Мне снился сон. Точнее, я сначала не понимала, что это был сон, а потом пришло отчетливое понимание, какое бывает только во снах. В том сне мне было холодно. Я лежала, накрывшись полупрозрачными простынями на широкой постели, рядом не было никого. По лицу и по стеклянным окнам скользили розовые, черные и красные проникающие с улицы ночные блики. Они выхватывали из темноты отдельно стоящие предметы. А потом я поняла, что у комнаты нет крыши. И тогда пошел дождь. Тугими холодными каплями вначале слабый, он шлепался податливыми каплями на простыни, пол, стекал по бесполезному оконному стеклу. Потом пошел сильнее. Я полуприкрыта глаза ресницами и чувствовала долгие шлепанья капель. Они стекали по моему лбу к ушам, волосы, намокая, становились тяжелее. Я не хотела вставать и смотрела на все также текущие по комнате блики.

I
Мы с Джеем вышли из автобуса часов в семь вечера. Послонялись с полчаса по улицам, окрашенным огненно - желтым сиянием тонущего солнца в поисках сдающегося жилья. Я несла рюкзак, а Джей тащил наш чемодан. Потом наткнулись на женщину, которая кормила голубей. Она сидела в парке, довольно пожилая, но очень худощавая, с жесткими длинными седеющими волосами, собранными в тугой хвост. Мне сразу захотелось ее сфотографировать. Она сидела на скамейке в окружении стаи голубей, рядом с ней лежало объявление о сдаче жилья. Мы спросили, сдает ли она комнату посуточно. Она ответила, что да. Комната неплохая, есть ванная и кондиционер. Потом она поднялась проводить нас.
- Пойдемте, здесь не далеко. Она улыбнулась, но как-то натянуто. На ее лице, спрятавшись в мелких морщинках у рта, носогубных складках и у глаз, как тараканьи усы из под холодильника, выглядывали прошедшие годы.
Мы прошли местную достопримечательность – старый рыжий от пыли фонтан без воды с потрескавшейся на дне засохшей грязью облюбовали местные: несколько подростков, самозабвенно затягивающихся одной сигаретой, целующаяся парочка в бермудах и престарелая бабуся с пуделем на поводке. Посередине фонтана торчала полуголая потрескавшаяся от времени мраморная Венера (соски и область бикини стыдливо прикрыты неказисто вырезанной морской волной). Все было окровавлено морковно-оранжевым солнцем и отбрасывало густые ультрамариновые тени.
После фонтана женщина повернулась к нам и еще раз сказала:
- Здесь, правда, недалеко.
Дом, комнату в котором сдавала женщина, был старым и двухэтажным, стены цвета рыжей дорожной пыли, на окнах второго этажа старые жалюзи. Дверь запиралась на висячий амбарный замок.
Я переглянулась с Джеем. Он, обливаясь потом, расстегнул две пуговицы на воротнике рубашки, на его щеку налип солнечный зайчик и все норовил залезть в глаза.
- Проходите, - женщина, держа замок в руках, скрылась в дверном проеме.
Серая лютеранская скупость прихожей поразила меня. Я стояла и глазела на голые серо-кремовые стены (они были штукатурены белым много-много лет назад) с проемами светлого там, где раньше, видно висели какие-то фотографии и репродукции. На стене на гвоздиках были развешаны плащи и куртки, парами стояла обувь – женские полуботинки, туфли, мужские сандалии, шлепки, еще одни туфли. На гвоздике висела ложка для обуви. Женщина остановилась, загораживая собой лестницу, и я поняла, что мы должны разуться. Чуть толкнув Джея, я стала развязывать шнурки на своих кедах, рассматривая комнату, находящуюся сбоку от прихожей. С того места, где я стояла, был виден край гигантского во всю восточную стену распятия, мерцавшего скрупулезными гневными деревянными тенями, с резко очерченным оранжевым солнцем профилем. Мне захотелось сфотографировать его, но я поняла, что больше пялиться неприлично. И перевела взгляд на большое напольное зеркало в конце прихожей. В нем отражался высокий потолок и часть прихожей; перевернутый стул, криво стоящие пары обуви, и наши срезанные до половины икр ноги, словно с какой-нибудь картины Рене Магритта.
Мне хотелось посмотреть еще, распятие внушало одновременно и тревогу и любопытство, но хозяйка уже начала подниматься по лестнице. И Джей, сняв свои кеды, повернулся ко мне, предлагая следовать за ним. Я послушалась.
Наша комната находилась на втором этаже. Вверх по скрипучей лестнице (на фоне обоев цвета давно пролитого чая старые пыльные эстампы (несколько видов Солт лэйк художников восемнадцатого века, фотография эмпайрстейт билдинг в пыльных рамах под стеклом), и мы на месте. Комната довольно просторная, над побеленным потолком со свистом мешающая воздух (вот тебе и обещанный кондиционер) лопастная вертушка. Рядом с ней висит пустой патрон, без лампочки. На стене (да, это похлеще распятия) титанический распятый павлиний хвост. Во вновь прибывших вперились сине-зелеными мерцающими тенями «глазки». На кособокой этажерке покоились забытые кем-то книги и блокноты. Два широких окна забраны тяжелыми деревянными жалюзи, отчего по комнате ползли желто-оранжевые контрастные тени. Под самым хвостом огромная двуспальная кровать с коричневыми столбиками перил под пыльным белым пологом. У дальней пустой шкаф для книг с пыльными полками, еще одна дверь, ведущая, наверное, в ванную комнату.
- Как комната? - Спросила женщина вполне разборчиво.
- М-м-м… - Промычал невнятно Джей и глянул на меня.
- А есть другие варианты?
- Нет, но здесь еще ванная,- сказала женщина и, встав с кровати, открыла дверь. Старая эмалированная ванна и раковина, эмаль пожелтела и облупилась. Из кранов текла чуть ржавая, но холодная вода. Я посмотрела на хвост, кивающий из дверного проема, на женщину, чьи морщинки напоминали тараканьи лапки, и почему-то захотела остаться.
- Ладно, мы согласны, - сказала я, представляя, как погружусь с головой в ванну, наполненную холодной водой. – Но только если тут будет свет.
- Я вам принесу торшер.
Мы договорились о цене. Джей заплатил за три дня вперед.
Она взяла деньги и вышла из комнаты. Скоро шаги затихали на лестнице. А мы остались один на один с павлиньим хвостом.
Джей, не снимая ботинок и рюкзака, как ребенок, плюхнулся на кровать, поверх отдающих крахмалом и средствами от моли простыней, и блаженно закрыл глаза, ровные белые зубы выпускника Принстон-колледжа оскалились в усталой полуулыбке. Я не присоединилась к нему (хотя соблазняющая мысль упасть на кровать и сразу же заснуть, была), но пробормотав что-то про освещение, стала разбираться с жалюзи. Вечерний тревожно - оранжевый, как влажная мякоть чуть перезрелого апельсина, свет ворвался в комнату и затопил ее. Я застыла, зажмурив на мгновения глаза, перед мутным стеклом, потом распахнула окно. Мне вдруг показалось, что и я, и Джей, и вся эта комната, и вообще, весь мир плывет в вечернем оранжевом свете, заключенный в него, как доисторическая козявка в зерно янтаря на потной шее старухи-жены антиквара.
- Лэви! – Окликнул меня Джей. Он снова щурился от света, и казался еще более неуклюжим, чем всегда.
- А? – с напускным недовольством буркнула я, отщипывая в задумчивости жесткие, как ежовые колючки, перышки от хвоста, отщипывая и кидая их на пол.
- Представь, она даже не спросила, сколько нам лет!
Я оглянулась по сторонам, ища что-нибудь подходящее, чем можно будет запустить в этого несносного Джея. Не нашла и удрученно села к нему спиной, стала расшнуровывать ботинки. С наигранным усталым пренебрежением запустила пятерню в рыжевато - каштановые волосы, отросшие уже почти до плеч, покрытых, как, впрочем, и у Джея, бронзовой коркой загара, по-прежнему спиной к нему.
Потом все же упала на спину, чувствуя приятную усталость по всему телу. Я помнила про свою будущую холодную ванну, но усталость и жара прошедшего дня придавила меня к кровати и я только плотнее прижалась к Джею. Мы, как два разморенных дорогой путника, лежали, не шевелясь несколько десятков минут, смотрели на солнце из окна, тесно-тесно прижавшись друг к другу. Вертушка под потолком своими деревянными лопастями взбивала вечерний свет в крепкую пену. Мы смотрели на нее. Даже говорить не хотелось. Мне было хорошо с Джеем, необыкновенно хорошо, да еще под затопляющим все на свете солнцем…

II

Когда я проснулась, был уже вечер. У двери стоял старый торшер, а под ним лежали ключи от комнаты. Я открыла холодный кран в ванной, и, слушая шум плещущейся воды, встала перед окном, положив подбородок на руки, и поставив локти на подоконник, смотрела на темные коричневые крыши с одинаковой кровлей и тёмные кипы деревьев, белеющую кое-где ленту реки. Думать ни о чем не хотелось, но в голову все равно лезли какие-то посторонние далекие мысли, которые кружили в беспорядке, не давая мне за них ухватиться, и улетали куда-то вдаль. Я чувствовала приятную усталость и меня переполняла какая-то юношеская трепетность перед порой сумерек. Я постояла так минут десять, потом села на подоконник и наблюдала за спящим Джеем. Джей дрых, как ребенок, положив за голову руку и по-прежнему блаженно улыбаясь, и, конечно же, ничего не чувствовал. Его лицо казалось сосредоточенно-расслабленным. Я посмотрела на павлиний хвост, от которого остались лишь тысячи глаз, да косматые размашисто набросанные по всей стене тени. И прошлепала босиком в ванную.
Оставила одежду на полу, и забралась голая в ванну. Холодная вода успокаивала меня, охлаждала разгоряченную кожу и разгоряченные мысли. Я погрузилась с головой, как и мечтала, волосы, пусть и короткие, обволокли мое лицо коричневым ореолом, я закрыла глаза и считала секунды под водой. Вынырнув и откинув со лба мокрые волосы, я лежала в ванне, смотрела в темный потолок и пыталась не о чем не думать.

III
Часам к четырем мы выбрались из дома в кафе. Тем временем в нашей комнате белый квадрат уже сполз с потолка и растянулся по стене, оттеняя белыми пылинками столбики кровати, полоску узкого плинтуса, старый дощатый пол; только павлиний хвост все также оставался в тени. Мы немного бродили по комнате, довольные моментом, прошедшей близостью, друг другом. Вначале я сидела на окне, поджав под себя ноги, покрытая с ног до головы серебристыми солнечными лучами, а Джей то стоял у стены, привалившись к ней спиной, то сидел на кровати, наклонившись вперед и уперев локти в колени, что придавало ему сходство с роденовским мыслителем. Потом мы переменяли позы. Если мы и говорили, то немного. Нам было достаточно взглядов и жестов. Мне хотелось нарисовать Джея, но я плохо рисую, поэтом даже не стала пытаться. Мы хотели бы провести весь день вдвоем, не выходя из этой комнаты, но нам захотелось есть. В итоге мы все-таки решили спуститься.
Мы закрыли окно жалюзи, Джей засунул свой рюкзак под кровать, и, закинув мой за плечи, вышел из комнаты. Я закрыла дверь ключом и последовала за ним. Мне не хотелось встречать квартирную хозяйку, Задержалась в прихожей, возясь с обувью, главным образом чтобы бросить беглый взгляд на вчерашнюю комнату с распятием. Но тщетно, дверь была заперта, узкий прямоугольник желтого света просачивался на пол через узкую щель между дверью и порогом. Так что я, внутренне порадовавшись тому, что нам удалось избежать встречи с квартирной хозяйкой, завязала шнурки кроссовок и вышла вслед за Джеем на улицу.
На улице было также жарко и пыльно, как и вчера. Во дворе стоял пыльный драндулет, покрытый некогда синей, но ныне выгоревшей до светло-джинсового оттенка, краской и косился на нас подслеповатыми фарами. Мы по обоюдному согласию решили экономить деньги на транспорт, и пошли пешком. Мимо мелькали рыжие коричневые и охровые фасады, пыльные окна, кое-где на балконах сушилось белье, причем красные и белые вещи казались коричневыми и желтоватыми толи из-за освещения толи из-за вездесущей пыли. Растительности не было почти никакой. Над головой кусками, фрагментарно перекрытое проводами или балконами плыло ярко-синее небо. Нам навстречу проходила компания разношёрстных мальчишек, загорелых и покрытых ссадинами, в руках один из них нес видавший виды футбольный мяч. Они все были голые по пояс, кто-то завязал футболку вокруг пояса, кто-то размахивал ей как флагом, над головой, и все как один уставились на Джея, застегнутого на все пуговицы в своей клетчатой рубашке. Я спросила, где ближайшее кафе, и паренёк с футбольным мячом кивнул в сторону здания на противоположной стороне улицы. Я поблагодарила его, и мы перешли улицу, не опасаясь машин или автобусов. Кафе оказалось небольшим заведением на первом этаже, у раскрытой настежь и занавешенной анти москитной сеткой двери стояло несколько столиков в окружении белых пластиковых стульев под выгоревшими на солнце зелеными тентами. В кадках у немытых окон вяли от беспощадного солнца чахлые бархатцы. За прилавком скучающе рассматривала пылинки чернокожая девушка с дредами, собранными от жары в хвост на затылке. Увидев нас, она устало отовралась от пылинок и сказала, что эклеры вчерашние, а вот фруктовые корзинки делали с утра. Мы заказали минеральную воду, картофельное пюре и сосиски, на десерт одну фруктовую корзинку (такие пирожные с белковым кремом и кусочками консервированных фруктов).
Сидя за столиком, я ела и прихлебывала холодную воду из высокого стакана. Пюре было неплохим, сосиска чуть деревянная, но тоже съедобная. Я съела свою порцию и стала смотреть на белую десертную тарелку и фруктовую корзинку – песочное тесто, сладкий белый крем, ломтик киви, апельсина наверху консервированная вишенка. Джей возился со своей сосиской, солнце как обычно светило ему на локоть и он пытался положить руку на стол так, чтобы было удобно, тарелка не съезжала и локоть не был бы на солнце. Я думала о том, как буду резать пирожное и справедливо ли это будет, если вишенка достанется мне. В то же время меня занимало хрупкое положение моей повседневности, моя жизнь казалось похожей на карточный домик на лакированной столешнице, меня радовало то, что мне можно не задумываться о серьезных проблемах вроде поступления в колледж, поведения детей, ссор родителей, будущей карьеры, ломать все старые пересыпанные песком стереотипы и позволить себе плыть в белом потоке дневного света и размышлять о том, как разрезать пирожное. Я изучала Джея - я его знала не первый год, но сейчас, когда мы были совсем вдовем, он открывался мне с новой стороны чуть ли не каждый день. Джей был для мня картиной в музее, которую раньше пролистываешь в репродукции цветного альбома по живописи, а потом встречаешь в живую в зале музея и стоишь перед ней, выискивая новые черты, лессировки и персонажей, которые невозможно заметить, не находясь наедине с объектом. Джей пережевывал сосиску и пюре, а я смотрела за невольными движениями его пальцев, отстукивающих на смятой бумажной салфетке какой-то незатейливый мотив.
Наконец, такое откровенное изучение показалось мне неприличным, я разрезала ножом пирожное, и какие-то пару секунд мои мысли занимал шорох крошащегося песочного теста, подающие под напором ножа желеобразные ломтики фруктов, окутывающий все вокруг себя белковый крем. Вишенка откатилась в сторону, наполовину возмущенная случившимся, наполовину испуганная и замерла на краю тарелки, как будто думая, падать окончательно или все-таки нет.
- Ты будешь? - Я указала Джею на консервированную ягоду на краю тарелки.
Тот в ответ замотал головой, пережевывая второе.
Я подцепила вилкой вишню и съела. Потом откусила пирожное.
Мне было двадцать лет.

Дина Бурсакова, 18 лет, Новосибисрк

Рейтинг: 0