Дети войны
…Кочка, ямка, и снова кочка, и снова ямка. Высокая трава немилостиво хлещет по телу, словно кнутом погоняют лошадей. Крапива давно обожгла босые ступни на маленьких детских ногах. Бегут, бегут, бегут без конца. А полюшко- то большое - не скоро кончится. Дышать трудно, сердце бешено колотится в груди, того гляди разорвёт изнутри и выскочит наружу. Ножки совсем не хотят бежать: заплетаются, подкашиваются. А Катька всё тащит куда-то, крепко в руку вцепилась, не отпускает. Опять об камень спотыкнулся. Да уж не чувствуется боль - не до этого. Вверху снова громыхнуло. Да так сильно, словно небо упало. Земля под ногами пошатнулась. Непроглядное полотно из пыли и копоти заволокло всё вокруг. В глаза попал песок, невыносимо закололо. Уши заложило от беспощадного грохота. От его мощи всё внутри затряслось, тело совсем перестало слушаться. Где-то рядом вновь взорвалось. Ошмётки земли полетели в разные стороны. Холодная грязь хлестнула по щеке. От удара потянуло в сторону. Катька навалилась сверху, толкнула на землю и сама повалилась, прикрывая своим хрупким детским тельцом до смерти перепуганного братишку. Страшно было шелохнуться. Всё вокруг бушевало, металось, ревело. И не было конца этому безумию. Время потеряло свою власть. Час ты здесь лежишь, два-три, а то и вовсе вторую минуту – ни за что точно не скажешь. Вроде стихать начало. Илюшка приподнялся на дрожащих руках, протёр ладошкой глаза, размазав по лицу всю грязь, и посмотрел в небо. Да неуч-то небо такое бывает? Такое вялое, тусклое? Болото серое, а не небо. Вдруг что-то просвистело над головой. Пролетел серый самолёт. Наш, советский. Илюшка его сразу узнал. Вон, на боку, и звезда красная пятиконечная виднеется. Это ему ещё папка рассказывал, пока на фронт не ушёл. Да что же он, самолёт этот, косо так летит, всё к земле ближе? Да он весь пылает, весь в огне! Снова разразилась над полем окаянная сила. Катька уткнула лицом в землю, и опять ничего не видно. Долго продолжалось так, аж до самого вечера. Уж стемнело, когда шум, наконец, стих, и звонкая тишина, непривычная уху, опустилась на землю вместе с ночной мглой. Катька растолкала братишку. Тот не сразу понял, где он, а потом, когда врезалось в его память картина недавнего ужаса, так тут же он и разрыдался. А ведь ни капли не прокатилось по щеке, пока громыхало вокруг!
-Кончилось всё уже, кончилось, - запричитала Катька, прижимая братика к себе. - Ушли все, нет их больше, не будут больше шуметь, - приговаривала она, поглаживая Илюшку по кудрявой голове. - Ну что ты плачешь? Ведь живы мы! Радоваться надо, а ты ревёшь. - Мальчик не мог остановиться. - А мамка как обрадуется, когда нас увидит. Ну не плач, Илюша. А хочешь я тебе сегодня свой хлебушек отдам на ужине, хочешь? – братик судорожно замотал головой в разные стороны и заревел пуще прежнего. – А ну-ка перестань плакать! Не положено тебе, ты мужчина у нас в семье, ты у нас за главного, так папка сказал. А вот смотри, вернётся отец домой, я ему всё расскажу, как ты здесь плакал.
Мальчик сразу приумолк и, заикаясь, произнёс:
-Не на-адо о-отцу ничего го-оворить!
-А ты плакать больше не будешь?
-Н-не буду!
-Тогда пошли скорей, а то мама дома волнуется.
И Катя, взяв за руку братика, быстро потопала в сторону деревни. Трава мягко шуршала под ногами. Где-то в стороне трещали сверчки. Успокаивающе шелестели берёзы. Так хорошо было вокруг, словно и нет ни какой Войны. Вдруг Катя резко остановилась, и Илюша от неожиданности врезался в неё. Девочка прислушалась. Где-то рядом, справа от неё, послышался приглушённый стон. Дети вздрогнули. Снова кто-то застонал, и тут же всё смолкло. Катя постояла в нерешительности какое-то время, но всё же, набравшись храбрости, шагнула в сторону, откуда доносились звуки. Подойдя к небольшому кусту, она раздвинула ветви и вскрикнула. На земле лежал русский солдат, весь в крови, грязный. Парашют был тут же, подле него.
-Катька, ведь он живой правда?- с надеждой спросил Илья.
Вместо ответа девочка подошла к неподвижно лежащему солдату, опустилась на колени и приложила ухо к груди. Тук. Тук. Тук.
-Живой! - с облегчением прошептала Катя.- Бьётся сердечко родимое, бьётся! А ну давай-ка, Илюш, бери его за ноги, а я за руки – до дому дотащить надо, а то он долго не протянет. Погоди, я парашют отстегну.
Тащить солдата было тяжело, да только ни Катю, ни Илью это не пугало. Никто из них даже и не подумал передохнуть, не то что вслух сказать. Так они, наконец, добрались до деревни, от которой осталось всего три двора. Дети дотащили солдата до своего крыльца, положили его скамейку. В их домишке тускло горел свет. Только Илюшка постучал в дверцу, как она тут же распахнулась. На пороге стояла худая женщина в старом бедном платьице. Всё её лицо опухло от слёз. Губы дрожали.
-Дитятки мои, кровинушки! Живы, живёхоньки, мои родные! - бросилась обнимать и целовать их женщина. - Ах, Господи, спасибо тебе, спасибо за детишек моих, сохранил ты их, сберёг для меня!
Долго они так обнимались и плакали. И соседи - старая бабушка Евдокия, дед Еремей, тётя Клава с годовалым сыном – все пришли порадоваться за них.
-Подожди, маменька. Тут солдату надо помочь, - опомнилась Катька и бросилась к раненному.
-Какому солдату, Катенька? – встрепенулась мать и поспешила за дочерью. – Да где ж вы его нашли? Да живой ли он?
-Живой, маменька. Его самолёт подбили. Он с парашютом спустился. В кусты упал. А мы шли. Слышим, кричит кто-то. Вот нашли и принесли. Катька за руки тащила, а я ноги держал – сбивчиво рассказал Илюша.
-Давайте скорее в дом его – распорядилась мать.
Там его помыли, раны обработали, перевязали ногу ( в неё осколок какой-то попал). Солдат не очнулся. Лишь дышал тяжело-тяжело да бредил иногда, выкрикивая «Васька, давай сверху» или «Слева его тесни, у него второй мотор не кряхтит», и вновь смолкал. Так пролежал он двое суток. Мать перевязки делала, какой-то отвар из трав сварила и поила его с ложечки. Катя подле него сидела, примочки ко лбу прикладывала. А иногда руки ему держала, если он вдруг начинал махаться ими в бреду. Катя начинала гладить солдата по голове, по плечу, что-то шептала, и тот успокаивался. Илюшка тоже всё время рядом бегал. Бывает, остановится возле кровати, заглянет солдату в лицо: а вдруг проснулся, и дальше бегает. Или остановится напротив висящей на спинке стула вычищенной матерью солдатской гимнастёркой и любуется ей. Особенно нравился ему значок маленький, авиационный, с крылышками. Смотрит всё на него, смотрит, а глазки-то блестят. Он только потянется пальчиком, чтобы дотронуться, да тут же отдёргивает и убегает.
На третий день, наконец, солдат проснулся и не поймёт где он. Всё тело ломит, голова разрывается на части. А в ноге и вовсе боль невыносимая, так и жжёт. Попытался он вспомнить, что было. Он в самолёте летел. Да, точно. Ещё выстрелил удачно так, в фашистский попал. А потом? Потом вокруг огонь запылал. Ага, это в него самого попали. Он спрыгнул, парашют раскрыл, упал. А дальше? Дальше его кто-то тащил по траве. «Неуч-то немцы в плен берут?» - подумал тогда он. Да видно не фашисты были. Не станут они раны перевязывать да в белоснежной пастели отхаживать. Стало быть, свои. Стало быть, не всё так плохо.
Встал он с кровати, голова закружилась, нога подкосилась. Но он устоял. Затем потихоньку доковылял до окна. А там увидел дворик небольшой, окружённый поломанным забором. Рядом корова тощая пасётся, жуёт траву всю иссушенную, бледную. Посреди двора стоит хрупкая женщина, того гляди ветром её сдует, такая она худая. А всё же стоит да дрова рубит. А рядом мальчишка лет пяти. Помогает ей: берёт одно дровишко в свои хрупкие ручонки и несёт его в общую кучу. Да так усердно работает, так усердно, аж пот с него льёт. А мать хвалит его. Тут калитка заскрипела и показалась девчушка маленькая, лет одиннадцати-двенадцати. А в руках ведро тащит с водой, аж до краёв. А ведро-то чуть ли не с полдевчушки ростом!
-Ой, солдатик проснулся! – раздался звонкий мальчишеский голос.
Все обернулись к окну, а Илюшка и вовсе бросил очередное дровишко, подбежал к окошку и, улыбаясь, посмотрел на солдата. Все тут же зашли в дом, усадили его обратно на кровать, засуетились вокруг него. Мать раны осмотрела, а Катя стакан молока принесла да кусок чуть засохшего хлеба. Пока солдат, а звали его Иваном Самойловым, ел, все домочадцы молча сидели вокруг да смотрели на него. Когда он поел, то спросил где бы ему главного найти.
-Тебе теперь за речку надо, в лес. – махнула рукой мать. - Там все наши. Только ты не ходи пока. Обожди немного. Нога ещё не зажила.
Так он ещё неделю прожил у них, пока нога совсем не поправилась. Женщина ему свою историю рассказала, как мужа отправила на фронт, как мать с отцом похоронила, а солдат свою, как служить начинал, как друзей потерял в бою, да от брата, что в другую роту попал, ничего не слыхать. Много интересного он рассказывал Илюшке, научил его, как надо правильно гвоздь заколачивать и как сделать, чтоб дверь не скрипела. Когда, наконец, Иван совсем выздоровел, засобирался он в лес, к своим. Да только привыкли к нему уже все, как к родному стали относиться. Потому расставались со слезами. Даже и Ваня не выдержал, украдкой слезу пустил.
-Господи, да когда же это война проклятая кончится – причитала женщина.
-Скоро кончится, – уверенно сказал солдат. – Скоро праздновать все будем.
-Правда? – тихо спросил Илюшка и с надеждой заглянул в его лицо.
Ваня присел на колено и, посмотрев в ясные чистые глаза ребёнка, убедительно произнёс:
-А то! Кто нас победит-то? Нас, русских людей! У нас даже дети вон какие смелые и сильные. Солдату раненому жизнь спасли. До дома дотащили, обогрели, накормили. Вот какие мы сильные. Ох, не завидую я немцу! – и заговорщицки подмигнул счастливо и гордо улыбающемуся дитю. А затем, немного подумав, отцепил от рубахи значок и протянул его Илье.
Тот аж не поверил такому счастью. Он осторожно протянул руку, боясь, что это ему сниться, и аккуратно взял значок. Затем посмотрел на него блестящими глазами и бережно прижал к сердцу.
-Спасибо.
-Пожалуйста. Это вам как орден будет, за мужество.
-Постойте, Ваня! – вдруг кинулась к солдату женщина. – Миша, Михаил Петрович, Зотов! Мужа так моего зовут. Увидите его, передайте, что мы живы, здоровы, что ждём его. Передайте, пожалуйста!
-Обязательно передам. А если правда встречу вашего мужа, так расцелую его за детей таких и за жену. Ну, пока, спасибо вам за всё! Век не забуду!
И пошёл солдат к лесу. А семья ещё долго провожала взглядом слегка хромающую фигуру и мысленно молилась, чтобы сохранил Бог людей всех, сохранил и простил их.
-Кончилось всё уже, кончилось, - запричитала Катька, прижимая братика к себе. - Ушли все, нет их больше, не будут больше шуметь, - приговаривала она, поглаживая Илюшку по кудрявой голове. - Ну что ты плачешь? Ведь живы мы! Радоваться надо, а ты ревёшь. - Мальчик не мог остановиться. - А мамка как обрадуется, когда нас увидит. Ну не плач, Илюша. А хочешь я тебе сегодня свой хлебушек отдам на ужине, хочешь? – братик судорожно замотал головой в разные стороны и заревел пуще прежнего. – А ну-ка перестань плакать! Не положено тебе, ты мужчина у нас в семье, ты у нас за главного, так папка сказал. А вот смотри, вернётся отец домой, я ему всё расскажу, как ты здесь плакал.
Мальчик сразу приумолк и, заикаясь, произнёс:
-Не на-адо о-отцу ничего го-оворить!
-А ты плакать больше не будешь?
-Н-не буду!
-Тогда пошли скорей, а то мама дома волнуется.
И Катя, взяв за руку братика, быстро потопала в сторону деревни. Трава мягко шуршала под ногами. Где-то в стороне трещали сверчки. Успокаивающе шелестели берёзы. Так хорошо было вокруг, словно и нет ни какой Войны. Вдруг Катя резко остановилась, и Илюша от неожиданности врезался в неё. Девочка прислушалась. Где-то рядом, справа от неё, послышался приглушённый стон. Дети вздрогнули. Снова кто-то застонал, и тут же всё смолкло. Катя постояла в нерешительности какое-то время, но всё же, набравшись храбрости, шагнула в сторону, откуда доносились звуки. Подойдя к небольшому кусту, она раздвинула ветви и вскрикнула. На земле лежал русский солдат, весь в крови, грязный. Парашют был тут же, подле него.
-Катька, ведь он живой правда?- с надеждой спросил Илья.
Вместо ответа девочка подошла к неподвижно лежащему солдату, опустилась на колени и приложила ухо к груди. Тук. Тук. Тук.
-Живой! - с облегчением прошептала Катя.- Бьётся сердечко родимое, бьётся! А ну давай-ка, Илюш, бери его за ноги, а я за руки – до дому дотащить надо, а то он долго не протянет. Погоди, я парашют отстегну.
Тащить солдата было тяжело, да только ни Катю, ни Илью это не пугало. Никто из них даже и не подумал передохнуть, не то что вслух сказать. Так они, наконец, добрались до деревни, от которой осталось всего три двора. Дети дотащили солдата до своего крыльца, положили его скамейку. В их домишке тускло горел свет. Только Илюшка постучал в дверцу, как она тут же распахнулась. На пороге стояла худая женщина в старом бедном платьице. Всё её лицо опухло от слёз. Губы дрожали.
-Дитятки мои, кровинушки! Живы, живёхоньки, мои родные! - бросилась обнимать и целовать их женщина. - Ах, Господи, спасибо тебе, спасибо за детишек моих, сохранил ты их, сберёг для меня!
Долго они так обнимались и плакали. И соседи - старая бабушка Евдокия, дед Еремей, тётя Клава с годовалым сыном – все пришли порадоваться за них.
-Подожди, маменька. Тут солдату надо помочь, - опомнилась Катька и бросилась к раненному.
-Какому солдату, Катенька? – встрепенулась мать и поспешила за дочерью. – Да где ж вы его нашли? Да живой ли он?
-Живой, маменька. Его самолёт подбили. Он с парашютом спустился. В кусты упал. А мы шли. Слышим, кричит кто-то. Вот нашли и принесли. Катька за руки тащила, а я ноги держал – сбивчиво рассказал Илюша.
-Давайте скорее в дом его – распорядилась мать.
Там его помыли, раны обработали, перевязали ногу ( в неё осколок какой-то попал). Солдат не очнулся. Лишь дышал тяжело-тяжело да бредил иногда, выкрикивая «Васька, давай сверху» или «Слева его тесни, у него второй мотор не кряхтит», и вновь смолкал. Так пролежал он двое суток. Мать перевязки делала, какой-то отвар из трав сварила и поила его с ложечки. Катя подле него сидела, примочки ко лбу прикладывала. А иногда руки ему держала, если он вдруг начинал махаться ими в бреду. Катя начинала гладить солдата по голове, по плечу, что-то шептала, и тот успокаивался. Илюшка тоже всё время рядом бегал. Бывает, остановится возле кровати, заглянет солдату в лицо: а вдруг проснулся, и дальше бегает. Или остановится напротив висящей на спинке стула вычищенной матерью солдатской гимнастёркой и любуется ей. Особенно нравился ему значок маленький, авиационный, с крылышками. Смотрит всё на него, смотрит, а глазки-то блестят. Он только потянется пальчиком, чтобы дотронуться, да тут же отдёргивает и убегает.
На третий день, наконец, солдат проснулся и не поймёт где он. Всё тело ломит, голова разрывается на части. А в ноге и вовсе боль невыносимая, так и жжёт. Попытался он вспомнить, что было. Он в самолёте летел. Да, точно. Ещё выстрелил удачно так, в фашистский попал. А потом? Потом вокруг огонь запылал. Ага, это в него самого попали. Он спрыгнул, парашют раскрыл, упал. А дальше? Дальше его кто-то тащил по траве. «Неуч-то немцы в плен берут?» - подумал тогда он. Да видно не фашисты были. Не станут они раны перевязывать да в белоснежной пастели отхаживать. Стало быть, свои. Стало быть, не всё так плохо.
Встал он с кровати, голова закружилась, нога подкосилась. Но он устоял. Затем потихоньку доковылял до окна. А там увидел дворик небольшой, окружённый поломанным забором. Рядом корова тощая пасётся, жуёт траву всю иссушенную, бледную. Посреди двора стоит хрупкая женщина, того гляди ветром её сдует, такая она худая. А всё же стоит да дрова рубит. А рядом мальчишка лет пяти. Помогает ей: берёт одно дровишко в свои хрупкие ручонки и несёт его в общую кучу. Да так усердно работает, так усердно, аж пот с него льёт. А мать хвалит его. Тут калитка заскрипела и показалась девчушка маленькая, лет одиннадцати-двенадцати. А в руках ведро тащит с водой, аж до краёв. А ведро-то чуть ли не с полдевчушки ростом!
-Ой, солдатик проснулся! – раздался звонкий мальчишеский голос.
Все обернулись к окну, а Илюшка и вовсе бросил очередное дровишко, подбежал к окошку и, улыбаясь, посмотрел на солдата. Все тут же зашли в дом, усадили его обратно на кровать, засуетились вокруг него. Мать раны осмотрела, а Катя стакан молока принесла да кусок чуть засохшего хлеба. Пока солдат, а звали его Иваном Самойловым, ел, все домочадцы молча сидели вокруг да смотрели на него. Когда он поел, то спросил где бы ему главного найти.
-Тебе теперь за речку надо, в лес. – махнула рукой мать. - Там все наши. Только ты не ходи пока. Обожди немного. Нога ещё не зажила.
Так он ещё неделю прожил у них, пока нога совсем не поправилась. Женщина ему свою историю рассказала, как мужа отправила на фронт, как мать с отцом похоронила, а солдат свою, как служить начинал, как друзей потерял в бою, да от брата, что в другую роту попал, ничего не слыхать. Много интересного он рассказывал Илюшке, научил его, как надо правильно гвоздь заколачивать и как сделать, чтоб дверь не скрипела. Когда, наконец, Иван совсем выздоровел, засобирался он в лес, к своим. Да только привыкли к нему уже все, как к родному стали относиться. Потому расставались со слезами. Даже и Ваня не выдержал, украдкой слезу пустил.
-Господи, да когда же это война проклятая кончится – причитала женщина.
-Скоро кончится, – уверенно сказал солдат. – Скоро праздновать все будем.
-Правда? – тихо спросил Илюшка и с надеждой заглянул в его лицо.
Ваня присел на колено и, посмотрев в ясные чистые глаза ребёнка, убедительно произнёс:
-А то! Кто нас победит-то? Нас, русских людей! У нас даже дети вон какие смелые и сильные. Солдату раненому жизнь спасли. До дома дотащили, обогрели, накормили. Вот какие мы сильные. Ох, не завидую я немцу! – и заговорщицки подмигнул счастливо и гордо улыбающемуся дитю. А затем, немного подумав, отцепил от рубахи значок и протянул его Илье.
Тот аж не поверил такому счастью. Он осторожно протянул руку, боясь, что это ему сниться, и аккуратно взял значок. Затем посмотрел на него блестящими глазами и бережно прижал к сердцу.
-Спасибо.
-Пожалуйста. Это вам как орден будет, за мужество.
-Постойте, Ваня! – вдруг кинулась к солдату женщина. – Миша, Михаил Петрович, Зотов! Мужа так моего зовут. Увидите его, передайте, что мы живы, здоровы, что ждём его. Передайте, пожалуйста!
-Обязательно передам. А если правда встречу вашего мужа, так расцелую его за детей таких и за жену. Ну, пока, спасибо вам за всё! Век не забуду!
И пошёл солдат к лесу. А семья ещё долго провожала взглядом слегка хромающую фигуру и мысленно молилась, чтобы сохранил Бог людей всех, сохранил и простил их.
Коннова Алена, 17 лет, Мелеуз
Рейтинг: 0
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |