Моей деятельностью через время заинтересовалися люди. До сих пор помню своего первого посетителя.

***
Дядечка вошёл в мой подвал и нерешительно спустился по лестнице. Я с одного взгляда заметила, что он прикрывал ладонью локоть своей второй руки, а через белёную рубаху просвечивали пятна неестественного для кожи цвета.
Я стояла посреди подвала и сверлила его изучающим взглядом.
– Здрав будь, русич, – наконец вымолвила я, широко улыбнувшися оттого, что он самым первым отважился зайти в мою местную лечебницу.
– Совсем молоденькая. Небольно много, видно, смыслишь ты в болезнях, – насмешливо и угрюмо покачал тот головою в ответ на моё радушное приветствие и, развернувшися, собирался уйти восвояси.
Тут от обиды во мне проснулося что-то звериное. Волчье. То чувство, с которым мать защищает своё дитя. Я же сейчас должна была постояти за своё право и дальше быти целителем.
– Стой же! – решительно и впечатляюще сказала я. Повеял жутковатый ветерок, и дверь захлопнулася по велению моего сознания.
Мужичок, никогда не видавший такого колдовства да и такой силищи от пятнадцатилетней девы, заробел.
– Слушай, – властно продолжила я. Раз не хочет по-хорошему, придётся создавати такой образ, образ нелюдимой волчицы. Он всегда манил меня, но в сиё мгновение целый вихрь этой древней мощи проходил через меня. Я наслаждалася этим. – Я Армiлла Волчье Око! – прогремел мой голос. Я не знала, почему именно это имя я сейчас назвала, но мне его нашёптывала всё та же древняя Сила, с которою я слилася и всё ещё так жаждала её. – Какой больной отказывается от лечения, даже не начавши его?! Садись! Ты работал в поле и не заметил даже, когда успел поранити локоть. А теперь он гноится, и ты омрачнён и испуган. Ты не желаешь пугати жену этим гноем, но не знаешь сам, чем его излечити. Садись, говорю.
Я видела, что попала в точку. Тот боязливо сел и стал закатывати рукав. От появившейся дрожи его рука не слушалася его. Я охладила пыл – дело сделано.
– А-а-а-Армiлла…, – запинаясь, начал выговаривати он моё имя.
– Волчье Око, – подсказала я со спокойным презрением и холодностью.
– В-в-олчье Око, – пролепетал он, пока я, како ни в чём ни бывало, начала замешивати целебную мазь, – как же Вы узнали всё?...
Я окончательно поняла, что пришла в себя, и уже могла спокойно вести беседу:
– Я дочерь жрицы из семьи жрецов, – уважительно вымолвила я, прямо посмотрев в его белёсые очи. – Вы оскорбили своими поспешными выводами весь мой род, моих учителей и наставников. К чему же было торопитися в словах и действах своих?
– И-и-звиняюсь, – жалостливо пробормотал мужичок, знающий, по всей видимости, что за жрецами, како и за воинами, стоят сами Боги.
Я опустилася подле него, ловким движением завернула рукав до нужного положения и начала обмазывати зелёною кашицею кожу вокруг гноящегося места. К слову, зелья я месила левою рукою: негоже мiры Яви и Нави смешивати.
Потом я сосредоточилася и начала нашёптывати наговор тако, чтобы слова не расслышали уши непосвящённые. Всё живое любит, когда с ним разговаривают.
Я знала, что моё целительство сработает и что мужичок, не в силах молчати, разнесёт известия обо мне по всему городу. Оное же и к лучшему. Пусть уважают Силу, что может и отпор дати и помочь. Я защищена. Благодарю, Волчица Великая. Я чётко вижу, како Твоя серая шкура окутывает меня: Твои когти всегда готовы постояти за меня; Твои мощные лапы могут вынести, мне в помощь, и путь за тридевять земель; Твои огромные жёлтые глаза зорки…

***
С шестнадцати лет начали ко мне наведыватися женихи… Ох, моро-ка-а. Помню ясно как день: пришёл нескла-а-дный… Мысленно я уже сразу прицепила ему кличку Косенький. Мне ни к чему было знати ничьи имена. Я спрашивала толькось о причине недуга.
– Да вот, я сын плотника. Полез крышу чинить да со стремянки так и свалился…
– Молчи! – прошипела я.
Дело в том, что его говор был просто ужасен. Я всегда Онъ-буквицу произносила как «о», и надо ж умудритися её тако извращати до непонятного звука, на «а» похожего?! Ох, теряет звучность божественную язык наш, теряет...
Сидит он, значит, да всё пялится на меня. Я ему плечо вправляю. Говорит тут:
– Люба ты мне. Моею назовись…
У-ух, как я вздох протянула. Тако ему всю правду-матушку и выложила:
– На кого позарился да губу раскатити вздумал?! Сам весь на ветру качаешься, косенький-робенький, никакой стати!.. А захотел себе девицу ладную заимети! Ишь, чего удумал! – мои прекрасные, карие с зелёными вкраплениями очи, яростно сверкали. – Ищи себе девушку, подходящую по стати да по разуму, и всё в Гармонии тогда будет… Двери открыты!
И тут меня обуял сильный смех. Не знаю, отчего мне сталося весело, да хохотати я начала не на шутку, очи заблистали.
– У, волчица, – только и провыл он с досады да, плюнув, решил убратися поскорее.
Я, заливаяся звонким, почти уже зловещим, смехом, дошла до своей кровати и, опустившися на пол, облокотилася на неё. Я была полна энергии.
– Чего? – озорно искрилися мои глаза, – «У, волчица»?! Охо, подходящие слова! «У, волчица»! – довольно повторяла я, никако не в силах остановитися.
В тот вечер я впервые ощутила свою ведьминскую силу. Да, я ведьма. Я Ведьма!

***
Ладно уж, «ведьма» прозвучало слишком самонадеянно. «Ведающая мать». А я пока не мать, а потому Ведунья…
Второй жених нагрянул, когда мне исполнилося девятнадцать лет. У него была хворь обычная, но лечити пришлося за несколько разов… Синеокий, крепкий – он был красив, но во мне ничто не отзывалося. В эти лета уже пора бы и замуж, да вот толькось я не шибко беспокоилася о нехватке заботы. Я словно ждала кого-то единственного, но даже не знаю, ждала ли? Я могла прожити и одна, главное, без груза ответственности… за нелюбимого.
Он был уже почти совсем здоров. Он молчал и смотрел на меня. Я немного начала таяти… И тут он сказал такое! Како гром средь ясного неба!..
– Ты здесь, Армiлла Волчье Око, всем чуждая такая. Никто тебя замуж не берёт… Давай я возьму.
Я сильно опешила. Мои сладкие уста искривилися от усмешки.
– Что? Что?! – я не знала что и сказати. Все мысли перепуталися, и я даже не поняла – оскорбили меня или же ласку проявили. Всё таяние тела тут же изменилося на неловкое оцепенение, будто против шёрстки погладили. – Уходи, добрый молодец, покуда я ещё в духе!..
Надо же было сморозити этакое! Всё… испортил! Он оказался трусом. А я таких терпеть не могла…

***
Через некоторое время я полностию переселилася в этот подвал. С родственниками бабушки-Травушки я почти и не пересекалася. Я любила всё в своём Доме – и простоту, и простор, и полки с зельями, и свитки, где я иногда записывала кратко нужные мне сведения, и деревянные половицы, по коим мои босы ноги тако нежно ступали… Я всегда ходила босиком. Тем более, круглое Лето тёплая погода не сменяется ничем, иногда лишь разнообразие привносят вечерние дождики.
Девушки со всего города вскоре повадилися ходити ко мне за средствами красоты. Я знала нужную травку, чтобы ноги-руки стали красивее, кожа тела – мягче, а лицо – свежее.
Более всех мне по нраву был Кузнец. Он жил на углу, правее от меня, немного отдалённее ото всех людей. Он был немолод, но могуч. Его седые власа и борода придавали худощавому лицу приятные очертание, а в синих, совсем васильковых глазах отражалася вся его доброта, и проницательность, и мудрость. Его жена с дочерьми, не отличавшиеся особым умом и даже спокойствием, часто заглядывали ко мне в лечебницу по девичьим вопросам, над чем он постоянно посмеивался добродушно при наших с ним встречах. Он с радостию выковал мне котёл для зелий, и я, переполненная вся важностью, подвесила его на цепях посередине своего подвала.

***
Было ещё темно. Я взбиралася по склону. Там, за капищем, я облюбовала себе прекрасную поляну. Оттуда было лучше всего видати Солонце Красное по утрам. Я бывала там каждое утро, за исключением Недельника …
Ранее я выходила, како все жители города, молитися солнцу на крыльцо. Иногда читала в один голос со всеми молитву, кою для них когда-то давно составил местный жрец. Это было особое ощущение единения со всеми. Но я всё же любила обращатися к Богам молитвицею. Различие в том, что молитвица – она живая, и льётся из уст лишь однажды. Главное здесь чувствовати частоту нужную. Людям простым её тяжело уловити. А посему они повторяют то, что было молитвицею единожды, да закостенев, молитвою стало. Именно благодаря всеобщему усилию, между прочим, с утра у нас никогда не бывало даже облачно.
Но всё же мне не хватало чего-то. Како я позже поняла – сакральность происходящего очень важна для жрецов. Именно поэтому я примерно с двадцати лет поднималася затемно и непоколебимо шагала на склон…
Капище Лады и Перуна стало мне уже словно родным. Я не часто наведывалася вовнутрь, бывала там раза два.
Как-то небо плескало дождём, и я решила укрытися ненадолго в капище. Помещение с алтарём, где можно было найти для разговоров жреца, строилося низеньким и маловместительным. Туда мне идти не хотелося, и я расположилася под двускатною резною крышею длинного прохода. Он огибал по прямоугольнику всю площадь капища и опирался вместо внутренней стены на стоячие деревянные брёвна, создавая открытый уютный дворик. Ключевым местом капища являлся высоченный деревянный капь , находящийся в середине этого дворика. Работа мастера воистину была необыкновенною, словно сами Боги ваяли сей образ чрез руки его, а множество духов-подмастерьев хлопотало над сотворением каждого мелкого среза. Лада и Перун имели похожие на человеческие, но более одухотворённые, действительно божественные, лица, а их тела переплеталися непередаваемыми резными волнами. Можно было смотрети и смотрети на сиё восхитительное произведение, кое будто возносило к самим Небесам. Однако священный плач неба вскоре прекратился, и я поспешила по своим делам. С тех пор проходити мимо этого капища мне было всегда приятно.
Весь город внизу спал. Всё было укутано темнотою, которая только ещё слабо-слабо начинала растворятися, неохотно уступая место голубизне небесного свода. Трели жаворонков разносилися по всей поляне. Я, по обыкновению, остановила взгляд на соснах и берёзках. Эти дерева росли прямо у края склона. Утренница светила ярче прежнего, предвещая скорый восход.
Я уселася на мокрую от росы травушку и, облокотившися на руки, стала ожидати.
Вот уже вид поменялся: поплыли розоватые облачка, и над гранью Неба и Земли стал восходити красный круг.
Я склонила голову и сложила ладони для молитвицы. Окончив, встала на колени.
– Лишь пред тобою, Солнце милое, пресветлое, колени преклоняю.

***
Что ж, я была славницею: молилася солонцу и славила его по утрам, вставая затемно. Но я была и ведьмою, а посему ложилася около полуночи, когда люди добрые спали уже. Это мне требовалося для поддержания особого состояния. Поэтому к концу недели накапливалася усталость, и на девятый день я просто запирала двери и отдыхала, и ничего не делала!.. Я спала, а когда высыпалася, просто лежала и думала… И тако повернусь, и эдак на мягкой кровати, и головою вниз улягуся, руки раскинувши.

***
Я уверенно зашла в кузницу. Там, како всегда, кипела работа. Я встала над Кузнецом, склонившимся над столом, и застыла в ожидании. Он, не повернувши даже головы, начал:
– Армiлла, милая, загадочна сегодня ты, какая затея в головушке твоей светлой созрела-вызрела? – я расплылася в улыбке. Кузница обдавала жаром тело, а Кузнец умел согревати душу.
– Кузнец, вот, – и я выложила на стол ему чертёж.
– Тако, тако, посмотрим же, – снова смеялся он одними глазами. – О-ка! Одолень, смотрю! Да не простая, как вижу, – он повернул ко мне лицо ясное.
– Прав ты, Кузнец, непростая. Видишь, по ромбу вытянута. Одолень-Травушкою зову оберег сей. Такая не только болезни одолети сможет, по жизни с нею преодолевати всё будем.
– Ех! Разбираешься, Армiлла. Что ж, будет по-твоему. Выкую тебе Одолень-Травушку твою, обручем крепким обовьёт руку твою она.
– Благодарствую, Кузнец.
Он всегда понимал меня, понимал, что для меня важно, и я ценила его за это. Он был мне како Дидо, но я всегда звала его Кузнецом, и ему это было приятно.
Ему нравилися мои затеи или сама я со своими затеями и просьбами, но их он воплощал в жизнь быстро и качественно, со всею душою.
Когда пришла я забирати заказ свой, он сказал:
– Вот, оберег под хозяйку. Металл хороший: в огне не горит! – как раз для огненной женщины.

Иногда я чертила обереги прямо на деревянном полу у себя в Доме. Сяду возле кровати, разведу хну-траву, а потом углём чёрным обведу. Очень уж мне в душу запал образ моей Одоленьки…

***
Только раз навестила я Обитель родную. Матерь расспрашивала обо всём, а потом сказала серьёзно, посмотревши внимательно в очи мои:
– Дидо лук тебе смастерил, дитятко.
Како я удивилася тогда. Ведь Дидо был уже приближенным к Богам, а тут вышел в лес Священный и лук мне смастерил. Боги сами наказали сделати, не иначе…
А лук был, и правда, на диво хорош. Огромный, светлый, гибкий, тетева чуть ли не со звоном натягивалася.

***
Вот тако с двадцати одного года-то я и начала в лес на охоту захаживати, птиц стреляти. Дживана разрешала: како только я в лес входила, молитвицею к ней обращалася.
Иногда на другом краю опушки лоси повстречаются. Волки редко. Да и не те это были волки… Не како моя Волчица, потому я к ним и не испытывала «родственных» чувств.
В ту пору немного отошла я от дел лечебницы. Да и не тако уж срочно в городе хвори лечити – придут, не застанут меня, тако в другой раз заглянут. Я и ранее не принимала круглые сутки – ведь и за травушкою сходити надобно…

***
Лета мчалися. Исполнилося мне нынче двадцать седмь лет.
Сижу в подвале своём, тут стук в дверь раздаётся. Я, пока по лестнице поднималася, дивилася: городские уже знали распорядки моей лечебницы… Кто таков?
Открываю дверь, тако и остолбенела. Он это!.. Мужчина! Настоящий… Тако сердце и забилося, тело в дрожь бросило, а я стою, вид боюся подати, разволновалася больно.
– Проходи, воин, – глуховато прозвучал мой голос. Хорошо, что вообще не забылася речь родная.
Он был красив. Статен и энергетически целостен. Глаза его толькось голубые в задумчивости были…
Усадила я его на стул возле котла, как раз в серединке подвала, а сама мысли не могу привести в порядок.
Лечу ему раны боевые. На плече правом и боку. Телом воинским любуюся… И тут дёрнуло меня спросити, не утерпела:
– Како имя твоё, славный воин?
Никогда ни у кого имён не спрашивала – всё равно мне было. А ежли где имя и слышала, тут же его забывала – лишние мирские сведения жрецам ни к чему.
– Ратмiром нарекли, – я ловила каждую буквицу, его голос был настолько приятным. Бархатистым и … пленительным.
– Противоречиво имечко твоё – противоречивый человек, стало быть… солнце-Ра – Твердь – Космос-мiрозданье… Космическое имя… Космическое! Меня величают Армiллою Волчье Око… Армiллою…
Раны его, я-то уж видела, не сильны были. Не придёт более… Я испугалася. Испугалася потеряти его. Бы-ла-Не-была!
Я отошла к полкам с травами. В целом, внаглую, у него прямо на виду выварила нужное зелье и втёрла кашицу зелёную около ран его. Не денется он никуда от меня, ведьминское твёрдое.
Его проводила до крыльца, дверь закрыла, а сама – како кошка прыткая вниз бросилася, к себе.
Давай гадати, руны раскладывати.
Вытряхнула тройку рун – «Судьба» читаю. Ох, поторопилася я с приворотом. Тако слёзы девичьи горькие и потекли.
Даже не поняла сначала, чего это горячее и солёное такое по щекам катится. По описанию и догадалася лишь – не было со мною такого раньше: никогда слёз не лила.
– Судьбою он мне на жизнь сию предначертан! И тако бы не убежал от меня… Надо же!.. А я… сотворила приворот, против Времени пошла!..
Походила по половицам, между полками своими, успокоилася, трезво мыслити стала:
– Тако, я, главное, его у другой девы не отнимаю, против Судьбы не иду, так чего мне переживати?

***
На следующее утро я преспокойно ушла за травами и пробродила в лесу большую половину дня.
Подойдя к крыльцу, я слегка опешила. Он сидел там и ожидал меня! Наверное, колени уже затекли, голова была опущена от безнадежности, но он ожидал. Люди всегда, не застав меня, уходили…
Я подошла, с интересом посмотрела на него, и мы зашли внутрь. Я усадила его за столик, а сама взялася приготовити напиток.
– Решил зайти к ведьме на чай? – завела я беседу. Сегодня я уже владела своим телом. А вот чего он примчался так скоро? Видно, не только зелье моё действует, тут другое…
– Какая же ты ведьма, Армiлла? – серьёзно ответил Ратмiръ. – Ты ведунья.
Я плавно подошла к столику с двумя глиняными чашами.
– К делу перейду я. Может, согласишься целителем быть при воинах наших?
Мои глаза загорелися таинственным огоньком.
– Только вот придётся тебе в стане нашем по несколько дней находитися, пока сражение не окончено. Не побоишься людей оставить без помощи своей?
Я усмехнулася:
– Пожив здесь, в городе, я ещё более осознала, что все недуги – итоги внутреннего неблагополучия. Внешне я лечу, а заморочка та же всплывает через времечко. Могут люди справитися здесь. Воины же – это святое. За воинами стоят сами Боги.
– Как и за жрецами-волхвами.
Он поднялся из-за стола. Я поднялася следом и протянула ему свою руку:
– Ждите меня послезавтра утром. Я сама приду к вам на поле.
Мы соединилися в рукопожатии. Помню: его рука была тёплою, с небольшими мозолями, но не грубою. Мужскою.

***
Проводивши его, я набросила накидку и опять со всею прыткостию помчалася… на этот раз к Кузнецу.
Был вечер, когда я немного взволнованная вбежала к нему в кузницу.
– Кузнец, выкуй мне меч, – прерывисто вымолвила я, переводя дыхание.
Он тут же отвлёкся от работы, подошёл ко мне и изучающе стал оглядывати меня, всю взъерошенную.
– Армiлла, дитятко, с кем воевати-то собралася?
Я поднесла ладони к лицу и усмехнулася в них. Мне полегчало.
– Кузнец, ни с кем. Знак власти мне нужен, понимаешь? На поле ратное меня пригласили лекарем. Дело толькось срочное…
Кузнец прищурился. Его васильковые глаза задорно заблестели. Он повернулся обратно, к своему рабочему месту.
– Как звать-то будут? – спросил Кузнец, и я сразу поняла, что он говорил о мече. В наше время мечи были словно воины, на уровне, и им тоже полагалися имена.
– Мирата , – лелейно выдохнула я.
Правильно, как возможно выковати меч, не интересуяся его именем – можно сказати, нравом и предназначением?!..
Это стало для меня третьим важным именем. Армiлла, Ратмiръ, Мирата. Более меня ничего тако не волновало.
Наутро Кузнец выполнил работу, и я понесла меч к кожевнику. С ним я не имела близких отношений, како, впрочем, со всеми в городе.
– Сделай мне к этому мечу ножны. К вечеру чтобы было готово, – отстранённо вымолвила я, сильным уверенным движением выложив Мирату на стол.
Обычно люди расплачивалися изделиями да едою, но я была на особых правах. Я лечила его, его семью. Ему некуда было деватися.

***
Утром я во всеоружии отправилася на поле. На мне было привычное тёмно-коричневое платие с треугольным вырезом, золотыми нитями расшитое. Я уверенно шагала своими босыми ступнями, како и всегда. Мирата у левого бедра поддавала шагу. Одолень-Травушка на руке и Перуница-оберег на шее, деревянный. Я сама его смастерила пару лет назад, хлопотала над прожилкою, заполнив её кровию своею. Кровушка, по доброй воле пущенная, чудеса творити способна. В воинском деле это любому известно.
Поле бранное располагалося неподалёку, но в другой стороне от родной Обители или капища Лады и Перуна. Наш дом, получается, был совсем рядом с ним, только окна на ту сторонушку не выходили ни у кого из городских.
Я знала эти места, но не бывала там. Где-то рядом стояло капище Велеса. Вот туда я захаживала иногда.
Ступив на поле, я уверенным шагом направилася мимо шатров. Я ловила на себе восхищённые взгляды воинов и была довольна собою, хотя ничего особого мне это не давало.
Один парень маленького роста, румяный, закалённый, бросился куда-то бежати, видно за Ратмiром. Позже я прозвала его Малой. Он был одного возраста с остальными, но весьма малого роста. Между прочим, все воины были молоды – едва ли более двадцати лет, а потому, думаю, соображали, чья я невеста.
И я через времечко увидела, что ко мне направляется сам вождь: Ратмiръ шёл навстречу в окружении, по всей видимости, своих ближайших советников.
Указав на самый большой шатёр, расшитый поверху красным, он сказал:
– Пройдём же, обсудим, что необходимо.
Ха! Я взяла, подогнула ноги крест-накрест и уселася прямо на том месте, где стояла. Здесь обсудим! Что ж, сегодня черёд мой вызов делати!
Он не дурак, следом за мною опустился. Его советники, воинов пять, уселися рядом, образовавши круг. По правую сторону от Ратмiра сидел воин в серой волчьей шкуре, постарше остальных, года на двадцать два тянул. Он был странен: взгляд его был удручённым и усталым от жизни, несмотря на бойкость его реакции; чувствовалася его отстранённость и, наверное, даже что-то затаённое, приятно-неприятное было в нём. Волчок. И думати тут не надобно…
Мне отвели отдельный шатёр, позади всех прочих от места сражения. Рядом под навесом соорудили лечебницу. Вечером поздним уже обустраивалася. Села внутри, всё нужное в мгновение ока по велению разума здесь оказалося. А то нести это всё в суме – впечатление не то… Я от других не закрывалася: светец горит у меня, и ткань отогнута. Пускай видят, с кем дело имеют. А желающие поглазети имелися. Я не смотрела по сторонам, но оттуда, снаружи, из темноты, я ощущала на себе взгляды, доносилася шушня перешёптывания. Я прочитала молитвицы нужные и расплела косищу. Коса у меня была нехилая вовсе, с мой кулак шириною и до колен. Волоса, правда, за все эти годы потемнели сильно, не то, что в детстве, стали…

Ноченькою не спалося. Я вылезла подышати воздухом и ещё раз попривыкнути к месту новому. Вижу, Ратмiръ неподалёку от моего шатра туда-сюда бродит.
– Небо звёздное, – подошла я бесшумно к нему. Он не вздрогнул – како воину и полагается, только повернул ко мне голову, и даже сквозь темноту увидела я его расширенные глаза. Такие, словно застали его в неподходящее мгновение. Молодец, Армiлла!
– Да, звезды здесь хорошо видать, – кивнул он, и мы как-то молча понявши друг друга, направилися в сторону, на небольшую прогулку.
Звезды. Надо же!.. На какой необычный лад произнёс Ратмiръ это казавшееся ранее обыкновенным слово. Сразу что-то далёкое и манящее слышалося мне в этом незамысловатом «звезды». Я блаженно сглотнула… и тут же, будто полевой подтрунил, оступилася, ямка где была. И Волчица не уберегла от позора такого. Ратмiръ подхватил мою ладонь. Я лишь пошатнулася.
Отпускати его руку не хотелося, да и он не спешил как-то.
– Что ж, подержимся друг за дружку, раз темень здесь такая? – вымолвил он, наконец, и по моему телу растеклося томное тепло.
– Я всё вижу, – тихо и немного смущённо сказала я. – Умею видеть в темноте.
– Смотри, – указал он ввысь, и я подняла голову.
Сразу в глаза бросилося моё любимое созвездие из восемнадцати огоньков, семь из коих были наиярчайшими . Мне нравилося сие созвездие своею надёжностию: когда не посмотри на ночное небо – оно всегда тут.
– Большой Волк, – озвучила я. Ратмiръ, взглянувши на меня, умильно, и како мне даже показалося, восхищённо, улыбнулся.
Да. Звезды в ту ночь были очень красивыми…

Пояснения:

Правь, Явь и Навь – три мира в мифологии славян, составляющие ось мирозданья – мир Богов, Небесное царство; проЯВленный мир, мир людей; и Навь – подземный мир, мир умерших и нечисти. Навь в восприятии Армиллы не является чем-то плохим, в нём заключена именно та интуитивная и таинственная сила, которою располагают волхвы, целители и ведьмы, а уж в каких целях – личный выбор каждого.

Лето – в славянской Руси именовался весь год, отсюда и «летопись», а не «годопись».

Недельник, общепринятое название «Неделя», - так Армилла именует девятый день недели, в который было принято «ничего не делать», то есть отдыхать.

Капь – это неотъемлемый атрибут капища, огромный идол.

Утренница (Зоряница, Денница, Чигирь-звезда) – планета Венера; последняя «утренняя звезда», гаснущая на небе; она предвещает восход солнца, ведёт солнце на небо и тает в его ярких лучах.

Дживана (Девана, Жевана) – дочь Перуна, славянская богиня охоты, которая покровительствовала и охотникам и зверю, тем самым поддерживая в лесу баланс сил, так как эта богиня не приемлет бессмысленных убийств. Считается, что сама Дживана охотится в ясные лунные ночи, поэтому в такие ночи выходить на охоту запрещалось.

Велес – славянский бог Мудрости, в равной степени познавший Явь и Навь, бог Творчества, Целительства, Путешествий, Знаний.

«Большой Волк» - Армилла смотрит на созвездие Большой Медведицы.

Анастасия Карпова, 16 лет, Пенза

Рейтинг: 0