Клаустрофобия Midwinternight
Пересолено.
Я иду по тёмному переулку. Над головой на черный шелк разлили тесто для сметанного пирога. Черный изюм - это звезды. Белая студенистая творожно-сметанная масса не дает света. Она просто висит, стекая на крыши небоскребов. Почему-то мне кажется, что это конец. Мысль о конце не приносит мне ни страха, ни отчаянья, ни паники. Я удивляюсь себе и продолжаю идти по булыжникам, вылезающим из утоптанной корки снега. Я босиком, но мне не холодно. На мне какая-то серая с голубоватым химическим отливом наволочка. Нет, скорее, две разорванные наволочки, сшитые грубыми стежками пеньковой бечевки. Я представляю себе размер иглы и немного пугаюсь. Сметанный пирог в небе съедает половину небоскребов, пока я рассматриваю одежду. Я выхожу из переулка на улицу. Фонари горят синим светом. Старые викторианские дома, уставившиеся пыльными напряжёнными взглядами на вспененные бугры сугробов. В них лавки, освещенные желто-оранжевым светом. Я оказываюсь у одной из витрин. Наклоняюсь к холодному, матово поблёскивающему стеклу. И сразу отпрыгиваю подальше - там стопки медных мрачно пузатеющих желтыми бликами тазов стоят стопками по двадцать - тридцать штук до самого потолка. Они падают на стекло. Оно взрывается фонтаном жёлтых и синих огней. Они превращаются в бабочек. Бабочки взмахивают крыльями, и становится осколками стекла. Осколки стекла врезаются в сугробы, столбы фонарей, кирпичи соседних домов, здания. В мою наволочку и мои голые, белые, покрытые пупырышками босые ноги. Я прикрываю руками голову. Мне горячо и совсем не больно. Тазы разлетаются в грохочущем адажио по всей улице. Все выглядит как-то очень величественно. Я заглядываю в другую лавку. Там штабелями лежат очки в роговой оправе. Сотни тысяч грустно смотрящих очков одинаковой модели. Небо из сметаны нависает над головой. Черный изюм расширяется в маленькие дырочки, подобные хлебным коркам. Это какие-то неправильные звезды. Я прохожу всю улицу. Фонари дальше не горят. Сметанное небо нависает надо мной, но мне не страшно.
Я наклоняю бокал и выпиваю содержимое.
Встречаю первого человека. Это девушка. Она лежит сугробах снега. Я наклоняюсь, чтобы помочь ей подняться или спросить, что с ней случилось, но она открывает глаза и превращается в стаю ворон. Вороны обступают меня кругом. Теперь я бреду по городу в окружении царственно ступающих ворон. Белая студенистая фосфоресцирующая амебообразная масса вытекает откуда-то и, роняя ошметки белой ядовитой плоти, скрывается за углом. Ошметки ее плоти тоже фосфоресцируют, испуганно вытягиваются в длинные колбаски, напоминающие червяков, и пытаются следовать за матерью, но та уже давно ушла. Мои вороны вдруг поднимаются в небо, которое теперь с тихим шорохом заглатывает верхние этажи викторианских домов. Все такое же мучнисто белое. Недосоленное. Я останавливаюсь. По сугробам разбросаны сотни серебряных колокольчиков. Рядом нет стекла. Просто сотни серебряных колокольчиков. Я поднимаю один из них из любопытства. Они довольно тяжелые, языки у всех удалены. Вороны улетают в небо. Оно поедает их с тихим шорохом. С таким же тихим шорохом несколько черных перьев спускаются на землю. Я ложусь на снег - сверху уже небо. Оно немного шипит и шуршит, пожирая верхушки фонарей. Точки все такие же маленькие. И все так же похожи на звезды. Я не смотрю прямо. Колокольчики колют мне бок и левую ногу. Замечаю блеск снежинок. Небо пожирает мостовую и меня. Оказываюсь в чем-то белом, легком и студенисто-прохладном. Здесь пахнет разлитым молоком.
Довольно странное послевкусие. Я откидываюсь на спинку кресла и прислушиваюсь к своим ощущениям.
Я иду по тёмному переулку. Над головой на черный шелк разлили тесто для сметанного пирога. Черный изюм - это звезды. Белая студенистая творожно-сметанная масса не дает света. Она просто висит, стекая на крыши небоскребов. Почему-то мне кажется, что это конец. Мысль о конце не приносит мне ни страха, ни отчаянья, ни паники. Я удивляюсь себе и продолжаю идти по булыжникам, вылезающим из утоптанной корки снега. Я босиком, но мне не холодно. На мне какая-то серая с голубоватым химическим отливом наволочка. Нет, скорее, две разорванные наволочки, сшитые грубыми стежками пеньковой бечевки. Я представляю себе размер иглы и немного пугаюсь. Сметанный пирог в небе съедает половину небоскребов, пока я рассматриваю одежду. Я выхожу из переулка на улицу. Фонари горят синим светом. Старые викторианские дома, уставившиеся пыльными напряжёнными взглядами на вспененные бугры сугробов. В них лавки, освещенные желто-оранжевым светом. Я оказываюсь у одной из витрин. Наклоняюсь к холодному, матово поблёскивающему стеклу. И сразу отпрыгиваю подальше - там стопки медных мрачно пузатеющих желтыми бликами тазов стоят стопками по двадцать - тридцать штук до самого потолка. Они падают на стекло. Оно взрывается фонтаном жёлтых и синих огней. Они превращаются в бабочек. Бабочки взмахивают крыльями, и становится осколками стекла. Осколки стекла врезаются в сугробы, столбы фонарей, кирпичи соседних домов, здания. В мою наволочку и мои голые, белые, покрытые пупырышками босые ноги. Я прикрываю руками голову. Мне горячо и совсем не больно. Тазы разлетаются в грохочущем адажио по всей улице. Все выглядит как-то очень величественно. Я заглядываю в другую лавку. Там штабелями лежат очки в роговой оправе. Сотни тысяч грустно смотрящих очков одинаковой модели. Небо из сметаны нависает над головой. Черный изюм расширяется в маленькие дырочки, подобные хлебным коркам. Это какие-то неправильные звезды. Я прохожу всю улицу. Фонари дальше не горят. Сметанное небо нависает надо мной, но мне не страшно.
Я наклоняю бокал и выпиваю содержимое.
Встречаю первого человека. Это девушка. Она лежит сугробах снега. Я наклоняюсь, чтобы помочь ей подняться или спросить, что с ней случилось, но она открывает глаза и превращается в стаю ворон. Вороны обступают меня кругом. Теперь я бреду по городу в окружении царственно ступающих ворон. Белая студенистая фосфоресцирующая амебообразная масса вытекает откуда-то и, роняя ошметки белой ядовитой плоти, скрывается за углом. Ошметки ее плоти тоже фосфоресцируют, испуганно вытягиваются в длинные колбаски, напоминающие червяков, и пытаются следовать за матерью, но та уже давно ушла. Мои вороны вдруг поднимаются в небо, которое теперь с тихим шорохом заглатывает верхние этажи викторианских домов. Все такое же мучнисто белое. Недосоленное. Я останавливаюсь. По сугробам разбросаны сотни серебряных колокольчиков. Рядом нет стекла. Просто сотни серебряных колокольчиков. Я поднимаю один из них из любопытства. Они довольно тяжелые, языки у всех удалены. Вороны улетают в небо. Оно поедает их с тихим шорохом. С таким же тихим шорохом несколько черных перьев спускаются на землю. Я ложусь на снег - сверху уже небо. Оно немного шипит и шуршит, пожирая верхушки фонарей. Точки все такие же маленькие. И все так же похожи на звезды. Я не смотрю прямо. Колокольчики колют мне бок и левую ногу. Замечаю блеск снежинок. Небо пожирает мостовую и меня. Оказываюсь в чем-то белом, легком и студенисто-прохладном. Здесь пахнет разлитым молоком.
Довольно странное послевкусие. Я откидываюсь на спинку кресла и прислушиваюсь к своим ощущениям.
Дина Бурсакова, 17 лет, Новосибисрк
Рейтинг: 1
Комментарии ВКонтакте
Комментарии
Добавить сообщение
Связаться с фондом
Вход
Помощь проекту
Сделать пожертвование через систeму элeктронных пeрeводов Яndex Деньги на кошeлёк: 41001771973652 |