптали. Скоро и жених сыскался – Андрейка Топорков из плотницкой артели, из тех, что летом землю пашут, а ближе к зиме в город на заработки перебираются. Андрейка-то, как и Настена, сызмальства сиротой остался, вот и прибился к плотникам. Руки у него золотые были, любую работу делал, как песню пел. Уж на что наши бортники не любят чужих к своему делу приобщать, но и у них Андрейка нарасхват был. Никто лучше его не умел улей смастерить, рамки сколотить, да до того чисто да гладко у него выходило, что рукой погладить и то в радость. По осени решили и свадьбу сыграть. Да только вот оно как получилось.
Барин, к которому наша деревня приписана была, малость чудной был. Хозяйством своим никогда не интересовался, все больше по за границам да столицам раскатывал, в деревне вместо себя приказчика держал. Тот, на наше счастье, был мужик невредный: к барщине никого не принуждал, оброк собирал посильный, ну народ-то и вздохнул понемножку. Да ненадолго. Уж не знаемо, где и как, но просадил наш барин денег не меряно, и все именье его с деревней нашей с молотка пошло.
Вот приехал к нам новый хозяин, давай по-своему порядки наводить. Прежнего приказчика со двора согнал, вместо него своего прихвостня поставил.
Звали нового приказчика Тришка Завираль, а нравом он был до того подлый, что и сказать нельзя. Оброк против прежнего чуть ли ни в три раза задрал, да еще и все ходит, вынюхивает, не дай бог, кто лишнюю копейку схоронит. К людям вовсе без причины цепляется и чуть что не нему, так сразу в батога. Прихехешников завел себе целую свору, чтоб сподручней было над людьми куражиться.
И сынок его единственный Филька весь в отца пошел, тоже собака не последняя. Да только думается, что Тришке Завиралю от этого мало радости было. Филька-то у него, слыш-ко, совсем дурак был, в малых годах ложку с кашей вместо рта к уху тянул. Зато к хмельному с малолетства пристрастился. А уж страшен был! Рябой, щербатый, гугнивый, да еще и рот дырявый – вечно с губ слюна ниткой висит. Мальчишки-однолетки с ним и водиться не хотели, да еще и Мокроносом прозвали. Филька от этого на свет озлобился, вот и вырос - дурак, да пьяница, да злой, как собака. Таким только людей добрых пугать.
И ведь надо же было такому случиться, что этакое пугало да на нашу Настену глаз положило! Прицепился хуже клеща. Как увидит ее, мокрым носом захлюпает и давай пыжиться.
- Я, - говорит, - апосля господина-барина здесь самый большой человек буду. Я, что ни попрошу, батюшка мне ни в чем отказу не знает. Пойди за меня замуж, будешь как сыр в масле кататься…
А Настена только смеется.
- И зачем мне в масле кататься? Не приучены мы. Да и боязно мне за тебя, Мокронос Завиральевич, замуж идти: не дай бой детки пойдут, каково им будет с таким отчеством жить?
Другой бы обиделся, а с Фильки все как с гуся вода. Не дает девке проходу. А уж когда отцовы прихехешники нашептали, что у Настены жених есть, вообще озлобился.
Вот хватил он раз лишку для храбрости, да и заявился к Белозубу на пасеку, дождался, когда Настена из дома вышла и стращать ее начал:
- Ты, девка, слушай, да смекай, что говорю. Коли добром за меня замуж не пойдешь – пожалеешь! Я батюшке полслова шепну, и Андрейку твоего в порубе сгноят, а пасеку вашу я дотла спалю, и угольков не останется!
Кричит так-то, а сам на ногах еле держится, и разит от него как от бочки винной. Пчелы-то как хмельной дух учуяли, налетели, да как набросятся на непрошеного гостя. Филька орет, руками машет, а пчелы только пуще сердятся.
Настена его, дурака пьяного, увести хотела, да он не дается. Ладно, Андрейка набежал, дал ему в ухо, чтоб меньше дергался, да уволок скорее прочь, а то б пчелы его так искусали, что и живого места не осталось бы.
Да только Филька добра не понимал. Чуть протрезвел, так сразу к Тришке кинулся: так, мол, и так, плотник Андрюха Топорков твоего сына любимого избил до полусмерти да пчелами затравил. А Завиралю только палец покажи, так он его с мясом оторвет. Свистнул своим прихехешникам, скрутили Андрейку и в поруб засадили.
А сам Филька уж совсем чёрное дело затеял. Решил он под покровом ночи Настёну с пасеки силой увести. И дружков своих подбил. Ведь и не зазорно им было впятером супротив одной девчонки идти!
Как стемнело, послали одного ей в окошко постучать: выйди, мол, на крылечко, я тебе от Андрейки весточку принёс. Настёна и выбежала, а они её тут и схватили. Да Настёна девка бедовая: одному руку прокусила, у другого клок волос выдрала, третьему чуть глаза не выцарапала. Но что она может против пятерых?
Тут на шум и Михайло Белозуб выполз. Хотел он хоть одного разбойника за руку удержать, да тот развернулся, да как ударил старика наотмашь, что покачнулся Михайло, упал на землю, и дух из него вон. Настёна, откуда и силы взялись, из рук мучителей вырвалась, упала деду на грудь, закричала раненой птицей.
Прихехешники Завиралевы и отступили даже, заозирались: шутка ли в деле – человека убили! Вдруг слышат все: звон не звон, гром не гром, а словно сама земля гулом пошла. Сгустился воздух, и в тишине ночи начал гул пчелиным жужжанием наполняться. И показалось всем, что в грозном гуле том звучат слова древние, никому теперь неведомые.
А Настёна вдруг почувствовала, как шевельнулся Михайло и вставать начал. Только упал он на землю дряхлым стариком, а поднялся матерым медведем. Шкура бурая серебром отливает, глаза огнем горят, клыки – с ладонь. Взревел медведь, шкура на загривке дыбом встала, поднялся он в полный рост да пошел на злодеев, словно стена.
Те вмиг одумались, прыснули в разные стороны, да так, что и заяц не угонится. Долго потом они эту ночку помнили, у каждого памятка осталась: кто заикаться стал, у кого голова трясется, а уж Филька с тех пор последний ум растерял, не столько мокрым носом, сколько мокрыми штанами щеголял.
А как разбежались мужики, пал на деревню туман, да такой, что с двух шагов ничего не разберешь.
Утром, как туман развеялся, смотрят люди и глазам не верят: ни избушки, ни пасеки, ни Михайло, ни Настены – никого нет,.Только трава чуть примятая. Кинулись к порубу, где Андрейка взаперти сидел, глядь, а его и след простыл. Дверь дубовая сворочена, и на ней следы когтей медвежьих.
Больше их в наших краях никто и не видел. Только сказывают люди, что недалече от Боровска в лесу в одну ночь вдруг хутор встал, а вокруг него пасека ульев на сорок. Хозяйствовали там муж с женой, молодые да веселые, и дело у них уж больно ладно шло. А потом из хутора этого уж и деревня целая выросла, и имя ей дали - Медовники.
Видно, в ночь ту черную кончилось время проклятия, сказали пчелы Беру слово тайное, и вернул он силы свои немерянные. Да только человеком ему уж не суждено было стать.
И до сих пор живет Бер в лесу и всем медом на земле нашей ведает.
Послесловие.
Знакомство с миром сказки позволило мне глубже понять жанр устного народного творчества, для которого характерен поэтический вымысел.
1. Сказка – это не только древнейшая форма устного народного творчества, это особый взгляд на мир вокруг нас. Сказка – настоящий клад народной мудрости, так как она пусть в необычной форме, но отражает всю нашу жизнь.
2. В знаменитом высказывании «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок» содержится указание на двойной смысл сказки. Ложь сказки связана с показом вымышленного мира, а скрытая в намеке правда учит нас правильному образу действий. Увлекательные и поучительные народные сказки заставляют нас думать и переживать, учат отличать правду от вымысла, добро от зла. Поэтому не надо думать, что сказки – это только для малышей, что они остаются где-то в далеком детстве. Ведь как поется в песне: «Взором свежим авось отрежем грязь от правды, а ложь от сказки».
3. Учиться никогда не поздно, а уж учиться сочинять сказки и подавно.
А про пчел его отдельный сказ будет. Земля наша Калужская давно своими пасеками да медами славится, целый город в честь меда имя Медынь получил, да только таких пчел, как у Михайло Белозуба, ни у кого не было. У наших мужиков пчелы мелкие, темные да злые, не столько мед собирают, сколько на людей да скотину кидаются. Как пройдет взяток, так никому от них спасу нет, особенно детям малым. А у Белозуба пчелы крупные, чуть ли не со шмеля, да до того красивые, что глаз не отведешь – светлые, прям золотые, крылья как слюда, а как всем роем загудят, так словно песню запоют. И не злые совсем. Ну, конечно, ежели кто их потревожит без толку, али с похмелья на пасеку сунется, то пожалят, не без этого. А все нашим не чета, впустую не злобствовали.
Многие хозяева на пчел Белозуба заглядывались, не раз ему деньги немалые за рой предлагали, да только Михайло ни с кем своими пчелами не делился. Он вообще нелюдим был, жил бобылем, да и дружбы ни с кем не водил до поры до времени. А потом оно вот как вышло.
Недалече от Белозуба жил со своей семьей мужичок один. Звали его Прохор Лещина. Обыкновенный такой мужичок, работяга, да только не шибко удачливый. Тянул лямку с женой на пару, дочерей растил, а коли и жалел о чем, так лишь о том, что господь ему сына не дал. Зато девок у него три было: старшенькие девочки-погодки, хорошенькие да вертлявые, и маленькая Настёнка в придачу. Старшим-то девчонкам уж больше десяти лет было, когда младшая сестра родилась, вот они и носились с ней как с малой куклой. Летом вместе по грибы-ягоды в лес бегали, по вечерам с подружками хороводы водили да в горелки играли; зимой на санях катались, а по вечерам на печи грелись да страшные сказки сказывали. Настёнка нигде от сестер не отстает, всегда за ними поспевает.
Когда Настёнке шестой год пошел, сестры ее уж совсем заневестились. Стали по вечерам в горнице с подружками посиделки устраивать. Ну, известное дело, соберутся, похихикают, парням косточки перемоют, потом петь примутся да истории всякие друг дружке пересказывать. Настёнке вроде бы с ними сидеть и не по возрасту, да кто ж ее прогонит? А она заберется на полати и слушает.
Вот однажды собрались так девки все вместе куделю прясть, а на улице темно, хоть глаз выколи, да еще ветер в трубе завывает жалобно, страх наводит. Вот девки-то и давай друг дружку еще пуще пугать, всякие страсти перебирать. Уж всю нечистую силу вспомнили: и как леший их едва в чащу не завел, и как кикимора соседского козленка в болоте утопила, и как пастух Сидор своими глазами Коровью Смерть видел, и как Марфушка ночью в баню гадать ходила да чуть со страху не померла. А тут одна девчонка-то возьми и вспомни, как они осенью с тятей в Боровск на ярмарку ездили, и какую ей там старые бабки историю поведали.
- Сказывали, что будто еще в некрещеные времена, жил в наших лесах один человек по имени Бер. Силы он был немереной, из одежды носил только шкуры звериные, да и сам жил как зверь в логове, косматый и страшный. Но дано было ему богами древними знание великое о том, как медом ведать: знал он слово тайное, которого все пчелы слушаются и верно служат ему, да только никому из людей это слово сказать было нельзя.
Так бы и жил Бер в чаще, но на свою беду встретил девицу красы неписаной и полюбил ее всем сердцем. Но красавица на него и смотреть не захотела. И тогда Бер, чтоб растопить сердце ее, показал ей свои богатства медовые и поведал, что знает слово тайное, которого все пчелы слушают. Одного только Бер не знал, что хоть его красавица светла лицом, как ясный день, но душа ее чернее ночи. Захотела она сама всеми богатствами медовыми владеть. Стала она к Беру ластиться, да и вызнала у него слово тайное, что силу дает всем медом ведать. А как вызнала, приказала братьям своим подстеречь Бера темным вечером, когда он к ней на встречу придет, да и заколоть его рогатинами на- смерть, чтобы никто больше не знал сего тайного слова.
Вот наступил вечер, пришел Бер к заветной липе, где всегда свою любезную ждал, а там и подстерегли его братья вероломной красавицы – набросились на него с рогатинами трое на одного. Да только сладить с ним и втроем не смогли. Кинулся он на обидчиков, да так, что показалось им будто и не человек перед ними, а медведь матерый. Сами они на свои рогатины и напоролись. А пока дрались, уж ночь пришла, луна выглянула, и при свете ее узнал Бер, кто на него напал, и понял, что предала его любимая, и горько раскаялся он, что нарушил запрет, и поведал злой красавице тайное слово.
Да только поздно было. Разверзлись небеса, и пало на его голову проклятие страшное: забыл Бер слово тайное, что власть над пчелами давало! А как слово забыл, так в ту же минуту покинули его силы немереные, согнулась спина, почернело лицо, и стал он дряхлым старцем.
И раздался глас неведомый и приказал ему в таком виде жалком жить во веки среди людей и пчелам верно служить, пока пчелы не простят его и не вернут ему тайное слово. И тогда кончится година его проклятья, и вернутся к нему силы, и будет он навечно всем медом ведать…
Не успела девчонка договорить, а тут Настёнка на своей печи как заревет в голос. Отец с матерью спохватились и давай девок бранить:
- Вот непутевые! Кто ж на ночь глядя этакие страсти при девчонке - несмышленыше рассказывать выдумал!
Ну да ничего, утешили Настёнку, приласкали, пирожком с малиной угостили, понадеялись, что она и думать забудет. Да не тут-то было.
С той поры Настенка и давай к отцу приставать: купи да купи ей пчелок, хочется ей от них слово тайное выведать. Приклеилась, ну чисто смола! Прохор отнекивался поначалу, а потом махнул рукой да поставил недалече от дома под яблонями один улей дочке на радость. Да только что-то не задалось у них с пчелами, вроде бы и делали все как надо, а меда мало-мало: коли осьмушку от пуда и собрали, так хорошо было. Ну да Настёнка и тому была рада – радешенька. А еще что придумала - по вечерам, как солнце зайдет, и пчелы в улей соберутся, сядет, чуть ли не под самый леток, и слушает, не скажут ли пчелы слово тайное…
А зимой с пчелами беда случилась. Зима в тот год уж очень неверная была: малоснежная, то оттепелью потечет, то морозом ударит. Вот Прохор-то и недоглядел: обледенел улей, и все пчелы вымерзли.
Пришла весна, у людей пчелы гудят, а у Настёнки улей молчит мертво. Полез Прохор смотреть, вымел сухих пчел две пригоршни и только руками развел. А уж Настёнка как убивалась! Исхудала вся, с лица спала, глаза от слез не просыхают. Прохор-то, глядя, как любимая дочь горюет, уж сто раз пожалел, что с пчелами связался. Закинул он улей от греха подальше на сарай, а дочке котенка подарил. Пусть играется, авось быстрее своих пчел забудет.
Да только недели не прошло, прибегает вдруг Настенка: глаза горят, разрумянилась вся и кричит:
- Пчелки! Пчелки прилетели!
И тащит отца к сараю.
Прохор не больно-то поверил, но пошел. Глядит: и впрямь! Улей, что он на сарай закинул, так и гудит, пчелы туда-сюда летают, уж и взяток берут, да так ходко, так дружно… Подставил Прохор лестницу, залез на крышу сарая, поглядел на пчел и ахнул. Пчелы-то не простые, а крупные да светлые, ну чистое золото!
Смекнул Прохор: видно от Белозуба рой ушел… Спустился он с крыши, сел на завалинку и призадумался. По древнему обычаю, коли летит рой, а за ним хозяин идет, то где бы тот рой ни сел, хозяин все одно на него все права имеет. А коли бесхозный рой к тебе сам залетел, то твое счастье – бери да пользуйся… Все бы так, если бы это обычные пчелы были, а не старого Белозуба.
Вот ведь как оно получается. Вроде старый бортник и живет один, и сил у него кот наплакал, идет - к земле гнется, руки трясутся, да только никто на селе с ним в свару не лез. Побаивались его люди, хотя чего боятся, и не понятно было.
Обдумал Прохор так и этак, головой покачал, да и пошел до Белозуба. Так, мол и так, твой пчелиный рой в мой пустой улей залетел.
Старик и не поверил даже, пошел смотреть. Подошли они к дому Лещины, а Настёнка им навстречу с крыльца прыгнула, сияет как солнышко:
- Ой, дедушка, а ко мне пчелки прилетели! Слышите, как поют?
Остановился Михайло, посмотрел на пчел, потом на девочку и спрашивает:
- Так ты пчелок любишь?
- Ой, люблю, дедушка, так люблю!
Усмехнулся Михайло:
- А как звать тебя, голубушка?
- Настя я.
- А ходить за пчелками ты, Настенька, умеешь ли?
- Нет, - руками разводит, - не умею.
- Ну, так забегай ко мне, я научу, - пообещал старик, погладил Настёнку по румяной щечке, да и домой пошаркал.
У Прохора от сердца отлегло. А Белозуб с тех пор стал привечать Настёнку-то. То яблочком угостит, то медком сотовым, а между делом и подскажет, как корягу для дымаря подобрать, как в жару пчел напоить, как вощину наладить, да зрелость меда определить. Настёнка к Михайло ластится, а что говорят, все налету схватывает.
Через три годочка у Прохора в саду под яблонями уж с полдюжины ульев вряд стояло. К тому времени старших дочерей Прохор счастливо замуж выдал, одну в Медынь, другу в Боровск. С пчел ему чистый прибыток пошел, только-только бы жить да радоваться, да тут беда и случилась.
Невесть откуда пришла к нам в край моровая язва, половина сел в округе опустело. К нам уж только напоследок заглянула, и из всей деревни Прохора и выбрала. В два дня сгорел мужик, а жена любимая, что за ним ходила, на третий день слегла, да больше и не встала. В неделю оба ушли, осталась Настенка круглой сиротой. Тут уж родственники да свойственники понабежали, пожитки Прохора по домам растащили, а один умник и улья решил прибрать. Да не тут-то было.
Только сунулся чужак к ульям, пчелы как туча на него налетели, загудели, как колокол набатный, тот ноги в руки и бежать… А тут и Михайло пришаркал. Поглядел на осиротелый дом, погладил заплаканную Настенку по голове, сунул соседу полтину, и тот одним махом и Настенку, и ульи прямо к Белозубу и перевез. И осталась Настёнка жить у старого пасечника заместо любимой внучки.
Вот так они вместе лет шесть али семь прожили. Белозуб уж совсем дряхлый стал, еще пуще к земле пригнуло, а Настена в самую девичью пору вошла и такой красотой расцвела, что уж на что наши бабы завидущие, и те только диву давались. Высокая, да ладная, глаза – ну чисто синь-озеро, волосы медовые, брови дугой, губы, что твоя ягода малина. Да при этом работящая, как пчелка, веселая, как жаворонок, приветливая, как солнышко весной. Не мудрено, что парни наши на нее все глаза проглядели, под окошко тропу протоптали. Скоро и жених сыскался – Андрейка Топорков из плотницкой артели, из тех, что летом землю пашут, а ближе к зиме в город на заработки перебираются. Андрейка-то, как и Настена, сызмальства сиротой остался, вот и прибился к плотникам. Руки у него золотые были, любую работу делал, как песню пел. Уж на что наши бортники не любят чужих к своему делу приобщать, но и у них Андрейка нарасхват был. Никто лучше его не умел улей смастерить, рамки сколотить, да до того чисто да гладко у него выходило, что рукой погладить и то в радость. По осени решили и свадьбу сыграть. Да только вот оно как получилось.
Барин, к которому наша деревня приписана была, малость чудной был. Хозяйством своим никогда не интересовался, все больше по за границам да столицам раскатывал, в деревне вместо себя приказчика держал. Тот, на наше счастье, был мужик невредный: к барщине никого не принуждал, оброк собирал посильный, ну народ-то и вздохнул понемножку. Да ненадолго. Уж не знаемо, где и как, но просадил наш барин денег не меряно, и все именье его с деревней нашей с молотка пошло.
Вот приехал к нам новый хозяин, давай по-своему порядки наводить. Прежнего приказчика со двора согнал, вместо него своего прихвостня поставил.
Звали нового приказчика Тришка Завираль, а нравом он был до того подлый, что и сказать нельзя. Оброк против прежнего чуть ли ни в три раза задрал, да еще и все ходит, вынюхивает, не дай бог, кто лишнюю копейку схоронит. К людям вовсе без причины цепляется и чуть что не нему, так сразу в батога. Прихехешников завел себе целую свору, чтоб сподручней было над людьми куражиться.
И сынок его единственный Филька весь в отца пошел, тоже собака не последняя. Да только думается, что Тришке Завиралю от этого мало радости было. Филька-то у него, слыш-ко, совсем дурак был, в малых годах ложку с кашей вместо рта к уху тянул. Зато к хмельному с малолетства пристрастился. А уж страшен был! Рябой, щербатый, гугнивый, да еще и рот дырявый – вечно с губ слюна ниткой висит. Мальчишки-однолетки с ним и водиться не хотели, да еще и Мокроносом прозвали. Филька от этого на свет озлобился, вот и вырос - дурак, да пьяница, да злой, как собака. Таким только людей добрых пугать.
И ведь надо же было такому случиться, что этакое пугало да на нашу Настену глаз положило! Прицепился хуже клеща. Как увидит ее, мокрым носом захлюпает и давай пыжиться.
- Я, - говорит, - апосля господина-барина здесь самый большой человек буду. Я, что ни попрошу, батюшка мне ни в чем отказу не знает. Пойди за меня замуж, будешь как сыр в масле кататься…
А Настена только смеется.
- И зачем мне в масле кататься? Не приучены мы. Да и боязно мне за тебя, Мокронос Завиральевич, замуж идти: не дай бой детки пойдут, каково им будет с таким отчеством жить?
Другой бы обиделся, а с Фильки все как с гуся вода. Не дает девке проходу. А уж когда отцовы прихехешники нашептали, что у Настены жених есть, вообще озлобился.
Вот хватил он раз лишку для храбрости, да и заявился к Белозубу на пасеку, дождался, когда Настена из дома вышла и стращать ее начал:
- Ты, девка, слушай, да смекай, что говорю. Коли добром за меня замуж не пойдешь – пожалеешь! Я батюшке полслова шепну, и Андрейку твоего в порубе сгноят, а пасеку вашу я дотла спалю, и угольков не останется!
Кричит так-то, а сам на ногах еле держится, и разит от него как от бочки винной. Пчелы-то как хмельной дух учуяли, налетели, да как набросятся на непрошеного гостя. Филька орет, руками машет, а пчелы только пуще сердятся.
Настена его, дурака пьяного, увести хотела, да он не дается. Ладно, Андрейка набежал, дал ему в ухо, чтоб меньше дергался, да уволок скорее прочь, а то б пчелы его так искусали, что и живого места не осталось бы.
Да только Филька добра не понимал. Чуть протрезвел, так сразу к Тришке кинулся: так, мол, и так, плотник Андрюха Топорков твоего сына любимого избил до полусмерти да пчелами затравил. А Завиралю только палец покажи, так он его с мясом оторвет. Свистнул своим прихехешникам, скрутили Андрейку и в поруб засадили.
А сам Филька уж совсем чёрное дело затеял. Решил он под покровом ночи Настёну с пасеки силой увести. И дружков своих подбил. Ведь и не зазорно им было впятером супротив одной девчонки идти!
Как стемнело, послали одного ей в окошко постучать: выйди, мол, на крылечко, я тебе от Андрейки весточку принёс. Настёна и выбежала, а они её тут и схватили. Да Настёна девка бедовая: одному руку прокусила, у другого клок волос выдрала, третьему чуть глаза не выцарапала. Но что она может против пятерых?
Тут на шум и Михайло Белозуб выполз. Хотел он хоть одного разбойника за руку удержать, да тот развернулся, да как ударил старика наотмашь, что покачнулся Михайло, упал на землю, и дух из него вон. Настёна, откуда и силы взялись, из рук мучителей вырвалась, упала деду на грудь, закричала раненой птицей.
Прихехешники Завиралевы и отступили даже, заозирались: шутка ли в деле – человека убили! Вдруг слышат все: звон не звон, гром не гром, а словно сама земля гулом пошла. Сгустился воздух, и в тишине ночи начал гул пчелиным жужжанием наполняться. И показалось всем, что в грозном гуле том звучат слова древние, никому теперь неведомые.
А Настёна вдруг почувствовала, как шевельнулся Михайло и вставать начал. Только упал он на землю дряхлым стариком, а поднялся матерым медведем. Шкура бурая серебром отливает, глаза огнем горят, клыки – с ладонь. Взревел медведь, шкура на загривке дыбом встала, поднялся он в полный рост да пошел на злодеев, словно стена.
Те вмиг одумались, прыснули в разные стороны, да так, что и заяц не угонится. Долго потом они эту ночку помнили, у каждого памятка осталась: кто заикаться стал, у кого голова трясется, а уж Филька с тех пор последний ум растерял, не столько мокрым носом, сколько мокрыми штанами щеголял.
А как разбежались мужики, пал на деревню туман, да такой, что с двух шагов ничего не разберешь.
Утром, как туман развеялся, смотрят люди и глазам не верят: ни избушки, ни пасеки, ни Михайло, ни Настены – никого нет,.Только трава чуть примятая. Кинулись к порубу, где Андрейка взаперти сидел, глядь, а его и след простыл. Дверь дубовая сворочена, и на ней следы когтей медвежьих.
Больше их в наших краях никто и не видел. Только сказывают люди, что недалече от Боровска в лесу в одну ночь вдруг хутор встал, а вокруг него пасека ульев на сорок. Хозяйствовали там муж с женой, молодые да веселые, и дело у них уж больно ладно шло. А потом из хутора этого уж и деревня целая выросла, и имя ей дали - Медовники.
Видно, в ночь ту черную кончилось время проклятия, сказали пчелы Беру слово тайное, и вернул он силы свои немерянные. Да только человеком ему уж не суждено было стать.
И до сих пор живет Бер в лесу и всем медом на земле нашей ведает.
Послесловие.
Знакомство с миром сказки позволило мне глубже понять жанр устного народного творчества, для которого характерен поэтический вымысел.
1. Сказка – это не только древнейшая форма устного народного творчества, это особый взгляд на мир вокруг нас. Сказка – настоящий клад народной мудрости, так как она пусть в необычной форме, но отражает всю нашу жизнь.
2. В знаменитом высказывании «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок» содержится указание на двойной смысл сказки. Ложь сказки связана с показом вымышленного мира, а скрытая в намеке правда учит нас правильному образу действий. Увлекательные и поучительные народные сказки заставляют нас думать и переживать, учат отличать правду от вымысла, добро от зла. Поэтому не надо думать, что сказки – это только для малышей, что они остаются где-то в далеком детстве. Ведь как поется в песне: «Взором свежим авось отрежем грязь от правды, а ложь от сказки».
3. Учиться никогда не поздно, а уж учиться сочинять сказки и подавно.
Гусаров Алексей, 13 лет, Малоярославец
Рейтинг: 1
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |